По неизреченному милосердию Божию, я достиг этого возраста, хотя много раз находился под угрозой для жизни. Но Христос Спаситель сохранял меня и поставил на пастырское, а позднее на архипастырское служение в Святой Церкви Его. И это служение несу уже полвека и должен нести его, пока Господь не призовет меня для жизни вечной.

На мою долю выпали важные как церковные, так и политические события во всем мире, которые сильно осложнили мое служение Церкви. Рожденный и крещенный в лоне Российской Православной Церкви царского времени, духовно же я возрастал от силы в силу в материнских объятиях Автокефальной Православной Церкви в Польше, в коей принял монашество и удостоился рукоположения в священнический сан. На епископство меня призвали и хиротонию совершили в тяжелое военное время в родной мне Белоруссии, где создавалась Белорусская Православная Церковь, как самостоятельная церковная единица, независимая ни от Москвы, ни от Варшавы, ни от Берлина. Так было на родине, но в эмиграции более 35-ти лет Бог судил мне проходить свое архипастырское служение в лоне Русской Православной Церкви Заграницей. Названные Церкви были для меня как бы морскими маяками, освещающими путь плавания по бурным волнам житейского моря. Они не были целью духовной карьеры для земного благополучия.

Какая-то злая сила преследовала меня на всех этапах моей жизни и деятельности. Особенно это сильно и трагически проявилось в последние десятилетия моего архипастырского служения на чужбине. Размышляя над этим периодом своего служения Церкви, мне кажется, не погрешу, если приведу для сравнения слова святого апостола Павла: “Беды от язычников,” — коими были слуги богоборческих сил; “беды от лжебратии” — облачавшихся в тоги моих судей. В таких случаях я молился и черпал духовную силу в словах Христа: “Блаженны вы, когда поносят вас и гонят и всячески несправедливо злословят за Меня” (Мф. 5:11).

Какую-то фатальную роль играли в моей жизни и в архипастырском служении в эмиграции три города, современных Вавилона: Буэнос-Айрес, Сидней и Нью-Йорк. Символически они изображали кабалистическую форму треугольника вершиною вниз. Они оставили глубокий след в моей жизни на старости лет.

На мрачном фоне прошедшей жизни вспоминается молодость, светлая и радостная, промчавшаяся быстро и незаметно. Утвердились в памяти служение Церкви в сане иеромонаха и архимандрита. Эти годы были счастливейшей порой в моей жизни. Ныне с грустью вспоминаю эти годы. Поэтические слова Тютчева подтверждают это душевное настроение:

Нет дня, чтобы душа не ныла,

Не изнывала б о былом,

Искала слов — не находила,

И сохла, сохла с каждым днем.

Житейские переживания в прошлом и ныне побудили меня написать эти строки и опубликовать их для друзей, оставшихся еще в живых в Буэнос-Айресе ли, в Сиднее ли, в Северной Америке ли или на подъяремной родине. Издаю в малом количестве экземпляров. По этой же причине не пользуюсь типографией, а фотографией.

Первый период был чисто мирской, продолжавшийся 22 года жизни и охватывавший детство и отрочество, а также юношество и молодые годы. Существенную часть этого периода жизни заполнили годы обучения и воспитания в гимназии и университете со всеми присущими в ту пору волнениями, заботами, радостями и огорчениями. Нужно было пробивать себе дорогу в жизни, развивать свои силы и способности для применения их на житейском опыте. Тяжелая болезнь во многом мне помешала, но она была не к смерти, а к славе Божией. Царица Небесная Своим прикосновением к моим ранам исцелила меня от болезни и указала мне иной путь жизни, выведший меня из юдоли земной суеты. Монашество было сокрытым сокровищем для меня, но чудесно открывшимся в самый важный момент моей жизни. Монашество положило начало иной жизни, духовной, ангельской, которое приобщило меня к служению св. Церкви...

Второй период моей жизни охватывает годы в иноческом звании, годы пастырского служения на разных поприщах церковного делания. Моя деятельность в это время была многогранной и обильной житейским опытом. От настоятельства монастыря до пастырского служения на приходах, от воспитания студенческой молодежи и управления епархией, а также приобщения к богословской и педагогической науке, — все это вошло в программу моей деятельности сего периода. И это протекало на родине в условиях, знакомых для меня.

Третий Период относится к эмиграции, где я оказался по воле Божией. Об этом периоде я уже говорил в начале сей книги, а также буду говорить в дальнейших её главах. Моя епископская хиротония знаменательно была совершена в неделю Крестопоклонную и открыла путь архипастырского крестоношения. По этому пути я следую уже 37 лет и буду следовать до кончины дней моей жизни, безропотно и терпеливо, ибо такова воля Господня.

Митрополит Серафим Берлинский был настолько внимательным к нам, что в одну из суббот прислал к нам посланцев: диакона Игоря Зуземиля и иподиакона Рымаренко, которые сопровождали нас, четырех архиереев: Венедикта, Филофея, Григория и меня в Берлин для совершения Богослужения в кафедральном соборе. Мы поехали и там служили при переполненном храме остовскими (восточными, прим. ред.) рабочими, вывезенными немцами из оккупированных областей Советского Союза. Дважды: вечером и ночью прятались в бомбоубежище, потому что были тревоги и налеты английских самолётов. Хотелось скорее уехать из Берлина. Нелегко было бы привыкать к такой обстановке.

В Берлине тогда я впервые встретился и был его гостем с митроп. Серафимом, которого не видел с 1940 года, когда он был в Варшаве; познакомился со священником собора Мануилом Любек-Эссенским, впоследствии бывшем в моем Гамбургском викариатстве священником, которого я возвел в сан протоиерея, а еще позже, именно в 1968 году рукоположенным во епископа викария Австралийской епархии. У него я и ночевал. Долго беседовал я с протоиереем А. Рымаренко, большим почитателем Оптинских Старцев, умершим в основанном им женском монастыре “Новое Дивеево” в штате Нью-Йорк (США) в сане архимандрита в 1976 году. Познакомился в бункере с архимандритом Иоанном Шаховским, впоследствии архиепископом Северо-Американской митрополии. Так что поездка в Берлин не прошла бесследно для меня, а оставила глубокие воспоминания, вследствие виденного и пережитого. С о. Мануилом судьба меня столкнула спустя много лет.

В сентябре 1946 года я получил из Синода предложение занять должность администратора или правящего Северо-Германским викариатством с местопребыванием в Гамбурге. Меня заинтересовало это предложение, хотя в Тирсгайме мне было спокойно и хорошо жить. Томило здесь только безделье, а в Гамбурге меня ожидала живая работа. Пригласивши себе в секретаря В. П. Януцевича из нашей группы, поехал в Гамбург. В то время еще не налажено было нормальное движение поездов, поэтому было тяжело ехать в переполненных вагонах пассажирами. Приходилось многими часами стоять на ногах, потому что сидячие места были заняты. После всяких затруднений в пути прибыли ночью в Гамбург. Ночевать остановились в бункере под вокзалом. Сквозняки, холодно, хотя топились печи. Спать не пришлось всю ночь, потому что не было места и на чем. Приходилось стоять и сидеть на цементном полу. Гамбург и все викариатство находились в Британской оккупационной зоне, но английских солдат нигде я не видел. Начальствовали немцы под надзором англичан.

Утром отправились пешком вдоль железной дороги в так называемое Архиерейское подворье по имевшемуся у меня адресу. Шли около часа. Нашли это подворье с трудом. Была ранняя пора, и в доме все спали. На звонок в дверях вышел заспанный Виктор Викторович и впустил нас в дом. Форма дома — длинный барак и посреди пристроен этаж. В нем помещалась оранжерея богатого купца еврея. Недалеко в саду стояла его вилла. Через улицу находилось большое озеро Альстер-зээ. Этот район был богатым, в нем находились виллы разных купцов. С одной стороны барака находилась церковь в честь блаженного Прокопия Устюжского чудотворца, посредине кухня и столовая, а дальше устроены были маленькие комнаты для жилья. Это помещение получил от английских военных властей архим. Нафанаил (Львов), который и устроил это подворье. Здесь митрополит Анастасий с митрополитом Серафимом рукоположили его во епископа. Его назначили в Мюнхен, а потом перевели в Париж, где он возглавил Западно-Европейскую епархию Русской Заграничной Церкви. В Гамбурге он управлял Северо-Германским викариатством. Но я, когда приехал туда, не застал его.

Войдя в дом, я увидел везде беспорядок и производимый ремонт. Кроме кухни, нигде не было помещения отдохнуть после длинной и утомительней дороги. Приютил нас у себя прот. Стефан Ляшевский, живший недалеко. У него я и остановился.

В Гамбурге существовала старая Свято-Николаевская церковь на третьем этаже Братского дома. В комнате рядом с этой церковью помещались два священника по имени Николай Черкашин и Николай Масич, бывшие с казаками и избежавшие от насильственней репатриации. Я знал их, когда они служили священниками у казаков в Италии. Мне приятно было встретиться с ними, как своими бывшими священниками. Свято-Николаевская и Свято-Прокопьевская церкви находились близко одна от другой, приблизительно с полкилометра.

В ближайшее воскресенье я совершал Богослужение в Свято-Николаевской церкви, потому что другая находилась в ремонте. Небольшая комнатная церковь была заполнена народом. Прилично пел хор под управлением диакона Петра Завадовского, эмигрировавшего позднее в Бразилию. Как полагалось, я произнес поучение. В другое воскресенье я служил литургию в большом лагере недалеко от Гамбурга в Фишбеке (отец Сергий Щукин… он ранее (до отъезда в Англию) был священником в беженском лагере Фишбек, Германия). Там проживало до двух тысяч православных беженцев из подсоветских Украины, Белоруссии и части России, которые были заняты немецкими войсками в войну. В этом лагере настоятелем церкви был игумен Виталий (Устинов), впоследствии епископ викарий в Бразилии, затем в Канаде — правящий епархией. Его помощниками были два священника: Николай Успенский и Сергий Щукин.

В соседней вилле с подворьем помещался так называемый Гамбургский комитет, состоявший из русских солидаристов, который занимался регистрацией русских беженцев, желавших переселиться в Марокко, Аргентину, Францию и в другие заморские страны. За свою работу члены комитета получали вознаграждение от регистрировавшихся лиц. На это они благополучно существовали. Сотрудником этого комитета и почетным председателем был еп. Нафанаил. За него они все стояли горой и надеялись на его скорое возвращение. Ко мне они отнеслись не только равнодушно, но недружелюбно, считая своим епископом Нафанаила (Львова). В этом духе они проводили агитацию в Гамбурге, в лагере Фишбек и в других лагерях. Это положение мне не нравилось, поэтому я решил отказаться и поехал в Мюнхен к митрополиту Анастасию.

Митрополит моего отказа не принял и уговорил меня возвращаться в Гамбург и управлять приходами в Гамбургской области. Ничего не оставалось мне другого, как только согласиться. Ослушаться я не смел. В Тирсгайме мне было хорошо, но служба — не дружба, надо быть там, где приказывает начальство. Заехавши на несколько дней в Тирсгайм, забравши свои необходимые вещи и попросивши не вычеркивать меня из своего списка жильцов, я уехал в конце ноября в Гамбург.

Помещения подворья так и не ремонтировались. Вел дело ремонта инженер архитектор фон Клодт, почитатель еп. Нафанаила. Кто-то ему дал распоряжение не производить ремонт — специально против меня. Догадавшись в чем дело, я нанял рабочих немцев и указал им производить ремонт с тем, чтобы закончить в ближайшее время. Увидев мое решительное действие, господин Клодт явился и начал руководить работами. Ремонт был закончен.

Беженцы Ди-Пи из Германии и Австрии, а также из других стран Западной Европы, где они временно жили, начиная с 1948 года, массово переселялись в заморские края: Австралию, Аргентину, Бразилию, Парагвай, Венесуэлу, США, Канаду и Марокко. В свои родные страны с коммунистической властью никто не хотел возвращаться, боялись режима и тюрьмы. Западная Европа, особенно Западная Германия, быстро очищалась от беженцев с Востока. Лагеря массово закрывались, ликвидировались вследствие отсутствия насельников. Уменьшалось число прихожан и в Гамбурге. При помощи американского командования, по моей просьбе, переправили самолётом из Берлина ко мне в Гамбург семью моего старого приятеля прот. П. Закидальского, которому грозила высылка на родину. Он просил помочь ему с семьей переселиться в Гамбург.

Выписывая себе в помощь о. Закидальского, я имел в виду, что он займет мое место в Гамбурге, как настоятель прихода. Мое положение в Германии ставилось под вопрос, потому что меня приглашали дважды в Северную Америку на епископство. Архиерейский Синод молчал относительно меня, а я не желал переходить в Северо-Американскую Митрополию, где мне предлагали епископскую кафедру. Но в начале 1950 года пришла, наконец, моя очередь. Митрополит Анастасий, председатель Архиерейского Синода, письменно предложил мне место викарного епископа в Австралии, где правящим австралийской епархии был епископ Федор, назначенный туда еще в 1948 году. С ним я был давно хорошо знаком, еще с академических студенческих лет в Варшаве, а затем встречался много раз в Мюнхене, где он жил частным образом, как простой беженец. В сан епископа он был рукоположен на родной ему Волыни в 1942 году и принадлежал к Украинской автономной Церкви. Оттуда он выехал в беженство и поселился в Мюнхене, переживши всякие беженские невзгоды. Находясь в Австралии и проживая в Сиднее, он писал мне письма изредка. Однажды он написал мне письма с просьбой прибыть в Австралию ему в помощь. А митрополиту Анастасию написал предложение с просьбой назначить меня правящим Австралийской епархии, а его назначить викарием. Митрополит на это не согласился и решил меня послать ему в помощь. Поэтому и запросил моего согласия. Сознавая, что Синод куда-то пошлет меня из Германии, я предпочел ехать или плыть в далекую и неведомую мне Австралию. Меня привлекало старое знакомство и дружба с еп. Феодором (Рафальским), бывшим протоиереем до епископства, как я его с того времени знал.

По поводу моего согласия на епископскую кафедру в Австралию еп. Феодор обратился с просьбою в министерство иммиграции включить меня в список иммигрантов в Австралию. Министерство согласилось и дало распоряжение своим чиновникам в Германии включить меня в свои списки. ИРО в Германии меня уведомило об этом, вызвавши на медицинскую комиссию. В то же время я получил приглашение от мистера Патерсона Моргана провести месячный отдых в гор. Локарно (Швейцария) в доме Мирового Совета Церквей. Я принял это приглашение и в конце февраля туда уехал. Там было хорошо: отличные условия в доме, медицинская помощь, приятное образованное общество профессоров и здоровый горный климат. Город расположен на берегу большого озера Лаго Маджоре. Начиналась весна, и расцветали деревья мимозы, и везде было полно цветов. Ежедневно я гулял по бульварам, где находилось много деревьев и цветов. Иногда гулял по аллеям в горах. Я наслаждался теплым климатом после холодной и снежной зимы в Гамбурге.

Уезжая в Локарно, я написал митроп. Анастасию в Мюнхен письмо, извещая его о своем отъезде. И сделал плохо, так как сам себе повредил. Митрополит ответил мне, что отдыхать я буду на пароходе по пути в Австралию и повелевал ускорить свой отъезд из Швейцарии обратно в Гамбург для приготовления к отплытию в Австралию. Я пошел к доктору. Осмотревши меня, он категорически увещевал меня остаться еще на месяц в Локарно. Однако, не желая ослушаться митрополита, вскоре я уехал оттуда, не дождавшись конца своего назначенного срока.

На обратном пути решил я посетить Женеву. Проезжал поездом по ущельям высоких Альп, через длинные туннели и со многими остановками на станциях в горах. Живописные были картины. На итальянской стороне на станциях приходили в вагон нищие просить милостыни, денег. Жалкий был у них вид. В Лозанне была пересадка на местный электрический поезд. В вагоне слышна была французская речь. Со вниманием я вслушивался в разговоры пассажиров, стараясь понять их речь. Французский язык я знал, но без практики много лет его забыл, а теперь вспоминал, вслушиваясь в чужую речь.

Из Локарно я извещал настоятеля русской церкви в Женеве о своем приезде, но на вокзале никто меня не встретил. При помощи своего французского языка благополучно я доехал до церкви. Помог мне в этом кондуктор трамвая. Настоятель, архим. Леонтий, сообщил мне, что не получил моего письма. Он устроил меня в ближайшей гостинице, а на обеды я ходил к нему. Была первая седмица Великого поста и соблюдался строгий пост. Питались главным образом картошкой в мундире с солью. В доме настоятеля гостили его брат архимандрит Антоний, ныне архиепископ Женевский и Западно-Европейский, его родной отец, архим. Иов, настоятель монастыря в Мюнхене, в миру полковник, епископ Нафанаил и еще кто-то. Большое общество. Разговор за столом велся главным образом на политические темы, о России, о том, что нет украинцев и прочие шовинистические речи. Мне не нравились эти речи. Старался больше не заходить. Ходил по городу, навещал университеты, музеи. Старинный город, не имевший особенных достопримечательностей. Зато Женевское озеро является украшением города. Вокруг него расположены роскошные виллы и гостиницы. С епископом Нафанаилом и архим. Леонтием я посетил греческого митрополита Фиатирского Германоса. Он рассказывал о своей поездке в Москву на торжества автокефалии Русской Церкви. Кто-то из нас спросил, как он считает, законна ли иерархия в Москве. Грек подумал и сказал: “Канонически: законна, но по совести трудно признать.” Остановился в гостинице на берегу озера. Одет по-штатски.

В Женеве я пробыл три дня и уехал в Мюнхен. Ко мне присоединился архим. Иов, который возвращался в свой монастырь. В пути огибали большое Боденское озеро. Он рассказывал мне, как провозил удачно разные товары из Женевы в Мюнхен без контроля и считал, что это было чудо. Злобно и односторонне нападал также на митрополита Варшавского Дионисия. Я пробовал разъяснить ему его неправильное мнение. Было безуспешно, тогда я ушел в другое купе. Он остался один, но перед прибытием в Мюнхен примирился со мною. Мы расстались с ним по-братски. Создалось у меня впечатление неблагоприятное о нем, как типичного для старого эмигранта от 1-й войны с его ментальностью и патриотизмом. Для нового поколения он не подходил. Рассказывали про него, что в своем монастыре, когда замечал, что на клиросе разговаривают, он подходил и командовал: “В строю не разговаривать!”

В Мюнхене простился со своими владыками митрополитами: Пантелеимоном (Рожновским) и Анастасием, а также Серафимом Берлинским и Германским, который выразил сожаление о том, что я покидаю Германию. Простился также и с другими владыками и знакомыми. Сознавал, что в жизни больше не увижусь с ними. Митрополиты Пантелеимон и Серафим вскоре умерли в Мюнхене и там похоронены. Митрополит Пантелеимон возлагал свою руку при моей хиротонии во епископа в Минске в начале марта 1942 года, а митр. Серафим относился ко мне очень хорошо и оказывал свою помощь в бытность его в Варшаве в 1940 году.

В Мюнхене мне передали Синодальный указ о назначении меня на новооткрытую кафедру викарного епископа в городе Мельбурне с титулом “епископ Мельбурнский“. Туда я и направлял свои стопы, не ведая дальнейшего. Но на месте уже выяснилось, что мое епископство в Мельбурне было лишь переходным этапом на бумаге. Началась игра Синода и епископа Феодора со мною, как с футбольным мячиком.

В Австралию назначили меня на кафедру епископа Мельбурнского, но пока я находился в морском плавании по пути в Австралию, меня перевели на кафедру епископа Брисбенского. Об этом я узнал от епископа Феодора, которого уже возвели в сан архиепископа. В Мельбурне я задержался только проездом на несколько дней и совершал там Богослужение в англиканском храме. В Мельбурне только приезжали на поселение русские, украинцы и белорусы из Германии, но еще не были устроены, поэтому не было и своей церкви. Все снимали себе квартиры где-либо на окраинах города. Позднее, когда устроились и разбогатели, купили участки и построили свои домики, небольшие, но со всеми удобствами. Так было и в Сиднее, и Брисбене, и Аделаиде, и других городах. В Сиднее и Брисбене жили старожилы, русские эмигранты из Сибири и центральной России. Они обжились за много лет, имели свои дома и построили церковь в Сиднее — Свято-Владимирскую, а в Брисбене ‒ Свято-Николаевскую В этих двух городах служили в церквах старые священнослужители: в Брисбене — прот. Валентин Антоньев, бывший полковой священник из Сибири, в Сиднее — архимандрит Феодор (Будашкин), старый монах из монастыря Казанской епархии из черемисов. С этими священнослужителями не ладил владыка Феодор: он жаловался на них, а они на него. Это послужило поводом для него просить Синод назначить меня в Австралию. Он пугал их моей особой, что это строгий и требовательный архиерей. Сам владыка Феодор служил и жил по очереди: то в Сиднее, то в Брисбене, где в обоих городах были квартиры при храмах.

Архиепископ Феодор встретил меня радушно, хвалил меня и представлял прихожанам. Мы служили с ним литургию в Свято-Владимирском храме. На следующей неделе он возил меня в столицу Австралии — Канберру для представления меня министру иммиграции Холсту. В Австралии правительство не интересуется Церквами и их жизнью, по принципу: Церковь отделена от государства, поэтому мой и архиепископа визит к министру не был нужен, но владыка захотел сделать этот визит. Министр принял вежливо и кое-что спрашивал. Владыка благодарил его за помощь в деле моего приезда в Австралию. Переводчиком была местная жительница Гунченко. Она же после приема у министра пригласила нас в свой дом и угостила обедом. Там я заболел сильным припадком мигрени и не мог быть за столом. Болезнь приключилась впервые и больше не повторялась. Причины этому я не мог объяснить, но лишь мы сели в поезд, моя болезнь успокоилась.

После некоторого времени пребывания в Сиднее архиепископ Феодор повез меня поездом в Брисбен, как епископа Брисбенского, но держа в секрете, опасаясь, что в Брисбене меня могут не принять. Основания у него, конечно, не было для этого. Он полагал, что если к нему относились недружелюбно прихожане там, то ко мне также отнесутся. Но от меня это он скрывал.

На вокзале в Брисбене встретил нас настоятель протоиерей Антоньев. Я был новый человек, а владыка Феодор уже считался там своим и обычным. Приехали в церковный дом, вместительный и хорошо обставленный, стоявший рядом с церковью во дворе. Была суббота, а вечером служили всенощную. Храм наполнился прихожанами. Любопытствовали, какой новый архиерей приехал. После Богослужения все подходили ко мне взять благословение. Архиепископ оставался как бы в стороне. На следующий день, в воскресенье, служили литургию, а после нее был устроен чай сестричеством для архиереев и прихожан. Большой зал был заставлен столами и сидевшей публикой. Во время чая из-за произведения речи по случаю моего приезда произошел конфликт между о. Антоньевым и архиепископом. Публика это заметила и заняла позицию в защиту о. Антоньева. Громко никто ничего не говорил, но позже я узнал об этом. Звонили ко мне по телефону и просили передать архиепископу, чтобы извинился публично перед о. Антоньевым. Я, конечно, не передавал этой просьбы. Архиепископ пробыл несколько дней и уехал в Сидней.

Ознакомившись с брисбенской церковной обстановкой, я принялся за работу. Первым долгом начал издавать церковный журнал и назвал его “Православный христианин”. Выпускал его на ротаторе, который привез с собою из Германии, один раз в месяц. Сам я сочинял статьи, писал их на матрицы и печатал на ротаторе, а затем рассылал по приходам, которые умножались с приездом бывших Ди-Пи из Европы. На это дело уходило две недели. Совершал я Богослужения неопустительно в каждое воскресенье и по очереди с о. Антоньевым проповедовал. Он читал свои проповеди по тетрадке и по содержанию давал объяснение на евангельскую тему. Мне нравились его проповеди, я же произносил свои поучения экспромтом и касался разнородных вопросов жизни, рассматривая их с евангельской точки зрения. По субботам я ездил в ближайший лагерь и обучал православных детей Закону Божию. Кроме того организовал при церкви в Брисбене церковную субботнюю школу, разделив учеников на 6 классов. Учебное дело пошло хорошо. Классы заполнились учениками. Подобраны были опытные преподаватели по всем предметам.

В воскресные дни один раз в месяц вечером я собирал взрослую молодежь на духовные беседы. Собирались и беседами интересовались. Часть молодежи солидаристы увели в Русский клуб, где развлекали их танцами. Наступил Великий Пост, и я прекратил свои беседы с молодежью, а устраивал беседы со взрослыми прихожанами. Эти беседы проходили все успешнее и многолюднее. В ведении бесед с прихожанами помогал мне о. Антоньев, который уже имел большой опыт в этом деле из прежней своей деятельности.

Мои отношения с о. Антоньевым установились хорошо, не было между нами каких-либо недоразумений. Только он привык быть самостоятельным в своей деятельности в течение многих лет и без надзора епископа, поэтому тяготился присутствием архиерея на месте, но своего недовольства не высказывал. Прихожане относились ко мне тоже хорошо. По инициативе о. Антоньева прихожане собрали деньги и заказали в женском монастыре в Иерусалиме митру для меня в подарок по случаю моего 10-тилетия архиерейства (в марте 1952 года). О. Антоньев от имени прихожан преподнес мне эту митру в одно из Богослужений в праздничный день в присутствии прихожан. Я благодарил их за внимание и любовь. Эта митра была доказательством того, что прихожане оценили мою деятельность и мое служение.

После этого я решил обновить иконостас в своем кафедральном соборе. В нем помещены иконы примитивной работы и некоторые были совсем плохи. Я заказал иконописцу Савицкому, прибывшему из Шанхая, который написал новые иконы в нижний ярус иконостаса, а прихожане своими пожертвованиями их оплатили. Почему-то о. Антоньев был недоволен этим и пытался уговорить Савицкого отказаться от писания этих икон. Успеха не имел. Антоньев успокоился и позднее был доволен. Написанные новые иконы и ныне являются украшением этого храма. Уже тех жертвователей нет, — умерли, а их место занимают новые, приехавшие из Харбина в 60-х годах, как новые эмигранты.

В церковном доме при соборе я жил в одиночестве. Пребывание у меня о. Лека рассеивало мою жизнь. С ним мы посещали город и знакомились с его красотами. К сожалению, он долго не был и уехал в Индонезию. Я остался опять один в доме. Мое одиночество использовали недобросовестные люди и начали распространять клеветнические слухи, с целью подорвать мой авторитет и повредить моей деятельности. Писатель М. Горький в своем сочинении “В людях” высказался о таких людях следующими словами: “Россия по-прежнему страдает своей хронической болезнью — избытком мерзавцев”. Таковые нашлись и в Брисбене среди русских.

Кроме кафедрального Свято-Николаевского собора в Брисбене был открыт второй приход для недовольных прот. о. Антоньевым. Один старик подарил свой дом приходу и в нем устроили красивую домовую церковь. Я часто служил в этой церкви. Настоятелем ее был свящ. Н. Успенский, которого я назначил, бывший в моем ведении в лагере Фишбек (Германия). В Брисбене он жил со своей семьей. Был он хороший знаток церковного пения.

Мое служение приближалось к концу. Архиепископ Феодор задумал перевести меня в Мельбурн, о чем мне и сообщил. Но он вскоре заболел и не осуществил своего намерения. Поводом для перемещения в Мельбурн меня было то обстоятельство, что там образовалась небольшая группа прихожан, которая открыто выступила против местного настоятеля свящ. И. Зуземиля, обвиняя его в разных проступках. Архиепископ командировал меня исследовать обвинения о. Зуземиля. Туда я ездил, служил в церкви, допросил всех обвинителей, но никто из них не мог доказать вины о. Зуземиля. Весь описанный материал по поводу допроса и обвинений я передал архиепископу, а он созвал епархиальный совет и поручил вынести постановление против о. Зуземиля. Епархиальный совет не мог вынести решения с осуждением о. Зуземиля, но предложил архиепископу три резолюции для утверждения по его выбору. Архиепископ рассердился на членов епархиального совета и обозвал их “дураками”. В составе епархиального совета находились почтенные протоиереи и еп. Афанасий, как председатель вместо архиепископа... После этого владыка архиепископ серьезно заболел и три месяца находился в госпитале. Управление епархией временно передал мне, но не переставал контролировать меня, опасаясь, что я могу что-либо сделать плохое против него. В Мельбурне противники свящ. Зуземиля замолчали, но просили меня переселиться в Мельбурн, занявши должность настоятеля церкви. Зуземиль в это время получил в своё распоряжение прекрасный англиканский храм и устроил в нем большую церковь с иконостасом.

Перед Пасхой 1953 года архиеп. Феодор вышел из госпиталя и предложил мне переселиться в Мельбурн. По отношению ко мне занял недружелюбную позицию. В Мельбурне назначил прот. Т. Киричука, настоятеля второго прихода из недовольных о. Зуземилем, благочинным и через него сообщался со мною. Я поселился в Мельбурне и совершал Богослужения по очереди: одно воскресение в церкви священника Зуземиля, а следующее воскресение в храме о. Киричука. У первого в храме было полно молящихся, у второго лишь ‒ десятка два. Зуземиль из своих церковных сумм оплачивал мне квартиру и давал деньги на содержание. Второй ничего не платил мне. Фактически я питался больше на свои личные деньги. А, в общем, положение мое было весьма неблагоприятным. Прихожане относились ко мне с уважением и любовью, не зная наших взаимоотношений духовенства, их никто в это не посвящал. Зато в Мельбурне было спокойно и без всяких интриг. Супруги Фрезе купили себе дом и пригласили меня переселиться к ним. Некоторое время я колебался, но, внимая их настойчивым просьбам, я согласился. Они относились ко мне весьма заботливо, как к родному, близкому. В их доме мне было хорошо. Оба они работали и весь день дома не были. Я же оставался как бы хозяином.

В октябре 1953 года в Нью-Йорке состоялся Собор Епископов Русской Православной Церкви Заграницей. По причине своего болезненного состояния, архиеп. Феодор на Собор не полетел самолётом, потому что боялся, а парохода не было в то время в Нью-Йорк. Не посылал и меня туда вместо себя. Но написал рапорт с просьбой перевести меня из Австралии и назначить на мое место другого епископа. Должно быть, были приведены им какие-то важные аргументы против меня, потому что архиереи постановили перевести меня из Австралии на другое место, а на моё место назначить протоиерея Раевского с пострижением его в монашество, настоятеля прихода в Майами во Флориде (США). Однако какие бы ни были эти аргументы, они были клеветническими и оскорбительными для меня. Архиереи должны были произвести сперва расследование по сути приведенных аргументов против меня, запросить меня относительно их, а затем выносить свое постановление. Но ничего подобного не было сделано. Фактически мая судьба находилась в руках одного моего кирисиерарха (старшего): архиепископа Феодора. Он решал, писал свои решения в Синод, и Синод их утверждал без всякой проверки их основательности. Так было с переменой моего местожительства в Австралии: в Австралию я прибыл на епископство в Мельбурн. Архиепископ же Феодор, сперва назначил меня в Брисбен, а позднее перевел в Мельбурн. В скором времени меня вообще удалили из Австралии.

Я узнал о своем переводе лишь тогда, когда окончился Собор Епископов и Синод прислал мне по почте указ об этом. По получении его я был сильно расстроен неожиданностью своего увольнения из Австралии. Искренне я пожалел, что послушался в свое время приглашения и оставил Гамбург. Однако считал по своей вере, что такова была воля Всевышнего.

Загадочна для меня была личность моего начальника архиеп. Феодора, которого раньше я мало знал по характеру и настроению. В Австралии я ближе его понял и изучил. Прежде всего, он отличался мнительностью и истеричностью, а также ревностью и подозрительностью к другим. Психически он был неуравновешен и часто менялся в своем настроении. Вообразил себе, что я хочу его смерти, чтобы занять его место. Протодиакону Гришаеву однажды он с гневом сказал: “Не увидит он моей епархии, как своих ушей без зеркала”. Касалось это меня. По-видимому, эти особенности его характера и побудили его сделаться моим врагом.

Игра Архиерейского Синода со мною, как с футбольным мячиком, продолжалась и после постановления о переводе меня из Австралии на Соборе в октябре 1953 года. Назначили в Тунис (Северная Африка) на священническое место, что противоречит даже священным канонам, запрещающим низводить епископа на место священника. Но вышли из положения тем, что возложили на меня обязанности управлять приходами в этой части Африки. На бумаге это получалось хорошо, но на практике плохо, потому что там не было русских приходов для епископского управления ими. В этой части Африки была юрисдикция православного патриарха Александрийского. В Тунисе священника в приходе не было. Посланный туда архиерей должен был исполнять обязанности священника. На это Архиерейский Синод и указал еп. Афанасию в своем указе. Несмотря на все это, я должен был служебно отправляться туда.

В Австралии я жил без всякого подданства, и без заграничного паспорта визы не мог получить. В Тунисе должны были русские прихожане хлопотать для меня разрешение на приезд туда. По этому делу я написал церковному старосте г. Плешко и просил его исхлопотать мне французскую визу в Тунис, потому что Тунис находился под протекторатом Франции. Староста мне ответил, что они просят прислать к ним священника как можно скорее, потому что церковь стоит закрытой долгое время и приходу грозит катастрофа. Синод со своей стороны тоже ничего не предпринимал для получения для меня разрешения на въезд в Тунис. Передо мною в Тунисе служил епископ Нафанаил, которого послали в Мюнхен, и прихожане ожидали его возвращения и не хотели принимать другого епископа, т.е. меня. Об этом положении написал мне мой бывший университетский коллега А. Бельский, живший в то время в Тунисе. Со своей стороны я тоже ничего не предпринимал для получения визы по указанной выше причине. Время проходило. Наконец Синод освободил меня от назначения в Тунис, а туда командировал священника из Парижа. В Мельбурне я оставался на положении безработного архиерея, но изредка служил в церкви о. Зуземиля.

Вскоре я узнал, что в штате Виктория находятся лагеря с живущими в них нашими европейскими беженцами, у которых не было священников. Я поехал в эти лагеря и начал их обслуживать. Один лагерь — Беналла расположен был в 50-ти милях от Мельбурна, а другой лагерь— Богелла был значительно дальше. В Беналла жили русские семьи, а в Богелла — украинские. Последний лагерь мне очень нравился по своему местоположению, и по моему ходатайству министерство иммиграции утвердило меня капелланом в нем. Когда уехали все украинцы, прислали в этот лагерь греков из Греции. Я совершал Богослужения по-гречески, а богомольцы пели всю литургию, гармонично и стройно. Они были ревностными посетителями Богослужений. Бывало еще далеко до начала Богослужения, а возле барака церкви уже собралось много богомольцев, ожидая моего прихода. Всю литургию от начала и до конца стояли и молились: женщины и дети слева, а мужчины справа.

В мельбурнском храме о. Зуземиля разыгралась драма перед праздником Рождества Христова. Вызвал ее сам о. Зуземиль на почве незаконного романа с замужней женщиной, женою своего друга, зубного врача. Архиепископ Феодор запретил его в священнослужении, а он со всем своим приходом перешел в юрисдикцию греческого архиепископа Константинопольской патриархии. В Мельбурне произошел церковный раскол. Архиепископ Феодор приехал исправить это положение, но еще больше углубил конфликт. В это время был я давно не у дел. После ухода Зуземиля, я лишился возможности совершать Богослужения в его церкви. И постепенно многие его прихожане отошли от него; но он остался у греков. Занялся торговлей и служил в своей церкви. Синод лишил его священного сана. Пострадавший муж подал на него в гражданский суд за свою жену. Разбирательства судебного дела продолжалось две недели с присяжными заседателями. Были вызваны из русских 25 свидетелей, но суд оправдал его за недостатком обвинений. После этого он перешел в юрисдикцию Московской патриархии и там был рукоположен во епископа для Германии. Теперь он — архиепископ Венский в Австрии.

В конце февраля 1954 года Архиерейский Синод определил мне быть епископом в гор. Эдмонтоне с назначением на кафедру епископа Западно-Канадской епархии. Прислали мне указ об этом. В Канадском представительстве потребовали от меня представления рентгеновского снимка моих легких и указали своего врача. Указание я выполнил. Спустя некоторое время прислали мне из Канады ответ с извещением, что по такому-то закону об иммигрантах я не могу получить разрешение на въезд в Канаду и поселение там по причине бывшей в молодости болезни легких (туберкулеза). Не суждено было мне попасть в Канаду, хотя я с удовольствием поехал бы туда. Сообщил рапортом митрополиту Анастасию в Синод о том, что Канада не пускает меня к себе на жительство.

В Синодальной канцелярии поспешили назначить меня на кафедру викарного епископа в Бразилию в помощь престарелому архиепископу Феодосию (Самойловичу). Получивши Синодальный указ об этом, я отправился в Бразильское консульство узнать относительно визы. Там мне сказали, что Бразилия не принимает русских по рождению на постоянное жительство. А я родился в то время, когда была великая Императорская Россия. В Советской я никогда не был, но для ограниченных бразильцев не было разницы между прежней Россией и Советским Союзом. Они знали только Советскую коммунистическую Россию, которая была им опасна.

Митрополиту Анастасию я сообщил, какой ответ получил в Бразильском консульстве. Должно быть, он обеспокоился относительно моего неустройства. Для успокоения меня написал мне, что по воле Божией назначено меня в Бразилию, и что архиепископ Бразильский Феодосий получит для меня разрешение в порядке исключения как епископу. “Не беспокойтесь,” — писал он мне. Я ответил ему, что воля Божия не осуществляется в постановлениях синодальной канцелярии, а воля Божия проявится относительно меня позднее, а в чем, ни Синод, ни я не можем теперь предвидеть. Митрополит мне больше не писал, но распорядился архиепископу Феодору Австралийскому предоставить для меня квартиру в церковном доме в Сиднее и выплачивать ежемесячное пособие для содержания. Архиепископ выполнил предписание митрополита и предложил мне переехать в церковный дом при Свято-Владимирском храме с правом проведения Богослужений в этом храме. Не доверяя владыке Феодору в этом вопросе, я попросил выдать мне письменное заверение в том, что ни он и никто иной не выселит меня из этого дома на улицу. Такое заверение он мне выдал. Для установления братских отношений он пригласил меня в Мельбурнской церкви совершить с ним Литургию. Неохотно, но я согласился, ибо считал его виновником моих переживаний в Австралии в связи с переводом меня отсюда по его жалобе на меня, незаслуженной. Он это сознавал и старался меня задобрить. В Синоде понимал моё положение и митрополит Анастасий, который часто в своих письмах утешал меня. Он искренно хотел устроить меня на епископство, но все неудачно, помимо его воли, я не гневался ни на него, ни на членов Архиерейского Синода, которым моя судьба была безразлична.

Новый епископ Мельбурнский уже приехал в Мельбурн и совершал Богослужения в новоприобретенной церкви, купленной прихожанами до его прибытия. Он распоряжался ремонтом ее. Для иконостаса заказал у местного русского художника большие иконы Спасителя и Божией Матери в старом русском стиле. Когда их установили, то все прихожане заявили протест против этих икон, а церковный староста Мокрый сам их убрал из иконостаса. Епископ Савва со своими иподиаконами поставил эти иконы на горнем месте с целью приучить прихожан к их виду. А вид их был таков, что трудно было верующему принять их за святые иконы. Дело окончилось тем, что заказали другие иконы.

Архиепископ Феодор с первых же дней его почему-то не возлюбил. Может быть потому, что чувствовал себя виноватым передо мною. Епископ Савва прибыл на мое место. Владыка Феодор не мог себе этого простить. Это выяснилось, когда он умирал в апреле 1955 года. Находясь в госпитале тяжело больным, когда я приходил его навещать, он со слезами многократно просил моего прощения. Тогда же в последнюю ночь своей жизни, придя в сознание, он взывал коснеющим языком: “Владыка Афанасий, прости меня”. Я и не гневался на него, стараясь его утешить. На моих глазах он скончался в госпитале в 8 часов 13 мин., 5-го мая 1955 года.

Еп. Савва был вызван в Сидней к умиравшему, но архиепископ Феодор не пожелал с ним говорить, а распорядился в порядке завещания передать мне управление епархией в Сиднее, а еп. Савве — в Мельбурне, т.е. разделил ее на две половины: север и юг. Завещание это было недействительно, и я его не принял, хотя еп. Савва спрашивал у меня относительно его. Синод назначил Савву епископом Австралийско-Новозеландской епархии. Получив это назначение, он пытался меня выселить из церковного дома, но защитило меня сестричество этой церкви, во главе которого стояла энергичная и культурная генеральша Сидорина. Сам он жил в другом доме при кафедральном соборе, и квартира для него не была нужна.

Тяжелые переживания вызвали у меня болезнь грудной жабы (ангина пэкторис) в тяжелой форме. Эта болезнь лишала меня возможности ходить в ближайшую лавку покупать себе продукты. Я стал инвалидом, не способным к работе. В таком состоянии здоровья я получил новое назначение, на этот раз уже в Аргентину. 

В первых числах декабря 1955 года я получил телеграмму: “Вы назначаетесь на епископскую кафедру в Аргентину. Ждем Вашего согласия. Телеграфируйте. Митрополит Анастасий”. Состояние моего здоровья задержало меня с ответом. Вскоре получил вторую телеграмму: ”Ждем Вашего согласия. Митрополит Анастасий”. Помолившись, я ответил: “Согласен".

Оставаться в Сиднее или в Австралии я не мог, потому что против этого был бы епископ Савва, да и Синод. Мои друзья в Аделаиде приглашали меня к ним, о чем просили митроп. Анастасия, но еп. Никон, по поручению митрополита, ответил несогласием. Сделали это без моего ведома и согласия, а потом сообщили мне.

Об Аргентине и аргентинской церковной жизни я мало что знал. Для получения сведений оттуда я написал письмо прот. Н. Масичу, которого я знал по Гамбургу и казачьему Стану. С ним был и о. Черкашин, мой знакомый из Гамбурга и Казачьего Стана. Вскоре получил от них письма, лаконические, но объясняющее положение. О. Масич писал, что храм и квартира для архиерея есть, в храме служат голосистые диаконы, есть священники, личный церковный хор, регент, а остальное сами увидите, во втором письме сообщалось о том, что в церкви командуют три лица: прот. Тимофей Соин, церковный староста Соломон Давидович Гегелашвили и его помощник кн. Уваров, с которыми Вам придется иметь неприятные дела. По содержанию этих писем я догадывался, в чем дело, и запросил митрополита. Тот ответил мне с предложением ускорить свой отъезд в Аргентину самолетом. На оплату билета обещал мне выслать деньги. Заграничный паспорт получил быстро, так как я был уже австралийским гражданином. С выдачей аргентинской визы дело задержалось. В Буэнос-Айресе хлопотали для меня аргентинскую визу на постоянное жительство. На это нужно было разрешение министерства. Пока тянулось дело с получением постоянной визы, прислали мне указ из Синода, в котором говорилось о том, что меня назначили на кафедру Епархиального архиерея Аргентинской епархии с титулом: “Епископ Буэнос-Айреский и Аргентинский”. Я был доволен, что вышел из положения викарного епископа. Переживши это унизительное положение, я сделался врагом назначения на епископские викариатства.

В конце февраля следующего 1956 года я вылетел самолётом “Квантас” в Буэнос-Айрес по линии: Фиджи, Кантон, Гонолулу, Лос-Анджелес, Сан-Франциско с остановкой на три дня и дальше ‒ Гватемала, Панама, Лима и Аргентина. В Сан-Франциско посетил своих старых знакомых, друзей и познакомился с городом. На место прибыл утром в субботу 3 марта. Тогда летали самолёты четырехмоторные, а джэтов (видимо, имеются ввиду реактивные самолеты, прим. ред.) еще не было в помине.

На аэродроме ожидали меня представители прихода, ибо я известил их телеграммой о дне и часе своего прибытия. В храме встретило меня соборное духовенство и довольно много народа для ранней поры. Хористы были в полном сборе. Молебен и речь церковного старосты, и моя ответная. После церкви ‒ чай в архиерейской квартире духовенства и новоприбывшего гостя. Не знаю почему, но на меня все виденное мною в первый раз произвело печальное впечатление, показалось убожеством, нищетою. И не ошибся я в своих впечатлениях.

После официальной части пошли будничные дни со всей их наготой. Церковная касса пустовала, епархиальной кассы не было, собственного кафедрального собора тоже не было. Богослужения совершали в наемном католическом подвале школы, тесном и низком. Небольшую квартиру для архиерея нанимали. Все собираемые деньги уходили на уплату этих помещений. Предвидел я, что мне предстоит большая работа для урегулирования всех дел. Господь привел меня сюда не для отдыха и покоя, а для работы и заботы. Казалось мне, что передо мною лежит непочатое поле, целина. Нужно было вооружаться энергией.

Первым делом я предпринял меры ввести в каноническое русло так называемую Русскую Православную конгрегацию в Аргентине, которая имела юридическое лицо Аргентинской епархии, и на имя которой куплены были участки земли и строились храмы. Но по уставу этой организации, епархиальный архиерей был в стороне от управления этим церковно-епархиальным имуществом. Занимались этим делом миряне без участия своего епископа. Я считал это положение ненормальным и опасным для епархии. По русской пословице: новая метла хорошо метет, так и я принялся за все очищения от мусора церковного дома. Преодолевая препятствия со стороны членов мирян этой конгрегации, я, при поддержке большинства, добился своей цели.

Был изменён устав и утвержден государственными властями, согласно которому епархиальный архиерей являлся по должности председателем правления конгрегации. Это новое положение утвердил Архиерейский Синод и выразил мне благодарность.

Одновременно с этим делом я ревностно принялся за осуществление идеи постройки кафедрального собора. Меня не останавливало то обстоятельство, что в церковной кассе не было денег вообще, а тем более на построение храма и покупки участка. Надежда была на помощь Божию, веруя, что Господь прислал меня в эту страну для устроения церковных дел. В США и в других странах Запада обычно строят храмы при помощи займа денег в банках, но мы в Буэнос-Айресе не могли рассчитывать на это по разным причинам. Предстояло нам строить за свой счет, на добровольные пожертвования благотворителей. На них была моя надежда.

В день престольного праздника кафедрального подвального храма Воскресения Христова я объявил с церковного амвона, что будем строить своими силами свой собор и призвал верующих жертвовать на это святое дело и помочь в строительстве своими силами, т. е. работой. Я не ошибался в своих расчетах. После долгого поиска подходящего участка в конце 1956 года мы его купили. Пожертвования поступали. Вся тяжесть забот и разных ходатайств, связанных с построением, лежали на мне. Когда были утверждены городскими властями планы нашего собора, я освятил площадь и совершил закладку собора в половине октября 1957 года, а в июне 1958 года мы уже совершали регулярные Богослужения в своем храме. Дружно помогали в этом деле добрые люди одни деньгами, а другие работой. Имена всех их увековечены на таблице внутри собора для общего сведения всех и для молитвенного поминовения. Всю железобетонную конструкцию сделал г. Леонтьев жертвенно, бесплатно, как равно и многие работники. Большие пожертвования деньгами и покупкой необходимого для ризницы и благоукрашения храма внесла антиквар Павла Н. Кенигсберг. Сам я трудился физически, не гнушаясь никакой тяжёлой и грязной работы. Все вносили свои посильные лепты в Божий дом.

Построением кафедрального Собора и архиерейского дома при нем создавался епархиальный центр Аргентинской епархии Р.П.Ц.3., благодаря чему она перестала уже быть временной и беженской на чужой земле.

Всякое доброе дело проводится с большими затруднениями и препятствиями. Так было с кафедральным собором, одни жертвовали и трудились в этом святом деле, а другие противодействовали и мешали. Своей энергией и желанием я вынес на себе всю постройку Собора и дома. Сам всячески трудился с каменщиками четыре года. Господь дал силу и способность. В данном случае мне приходилось делать работы, как каменщику: кладка кирпича и штукатурка, столярные работы и др., которые в жизни мне и не приходилось делать.

Помимо строительной работы я тратил энергию и на издание журнала “Епархиальный вестник”, на духовные беседы с прихожанами и взрослой молодежью. На беседы приходили многие: для прихожан отдельно, а для молодежи отдельно. Проводил также пастырские собрания, во время которых беседовали о богослужебной практике, церковном уставе, пастырской деятельности и разных проблемах церковной жизни. Надоедал всем, кому только мог. Всю эту работу делал не ради своей славы, хотелось поднять религиозный и нравственный уровень всех русских людей, которые видели меня и беседовали со мною. Многих не удалось всколыхнуть духовно, но некоторые остепенились.

Нужна была такая работа, потому что русские в Буэнос-Айресе не составляли монолит или одну национальную и православную семью. В церковном отношении они были раздроблены не только на отдельные общины, но и на юрисдикции. В городе существовал старый, первый в Аргентине, русский приход с великолепным храмом, настоятелем и строителем коего был еще в конце ХIХ века прот. К. Изразцов. Вскоре он умер. Его заместитель оказался более спокойным, и в 1961 году перед Пасхой перешел в мою епархию вместе с приходом.

Священствовал в Буэнос-Айресе архимандрит Михаил Дикий, который имел малый приход, состоящий из его почитателей, но он не вторгался в нашу епархиальную жизнь. Среди наших беженцев пытались миссионерствовать католические священники восточного обряда, но русских они мало совратили. Все эти деления не благоприятствовали церковной жизни в ее развитии в мирной обстановке. Много было светских организаций, главным образом военного и политического характера, которые между собою не мирились. Постепенно все эти деления изживались вследствие смерти одних, старости других. При помощи Божией, Аргентинская епархия развивалась успешно и приобретала авторитет и значение.

Поначалу митрополит Анастасий и Архиерейский Синод не обращали внимания на мою кипучую деятельность в Аргентине. Из Буэнос-Айреса посылали им ябеды на меня, к которым в синоде прислушивались по поговорке: “Нет дыма без огня”. Правдивости этих ябед не проверяли, но насторожились ко мне. Главным и активным ябедником оказался некий клирик моего кафедрального собора, который взял на себя роль защитника пострадавшего духовенства, якобы обиженного мною. В ябедах искажали мои слова, приписывали мне то, чего в действительности не было. Обвинивши меня даже в том, что я якобы непочтительно отзывался о покойном своем предшественнике, архиеп. Иоасафе. Синод запрашивал меня по поводу этих обвинений.

Ябедники собирали материалы против меня с первого дня моего прибытия в Аргентину. Моя вина перед духовенством епархии состояла в том, что я издал циркулярное распоряжение с требованием совершать Богослужения по установленному чину и не вносить отсебятины при службе разных богослужебных молитвословий: молебнов, панихид и проч. В своем циркуляре я указывал даже подробный порядок этих Богослужений. Моя попытка была ввести однообразие в церковно-богослужебную практику и избежать разнобоя, который я застал в этом отношении в Аргентинской епархии. Покойный архиепископ не обращал внимания на это, и священники привыкли к своей практике. “Вот покойный владыка был добрым и внимательным к духовенству, а этот, приехавший, другой — плохой!” — скандировали мирянам честные отцы вверенной мне епархии, особенно два из них, о которых предупреждали меня еще в Австралии, ‒ митроф. прот. Т. Соин и упомянутый протодиакон. Нашлись досужие люди, которые стали распространять слухи о чудесах покойного архипастыря и называли его святым. Писали в газетах об этом, но популярности не имели. Делалось это, конечно, в пику мне, но я не обращал внимания на проделки подобного рода. Вскоре позаглохло, и о чудесах забыли. Успокоились.

Полтора года я подвизался в буэнос-айреской церковной обстановке, богатой всякого рода склоками, раздорами и ябедами, но также и благочестием многих прихожан. Последние посещали церковь и Богослужения, а от прочего стояли в стороне. Эти-то и были моей паствой, с которой я молился, строил Кафедральный Собор и церковную жизнь.

Прошло полтора года, пока митроп. Анастасий с Синодом обратил на меня свое первосвятительское внимание. В конце августа 1957 года состоялось заседание Архиереев Синода, на котором постановили возвести епископа Афанасия в сан архиепископа во внимание к его усердному служению Святой Церкви и архипастырским трудам по управлению Аргентинской епархией. Были присланы мне об этом телеграмма и указ из Синода.

Это награждение я принял равнодушно, считая его запоздавшим. Я думал его вообще не принимать и величать себя по-прежнему епископом. У меня всегда было равнодушие ко всяким наградам и отличиям, в данном случае это проявлялось сильнее. О своем настроении я сообщил архиепископу Григорию (Боришкевичу), которого я уважал и питал к нему доверие. В ответ на это я получил от него письмо следующего содержания:

“Ваше Преосвященство,

Дорогой во Христе собрат, достойнейший из Епископов Р.П.Ц. заграницей,

Я давно собирался написать Вам о постигшем меня тяжелом недуге, но до последнего времени так и не собрался. Я чувствую себя пред Вами виновным, хотя я никогда о Вас не забываю. Я достаточно отчетливо понимаю тяжесть Вашего архипастырского служения, как в моральном, так и в материальном и бытовом отношении. Вы первый из епископов наших с чувством глубокого сознания ответственности пред Богом и историей серьёзно отнеслись к возложенной на Вас архипастырской работе в Аргентине. За что снискали к себе признательность и уважение, как среди лучшей части Вашей паствы, так и среди наиболее добросовестных наших собратьев — епископов. Пишу Вам о сем без лести в дни, когда во мне борются два начала — жизни и смерти. Пред скорой возможностью последней нет во мне места для лести. Помоги Вам Господь на всех путях Вашего высокого архипастырского служения. Не обращайте внимания на те нередкие испытания, которые Господь Вам посылает, м. б. для закаления Вашего духа. Не огорчайтесь, когда эти скорби приходится переносить и от своих собратий епископов и арх. Синода”.

“16-го августа в пятницу меня в доме доктора А. М. Лещука (родители его из Минской губ.), в поселке Хеврон, навестил владыка митр. Анастасий и пробыл около 5-ти часов со мною. О многом мы с ним говорили по делам церковным. Говорили много о владыке, ныне устраненном от управления в Канадской епархии. Вспомнил влад. митрополит Анастасий и о Вас, он сказал, что в Аргентинской епархии все успокоилось и теперь благовременно возвести владыку Афанасия в сан архиепископа. Я повторил владыке митр. Анастасию: было своевременным это сделать при разрешении вопроса о награждении этим саном еп. Саввы, который в порядке старшинства должен был следовать, во всяком случае, после владыки Афанасия. “Сейчас мы исправим эту ошибку”, — заметил он”.

“И я Вас, Владыка дорогой, умоляю не делать никаких возражений против постановления Синода о возведении Вас в сан архиепископа. Со смирением примите сие высокое звание, как вполне Вами заслуженное. Отлично мы видим, кто шумит о себе и умеет заниматься очковтирательством, и кто делает Божие дело с подобающею скромностью, но с явной пользой для Церкви. Вы очень огорчили бы меня и, я знаю, многих других, если бы стали на путь бойкотирования.

17/VII меня оперировали в Чикагском госпитале. Удалили язву желудка, но боли в желудке ощущаются, хотя их стараются приглушить пилюлями, как видно, операция сделана поздно. Врач, лечивший меня до операции, уверял меня, что никакой операции не нужно делать, и только доктор университетской клиники, где я был на исследовании, убедил меня и его в противном.....

Сейчас мы живем в пред-рассвете возрождения нашей Родины. Это чувствуется по всем признакам. Хотелось бы мне дожить до этого радостного времени и видеть народ, освобожденным от коммунистического ярма и Церковь Русскую, обновленную и свободную. Но Господь едва ли судил мне дожить до этих радостных дней...”

“Храни Вас Господь! Прошу Вас усердно молиться о моем здравии, а по кончине ‒ и об упокоении. Помогай Вам Господь во всем. С любовью во Христе остаюсь — архиепископ Григорий. 24.8 1957 г.”

Владыка Григорий скончался в половине октября, того же 1957 года, от рака желудка. Похоронен в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле. Я знал его хорошо с молодых своих лет, как протоиерея на Волыни и в Гродно. В молодости он окончил Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия. Монашество и епископский сан принял в гор. Вене (Австрия) в сентябре 1943 года. На родине состоял в лоне Православной Белорусской Церкви.

Свое архипастырское служение я продолжал с усердием и любовью, не щадя своих сил и здоровья. В Синоде это знали. Построение Кафедрального Собора и другие мои мероприятия были уже перечислены в предыдущей главе. В дополнение к сказанному считаю нужным указать на учреждение мною Епархиальной Похоронной кассы в помощь бедным русским людям при похоронах их родных в Буэнос-Айресе. Из этой Кассы было выдано денежное пособие более, чем в 100 случаях смерти.

Важным событием в нашей епархиальной жизни было присоединение из Северо-Американской Митрополии старого и большого прихода в Буэнос-Айресе с красивым храмом Святой Троицы во главе с митрофорным прот. Ф. Форманчуком перед Пасхой 1961 года. С присоединением этого прихода ликвидировался один из церковных расколов в Аргентине. Это вызвало весьма благоприятное впечатление в Архиерейском Синоде в Нью-Йорке.

В Архиерейском Синоде приняли во внимание мои заслуги и постановили наградить меня правом ношения бриллиантового креста на клобуке. Постановление Синода об этом стоялось 4/17 (н.с.) августа 1961 года. В Синодальном указе по этому делу были перечислены мои труды на церковной ниве с указанием построения Кафедрального Собора и возвращение в юрисдикцию Архиерейского Синода и Епархиального архиерея Аргентинской епархии Свято-Троицкого храма. Таким образом, меня поставили на положение одного из старейших архиереев Русской Православной Церкви за границей. Этим положением я нисколько не гордился, но им стеснялся.

Большой важностью для меня были полеты авионом в Нью-Йорк на Соборы Епископов нашей Зарубежной Церкви. Соборы происходили в 1956, 1959, 1962, 1964, 67, 68 годах, на которых я присутствовал и принимал дельное участие. Кроме того, был приглашаем в Синод для участия в 1963, 1965-66, 1974 в 1981 годах. Из названных поездок принимал участие в юбилейных торжествах митрополита Филарета в 1974 и 1981 годах. Благодаря участию в заседаниях Собора и Синода, я хорошо ознакомился с церковною жизнью нашей Зарубежной Церкви. На Соборе в 1962 году я был выбран в ревизионную комиссию вместе с архиеп. Австралийским Саввою для сверки синодальной отчетности и Свято-Троицкого монастыря. Эту работу мы выполнили добросовестно и нашли, что отчетность велась хаотически и неаккуратно. Митрополит Анастасий был недоволен этим.

На Соборе Архиереев в 1964 году в мае был избран на кафедру митрополита Зарубежной Церкви епископ Филарет. Митрополит Анастасий ушел на покой по старости лет. Были выставлены кандидатуры архиепископов Иоанна и Никона. При голосовании оба кандидата получили одинаковое число голосов. Ни один из них отказываться не захотел. Тогда при помощи опроса всех архиереев устно был избран единодушно упомянутый выше епископ Филарет, викарий Австралийской епархии. Одинаковое количество голосов при голосовании для выбора при двух кандидатах случилось потому, что один из кандидатов, присутствовавший на заседании, подал голос за себя. По установлению таковым оказался еп. Никон. С моей точки зрения оба кандидата были неподходящими для ответственной должности Митрополита и Первоиерарха Русской Православной Церкви Заграницей.

В Буэнос-Айресе нашлись среди русских злоумышленные люди, которые по чьему-то заказу подняли, и вели в газетах и устно, агитацию против меня. Поначалу я переживал и скорбел, но вскоре привык, когда они не унимались. Основания для агитации не было, но они сами и все факты перевирали, сознательно искажая для эффекта. Благоразумная моя паства не придавала значения этой кампании против меня, но решительно выступала в мою защиту, для чего собиралась на общие собрания и выносила свое порицание смутьянам. Такое собрание состоялось в большом зале в городе в октябре 1968 года. И здесь, как и в Брисбене (Австралия), проявились слова М. Горького, “что русские страдают по-прежнему своей хронической болезнью — избытком мерзавцев”. Среди моих врагов оказались два украинца, один немец, один поляк и один советский патриот. Эти лица называли себя русскими.

Моя интенсивная деятельность во славу Божию, во благо Аргентинской епархии Русской Православной Церкви Заграницей оказалась не всем по сердцу. Этого блага русской Зарубежной Церкви в Аргентине не хотели ее враги сознательные и несознательные. Но благо мною было сделано, о чем свидетельствуют Синодальные награды: архиепископство и бриллиантовый крест на клобуке. Свидетельствуют об этом благе красующийся в городе Буэнос-Айресе Воскресенский Кафедральный Собор и архиерейский дом при нем. Свидетельствуют об этом многие другие дела, которые перечислены в главе об Аргентинской епархии. Результатами своих неустанных архипастырских трудов я был и остался доволен, хотя это мне много стоило в потере здоровья. Благодарю Бога за Его помощь в моих всех начинаниях. Слава Богу, Благодетелю нашему, во веки веков. Аминь.

В далекой Австралии, где святительствовал архиепископ Савва, возникли большие нестроения вокруг Кафедрального Собора и среди его прихожан. Престарелый Архиепископ сам и его викарий епископ Константин справиться не могли. В этой обстановке вспомнили про меня.

Архиепископ Савва и раньше писал мне письма, в которых приглашал переселиться в Сидней, считая меня свободным архиереем, не возглавляющим епархии. Однако в этих письмах ничего конкретного не предлагал. Но я и не обращал внимания, отвечая общими фразами из вежливости. Он даже писал что-то митрополиту Филарету, потому что тот запрашивал меня, не думаю ли я уехать в Австралию. Но это была лишь переписка, не имевшая никаких конкретных результатов.

В начале сентября того же 1969 года был созван Архиерейский Собор в расширенном составе, который постановил следующее:

“... 23 августа/5 сентября 1969 года слушали письменные доклады епископа Константина о положении дел с регистрацией соборного прихода в Сиднее и архиепископа Саввы о положении дел в Австралийско-Новозеландской епархии. Архиепископ Савва вновь указывает на то, что он уже и ранее писал, что Преосвященный Архиепископ Афанасий, как человек с высшим богословским образованием, хороший канонист и опытный администратор мог бы быть полезным для Австралийской епархии. Теперь Архиепископ Савва подчеркивает, что при создавшейся в данный момент обстановке, Архиепископ Афанасий необходим в Австралии, если мы желаем сохранить епархию в нашей Зарубежной Церкви. Поэтому Преосвященный Савва считает совершенно необходимым скорейший перевод Архиепископа Афанасия в Австралию для возглавления Австралийско-Новозеландской епархии. После обсуждения этого вопроса постановили:

1. Преосвященного Архиепископа Савву, по настойчивой его просьбе, вследствие его болезни, освободить от управления епархией с выражением ему благодарности за многолетние труды по управлению епархией с тем, что он назначается представителем Архиерейского Синода для названной епархии.

2. Преосвященный Архиепископ Афанасий переводится с кафедры Буэнос-Айреской и Аргентинской на кафедру Австралийско-Новозеландскую. Поручить ему безотлагательно привести в исполнение вышеозначенное определение и вступить в управление Австралийско-Новозеландской епархией”.

На кафедру Аргентинской епархии был назначен Архиепископ Чилийский Леонтий (Филипович), который много лет мечтал об этом.

Перемещение меня в Австралию было большой неожиданностью для меня. Собравшиеся архиереи на заседание не сочли нужным, хотя бы по братской вежливости, запросить меня по телефону или телеграммой о моем согласии, как это делалось обычно в других случаях с другими архиереями. Об этом переводе я узнал из письма епископа Саввы (Сарачевича) Эдмонтонского, викария Канадской епархии, который поспешил известить меня частным порядком. Узнав о своем переводе, я немедленно послал телеграмму митроп. Филарету, прося его остановить действие этого постановления. В дополнение к телеграмме выслал ему же обстоятельное и мотивированное письмо по тому же делу. Ни ответа, ни изменения положения не последовало. Оказалось, Митрополит отдыхал в Сан-Франциско (Калифорния), куда он уехал поездом по окончании заседания Архиерейского Синода. На мое письмо ответил с большим опозданием из Сан-Франциско, указавши, что не может отменить постановления Синода относительно меня. Тогда я выслал ему второе свое письмо с настойчивой просьбой оставить меня в Аргентине. В нем я предлагал отправиться в Австралию лишь временно на три месяца с целью познакомиться там с обстановкой и возможностью осуществления моей помощи в спорном деле. Ответа от митрополита Филарета не последовало.

Вскоре начали атаковать меня письмами и телефонами из Сиднея, знакомя меня с сущностью спора вокруг собора. Меня торопили с прибытием в Австралию, потому что викарный епископ Константин, бывший мой подчиненный священник в Германии, организовал кампанию против меня и моего назначения туда. На мой запрос относительно епархиальных дел он ответил мне, рекомендуя не спешить с прибытием, пока все не успокоится. Писал мне и архиеп. Савва, который выражал сожаление, что меня не было в Сиднее, когда начался спор там. Я бы, по его мнению, не допустил бы до этого. Одним словом, картина показалась мне очень мрачной. Вышло, что я отправлялся туда, как на боевой фронт.

Откладывать на долгое время свой отъезд в Австралию я не мог, потому что в Синодальном указе было предписано мне безотлагательно вступить в управление Австралийской епархией. Кроме того, изо дня на день я ожидал прибытия моего заместителя архиепископа Леонтия, которому я писал, приглашая приехать, чтобы принять от меня Аргентинскую епархию. Я решил уезжать в Австралию. Назначил на воскресенье 17 ноября прощальную литургию прихожанам кафедрального собора, а на следующий день отлет самолётом в Нью-Йорк. Сейчас же написал письмо митрополиту Филарету и членам Архиерейского Синода, прося их собраться в Синоде к моему прибытию для того, чтобы пересмотреть мое дело с назначением в Австралию.

С болью в сердце я расставался с прихожанами и с Аргентинской епархией, где столько потрудился при её организации. Прилетел в Нью-Йорк и явился я в Синод. Никто из архиереев не приехал туда, как я просил. Митрополит продолжал отдыхать в Сан-Франциско, занимаясь своим любимым занятием — ужением рыбы. Архиепископ Никон сказал мне, что без митрополита Синод не может состояться. Ничего не оставалось мне иного, только отправляться в Сидней на тяжелый подвиг. Сообщил туда о дате своего приезда авионом.

Мой маршрут в Сидней: Нью-Йорк — Лос-Анджелес — Гонолулу — Австралия. В Лос-Анджелесе провожал меня архиепископ Антоний Лос-Анджелесский (Синкевич), который был весьма внимательным ко мне, что показалось мне подозрительным, так как раньше таковым он не был. С тяжелым чувством путешествовал всю двойную ночь, не спал, а размышлял о предстоящем мне мучении. Я ясно сознавал, что ожидает меня в Сиднее. При приближении к Сиднею охватило меня тяжелое скорбное чувство, в результате чего появились у меня слезы, которые еще сильнее меня расстраивали и беспокоили. Сходил я по ступеням из самолёта в Сиднее на аэродроме, опечаленный и заплаканный. В таком состоянии встретили меня оба викарных епископа: Константин и Феодосий. Встречали на аэродроме и представители прихожан собора: церковный староста и другие. Епископы увезли меня в архиерейскую резиденцию в Кройдон.

Прибыл я в Сидней 9 декабря. С того момента началась моя страда, а вернее Голгофа. Сейчас же по прибытии посетил кафедральный собор и архиеп. Савву, который находился в монастыре в 55 милях от Сиднея. Архиепископ высказал мне свои пожелания, похожие на инструкции. Были со мною оба викарных епископа. Сразу же ошарашили меня своими разговорами и неприятными требованиями, особенно еп. Константин. Еп. Феодосий загадочно молчал. От этой первой встречи с тремя Архиереями я вынес впечатление, что попал в осиное гнездо. Понял тогда, что они пойдут против меня, если я предприму мероприятия не в их духе. Так и случилось.

Познакомился с епархиальными делами. Велись они своеобразно и не по церковным правилам (имею в виду Положение о Православной Русской Церкви Заграницей). Настоящего Епархиального совета не было, а вместо этого был какой-то своеобразный парламент, состоявший из подобранных епископом лиц, своих почитателей. Епархиальные собрания из духовенства и представителей прихожан не созывались много лет. Мне было ясно, что необходимо созвать это собрание и выбрать на нем епархиальный совет. Мне казалось, что эти два органа Епархиальной власти могут оказать мне большую помощь. К осуществлению этой мысли я и приступил.

Епархиальное собрание я созвал в государственный австралийский праздник, когда все свободны от занятий и службы. Некоторые предупреждали меня его не созывать, но я считал, что хуже не будет, чем есть. Надеялся на благоразумие съехавшихся священников и делегатов от мирян с каждого прихода. В своих предположениях я сильно ошибся. На собрании выступали революционеры с провокационными речами при полном равнодушном молчании остальных, которые могли бы высказать полезное для дела суждение. К сожалению, таковых не нашлось. Оказалось, что еп. Константин позаботился сильно подготовить и привлечь на свою сторону более активных, которые и выступали на собрании. С еп. Константином действовал заодно и прот. Р. Ган, один из настоятелей сиднейских приходов, известный алкоголик. С трудом мне удалось добиться избрания кандидатов в Епархиальный совет, куда вошел тот же о. Ган.

Мои и прихожан кафедрального собора противники агитировали и своей агитацией дезинформировали православных прихожан в Сиднее и в епархии. Для противодействия этому я приступил к изданию на ротаторе “Епархиального вестника”, в котором помещал свои распоряжения и сведения о церковной жизни. Архиеп. Савва, который уже находился на покое, оказался этим изданием недоволен и написал мне резкое письмо с требованием прекратить издаваемый мною “Вестник”. В спокойном тоне я объяснил ему пользу и необходимость этого издания. Его втягивали в церковные дела противники моих мероприятий.

Важным и главным делом для нормирования церковной жизни в Сиднее было изменение проведенной юридической регистрации соборного прихода, из-за которой всколыхнулась вся церковная жизнь не только в Сиднее, но и в епархии. Агитация с искажением действительности способствовали этому. Для нормирования этой жизни Синод и назначил меня в Австралию вопреки моему желанию. И в этом направлении я сделал все то, что было возможно, и что было направлено для пользы епархии и церковной жизни. Но этого не хотели церковные смутьяны и злобно разагитированные группы людей, руководствуемых не церковными интересами, а личной амбицией и церковной смутой. Были выступления раньше и против архиеп. Саввы, но не имели успеха и прекращались. В данном случае создалась благоприятная обстановка, при которой смутьяны возвысили тайно свой голос. Это обстоятельство я учитывал и действовал со всею осторожностью и надеждой на благоразумие.

Русская пословица говорит, что один заварил кашу, а другой должен ее расхлебывать. На мою долю выпало несчастье расхлебывать кашу, заваренную архиеп. Саввой и его викарием еп. Константином. Стряпня началась после того, когда с благословения архиеп. Саввы, как епархиального архиерея, приходской совет Петропавловского прихода кафедрального собора провел по австралийским законам трудную юридическую регистрацию (инкорпорацию) своего прихода под названием “Церковная община”. Такие регистрации проведены во всех приходах США и Канады, а также в государствах Южной Америки и Западной Европы. Архиепископ Савва согласился на регистрацию и утвердил постановление общего собрания прихожан об этом, но после изменил свое решение и потребовал отменить проведенную регистрацию по поводу некоторых неясных параграфов юридического устава прихода. Приход не согласился отменить регистрацию, опасаясь, чтобы в будущем кафедральный собор, построенный их усилиями и жертвами, не попал бы в несоответствующие руки. Поднялся из-за этого спор архиепископа Саввы с соборянами. Он перестал служить в соборе в знак своего протеста. Сам он болел и передал управление епархиальными делами своему викарию еп. Константину. Тот запретил в священнослужении двух старейших священнослужителей: митрофорного протоиерея Феодора и архимандрита Вениамина. В соборе служил больной протоиерей Анатолий. В это спорное время прибыл я в Сидней.

Русское православное общество в Сиднее было разделено на прихожан собора, в числе около 500 человек, и их противников по поводу регистрации. С самого начала я убедился, что отменить регистрации невозможно, как хотели этого ее противники, но я предложил компромиссное решение, — изменение параграфов зарегистрированного устава в духе канонических правил. Соборяне охотно согласились и сделали новую редакцию этих параграфов в приемлемом духе. Синод утвердил это изменение, одобрил его и прислал мне указ об этом, рекомендуя прекратить гражданский судебный процесс, начатый архиеп. Саввой и епископом Константином. Но такая постановка дела оказалась неприемлемой для противников регистрации во главе с арх. Саввой. Для общего сведения я опубликовал одобренные Арх. Синодом измененные параграфы, но эта публикация вызвала бурю негодования в среде противников. Эти противники открыли кампанию вражды и лжи против меня, оставив в стороне прихожан кафедрального собора.

Из противников регистрации образовалась так наз. “Инициативная группа”, которая приступила к действию. Всю свою акцию направила против меня, как епархиального архиерея. В состав ее вошли опытные провокаторы, агитаторы и бессовестные лжецы. Мало на словах, они печатали листовки против меня и раздавали их прихожанам в храмах и возле них, а также на городских станциях и возле церквей. Звонили мне по телефону и угрожали убийством, если я не выеду из Австралии. Окружили меня тайными шпионами и доносчиками, которые подслушивали разговоры, когда кто-нибудь из посетителей у меня бывал. Во время совершения мною всенощного бдения и на следующий день Литургии, по случаю престольного праздника архиерейской крестовой церкви Всех Святых России, хористы забастовали и отказались петь во время этих Богослужений. Они стояли на клиросе и не пускали петь добровольцев. С угрозами заставили уйти из церкви моих иподиаконов и прислужников. Крестный ход после Литургии вокруг храма я совершал под охраной скаутов ОРЮР (Организации Российских Юных Разведчиков, прим. ред.), которые окружили меня цепью. Архиеп. Савва и еп. Константин это знали, но сами хвалили и благословляли действия такого рода “Инициативной группы”.

Душою я отдыхал во время служения в кафедральном соборе. В нем всегда было полно богомольцев. Ко мне относились как к архипастырю с любовью и уважением. В соборе я служил часто.

Пока еще можно было, я собирал взрослую молодежь на духовные беседы. Приезжали многие. Мне приятно было видеть эту молодежь и вести с нею беседы. Они интересовались религиозными вопросами, потому и приходили в большом числе, заполняя большой зал при церкви в резиденции архиерея. Но враги и здесь начали свои действия. Они подсылали провокаторов, которые не давали мне спокойно вести беседы с молодежью, прерывали меня и задавали провокационные вопросы. Особенно усердничала в этом одна молодая замужняя женщина, на которую я наложил за ее поведение епитимью. Она, конечно, не подчинилась. Я вынужден был прекратить духовные беседы.

О тяжелом положении в Сиднее я писал свои доклады в Синод, но ободряющих ответов не получал. Я просил освободить меня и возвратить мне Аргентинскую епархию. На это Синод ответил, что он утверждает меня на Австралийской кафедре, а возвратить Аргентинскую епархию не может. В Синоде довольны были моим положением. Там друзей у меня не было, но были и недоброжелатели, от которых я много потерпел неприятностей.

В упомянутых условиях моей жизни в Сиднее наступил июль 1970 года — по австралийски это был зимний месяц, а по северо-американски — жаркое лето. Митрополит Филарет уехал в Сан-Франциско на отдых, его заместил в Нью-Йорке архиеп. Никон. В Синод поступали обильные, клеветнические доносы на меня от еп. Константина, прот. Гана и “Инициативной группы”. Архиеп. Никон прислал указ архиеп. Савве, как представителю Архиерейского Синода с поручением созвать всех архиереев: архиепископа Афанасия, епископов Константина и Феодосия и обсудить с ними создавшееся положение епархии, и найти выход из этого положения. Поручение было немедленно исполнено. Собравшиеся архиереи не могли ничего решить по причине расхождения во мнениях. Нервничал еп. Константин, сыпя всякие уличения “Инициативной группы” и обвинения по моему адресу. Я решил оставить заседание, поскольку председатель архиеп. Савва его не унимал. Но, все же, какое-то постановление вынесли и все подписали. Архиеп. Савва отослал его в Синод.

Вскоре пришел новый указ из Синода за подписью, в этот раз митрополита. В указе приглашали прибыть на заседание Синода меня и викарных епископов по желанию. Указан был срок заседания. Первым улетел еп. Константин с делегацией моих противников. Еп. Феодосий остался. Я замедлился с отлетом ввиду того, что писал доклады в Синод о положении Австралийской епархии. Когда же я прилетел в Нью-Йорк и приехал в Синод, то там застал еп. Константина с делегацией, которые успели уже оклеветать меня перед всеми членами Синода. Епископ Константин взывал к членам Синода: “Спасите епархию и уберите архиепископа Афанасия!” И это производило на них впечатление.

Архиерейский Синод в расширенном составе собрался на свое заседание, когда я прибыл на место. Моих докладов не захотели слушать, хотя я успел прочитать один. Еще до моего прибытия уже было решено уволить меня на покой. В этом я не сомневался перед отлётом из Сиднея в Нью-Йорк. Ожидая увольнения, я убрал свои вещи из архиерейских покоев в Кройдоне и освободил их для нового архиерея.

Итак, я остался без епархии, без службы, на положении безработного. Мне было это тяжело сознавать, но перенёс я этот удар стоически, укрепляясь молитвою. В Синоде поступили со мной несправедливо и нечестно. Никто не высказал мне сочувствия. Полагали и ожидали, что, возможно, я перейду в другую юрисдикцию и тогда бы расправились со мною, но я остался. Обиду причинили мне огромнейшую, но я перенес ее в глубине своего сердца, отдав это дело на суд Божий. Я понимал, что владыки обошлись со мною, как с чужим для них. Один из старейших владык в заседании Собора епископов повышал голос на серба епископа Савву, когда тот высказывал свое мнение по обсуждавшемуся вопросу: “Вы серб и замолчите. Вам нет дела до наших вопросов”. И это прошло при полном молчании остальных, по-видимому, согласных с покрикивавшим.

Когда в Сиднее узнали о моем увольнении с Австралийской епископской кафедры, немедленно прилетела делегация в числе четырех человек в надежде спасти меня. По окончании заседаний Архиерейского Собора, митрополит уехал в Калифорнию, разъехались и все прочие епископы. Я остался в Синоде и навестил своих друзей и земляков в Соут-Ривер, недалеко от Нью-Йорка. Там существовал белорусский православный приход, находившийся в юрисдикции Константинопольского патриарха. Прибывшие из Сиднея делегаты, вызвали меня в Сан-Франциско. Они просили аудиенции у митрополита. Митрополит долго колебался, но принял холодно. Просили его назначить меня настоятелем кафедрального собора в Сиднее с подчинением непосредственно Архиерейскому Синоду. Их просьба не была удовлетворена. Со мною митрополит избегал встречаться и разговаривать. С супругами Букасевыми, бывшими в числе делегатов, по их приглашению, я улетел с ними в Сидней, прогостивши несколько дней в Сан-Франциско и остановившись у своего бывшего старого казачьего священника о. Николая Масича, настоятеля Синодального подворья в Бурлингейме.

Белорусы в Северной Америке неоднократно приглашали меня возглавить их приходы, но я не захотел переходить в греческую юрисдикцию, в которой они находились. Я решил остаться на покое и ожидать решения своей судьбы в дальнейшем.

Возвращаясь из США в Австралию, я задержался с моими спутниками в Гонолулу на три дня с целью осмотреть достопримечательности этого знаменитого острова и города. При помощи туристического автобуса это было нетрудно. Сообщили в Сидней соборянам о нашем возвращении.

В Сиднее на аэродроме, несмотря на раннее утро, прибыло меня встречать более сотни прихожан кафедрального собора. Были, конечно, и противники в роли соглядатаев. Стояли вдали. Прихожане подходили ко мне, просили благословения, выражали сочувствие, но еще мало понимали о сути дела. Супруги Букасевы забрали меня в свой автомобиль и отвезли в свой богатый дом не только в гости, но оставили и на постоянное жительство, окружив меня заботой и вниманием.

На австралийскую архиерейскую кафедру назначили временно больного архиеп. Савву. Многие удивлялись мудрости Архиерейского Синода, который здорового архиерея почислил на покой, а больного назначили управлять епархией. Но это было лишь временно. Вскоре на его место назначили викарного епископа Феодосия.

При увольнении меня на покой разрешили мне члены Синода совершить лишь одну Литургию и проститься с прихожанами. Взамен собора епископ Феодосий разрешил мне служить в приходской Свято-Николаевской церкви в пригороде Бенкстауне, где настоятельствовал архим. Вениамин, мною назначенный.

Несправедливо и глупо было отношение ко мне правящих архиереев: митрополита и еп. Феодосия. Так, например, когда умер настоятель кафедрального собора прот. А. Гильченко, епархиальный архиерей еп. Феодосий не прислал священника и сам не приехал его отпевать в соборе, в котором умерший служил. Некому было его отпевать и проводить на кладбище. Я просил их разрешения отпевать его, но мне не разрешили отпевать в соборе. Я вынужден был отпевать в англиканском храме на городском кладбище. Мне сослужили не епархиальные священники: архим. Вениамин и митрофорный протоиерей Феодор Михалюк, бывший секретарь епархиального правления при архиепископе Феодоре (ум. 5.5.1955). Все прихожане собора были возмущены отношением владык к усопшему.

После кончины о. Гильченко прихожане кафедрального собора остались без священнослужителя. Епископ Феодосий не назначил нового настоятеля, которого соборяне могли бы принять с радостью и любовью. По моему совету они собирались во все воскресные и праздничные дни в соборе, слушали пение хора богослужебных песнопений и чтение часов, апостола и Евангелия. Такая практика была вынуждена, но в женских обителях, в которых не было священника, инокини молились без священнослужителей. В старой Руси так бывало и в мужских обителях без священников. Несмотря на это печальное положение, собор был заполнен молящимися. Я сам удивлялся ревности соборян. С ними и я часто молился.

Наступили страстные дни перед Пасхой. Священнослужителя не было. Мне не позволял служить епархиальный архиерей. Соборяне заполняли собор на все Богослужения, но в эти святые дни Двенадцать Евангелий в Страстной Четверг читал мирянин, также по мирскому чину выносили и Святую Плащаницу. Трагически ожидали наступления Великой Субботы и пасхальной ночи. Мне жаль было до слез несчастных прихожан собора без священника. Я решил сам доставить им радость Святой Пасхи своим неожиданным служением в соборе, приступая к священнодействию на свой личный риск. О, как же радостно приняли мое выступление в святую Ночь! С каким радостным чувством они пели во время крестного хода и отвечали на мои пасхальные возгласы: “Христос Воскресе!” Мне казалось стены собора ликовали вместе с молящимися в эту Святую Пасхальную Ночь. Архиерейский Синод не осмелился применить ко мне санкций за это мое пасхальное Богослужение.

Пользуясь своим свободным временем, я писал доклады всем епископам Зарубежной Церкви об ошибках Синода в несправедливом отношении ко мне. Таких докладов я написал несколько и разослал их по адресам. Никто мне не ответил на них — боялись. Но мне важно было, чтобы знали об этом. Тогда я убедился, что наши архиереи озабочены только своими епархиями и самими собой. Проявлялся в какой-то степени эгоизм, как равно отсутствие братской любви и сочувствия к другим. Однако я никого не осуждал и ничего от них не желал, но молился: “Избави мене, Господи, от клеветы человеческия и да не обладает мною всякое беззаконие”.

Хотя я находился на покое, но покоя мне не давали, мои противники продолжали клеветать на меня открыто, особенно по поводу опубликованной мною брошюрки об условиях моей жизни и деятельности в Австралии. В ней я описал все ужасы, какие приходилось мне испытывать, будучи на австралийской архиерейской кафедре. Это не нравилось моим врагам. Придирался ко мне также епископ Феодосий, который требовал от меня, по наущению моих врагов, выражения какой-то лояльности к Архиерейскому Синоду в письменной форме и опубликования ее в солидаристской русской газете в Мельбурне “Единение”. Он оправдывался тем, что ему приказал митроп. Филарет затребовать от меня эту лояльность. От меня требовать лояльности Архиерейскому Синоду и, очевидно, Русской Православной Церкви Заграницей — мне, прослужившему этому Синоду и Церкви верою и правдою 25 лет, была формой издевательства надо мною, старым архиереем и по летам и по сану! Молился словами Псалмопевца: “Избави меня, Боже, от угнетения человеческого и от человека лукавого и несправедливого”.

По-прежнему я находил себе утешение среди прихожан кафедрального собора, с которыми я вел духовные беседы в зале при соборе, в воскресные дни вечерами. Беседы были на темы богословские и религиозно-просветительные. Душевно я отдыхал в гостеприимном доме Букасевых, где мне было хорошо и уютно.

Находясь на покое, я получал много писем от старых друзей из разных стран, даже из Советского Союза, и от своей паствы из Аргентины. Всем отвечал и всем сообщал о своей жизни. В Советском Союзе священствовали мои университетские коллеги и многие мои студенты интернатские богословского факультета в Варшаве. Судьба разбросала их по обширной территории этой страны, как равно и нас в эмиграции. “Оттуда” писали осторожно и кратко, боясь цензуры и надзора государственных органов, писали мне через своих знакомых в США или прямо на адрес страны, где я жил, без указания города и улицы. На конверте писали только по-русски “Архиепископ Афанасий”. Письма доходили, и почта доставляла мне.

Из США и Канады, из Германии и Франции, из Южной Америки мне писали друзья, выражая мне свое сочувствие по поводу увольнения меня на покой.

Ниже мне показалось нужным и важным привести выдержки из этих писем моих друзей, чтобы показать, как и в какой степени каждый из них воспринял и пережил Синодальный акт о моем увольнении на покой. Не называю фамилий, потому что это не нужно.

— “Ваш вынужденный уход на покой нас сильно возмутил той несправедливостью, какою проявил по отношению к Вам Синод Зарубежной Церкви”.

— “Дорогой Владыка! Собрался отнести письмо на почту, но переживая все происшедшее с Вами, не спал всю ночь, обдумывая, и пришел к заключению, что Ваше увольнение является результатом интриг против Вас”.

— “Ваше Высокопреосвященство, глубокочтимый и дорогой Владыка! Мы потрясены не только самим фактом увольнения Вас на покой, выдающегося Иерарха, без Вашей просьбы, но также и его истинными причинами, хотя и тщательно скрываемыми. Если мы вспомним, что еще недавно, Вас без Вашей воли перевели из Аргентины в Австралию, то получается ясная картина злой и бесчестной интриги. Не хотелось до сего времени верить, что в среде иерархов нашей Зарубежной Церкви есть лица, которые личные интересы карьерного характера поставили выше интересов св. Церкви…”

— “Даже митрополит и Синод нам ничего не отвечают на наши просьбы и требования возвратить Вас к нам в Аргентину. Лица, заправляющие синодальной канцелярией, не имеют Бога в сердце своем, чинят полный произвол и беззаконие. Ведь то, что сделали с Вами — преступление”.

— “Мы потрясены ужасом несправедливости, какая проявлена по отношению к Вашему Высокопреосвященству. Мы ужасно все скорбим за Вас и безгранично сочувствуем. Эта подлая игра, конечно, была продумана и разработана заранее. Они знали, что сразу взять и убрать Вас из Аргентины вызовет бурю протестов, а потому перевели Вас в Австралию, зная заранее, что за короткое время там Вы не успеете приобрести много друзей. Но какую подлую роль сыграл австралийский Савва! Он, ведь, просил именно Вас туда назначить и когда назначили — так отвратительно поступил! Вас убрали с дороги. Все взятое вместе очень и очень печально…”

— “Решение Синода, исключившее архиепископа Афанасия из числа правящих епископов Русской Православной Церкви Заграницей, мы, нижеподписавшиеся, считаем несправедливым и жестоким, приводящим в смущение многие сотни верующих православных людей не только в Аргентинской и Австралийской епархиях, но и во всей Зарубежной Церкви (прошение аргентинской паствы).

— “В Аргентинской епархии неспокойно – волнения. Синодальная канцелярия теряет свой престиж. Положение создастся тяжелое”.

— “Неожиданное известие, что Синод уволил Вас в заштат, как гром с ясного неба, поразило и взволновало в Буэнос-Айресе всех нас. Решиться на удаление такого заслуженного Архипастыря, как Вы, Ваше Высокопреосвященство, когда повсюду ощущается острый недостаток не только в энергичном и образованном духовенстве, но даже и в обыкновенных священнослужителях, могут лишь те, которые ставят свои интересы, личные и групповые, выше всего, даже Церкви.

— “Ваше Высокопреосвященство, Дорогой Владыка! Грустно все то, что произошло и происходит в Австралии. Нам со стороны разобраться во всем этом невозможно. Всей душой сочувствую Вам и сострадаю Вам. Знаю только одно, что владыка Савва сам требовал Вас немедленно в Австралию, как единственного человека, который может спасти епархию. Я же привык видеть в Вашем лице на Соборах начало благоразумия и законности. Во многие вопросы, обсуждавшиеся на Архиерейских Соборах, Вы вносили порядок и ясность. Вы рассуждали всегда спокойно и убедительно, побеждая противоречащих Вам логикой и знанием канонов. И вот, теперь посыпалось на Вас столько огорчений и неприятностей. Не могу никого осуждать, так как я от происходящего у Вас далек... Помоги Вам Господь, дорогой Владыко, перенести мужественно все испытания и гонения. Понимаю, как много Вы сделали в Аргентине, и Ваши враги там, увы, вместе с архиепископом Леонтием, сделали Ваше возвращение туда невозможным. Мне стыдно за владыку Леонтия, которого Вы на Соборах всегда поддерживали и защищали”... (Единственный архиерей это написал мне.)

— “По собственному маленькому опыту знаю, как тяжело, невыносимо тяжело, переносить напраслину и несправедливость, да еще к тому же от своих собратий. Конечно, мой опыт не сравнить с тяжелым испытанием, которое Вам пришлось перенести. Но я могу сказать, что Вы перенесли все скорби с христианским достоинством и смирением, что может послужить для многих примером. Я не знаю, как другой вел бы себя на Вашем месте. Встречаясь с Вами на Соборах в Нью-Йорке, по Вашему поведению я видел, что Вы все всем простили и не питаете ни к кому враждебных чувств, а только со скорбью вспоминаете минувшее. Думаю, что забыть, вычеркнуть из своей памяти обиды и напраслины очень трудно. Но если Вы смогли так мужественно претерпеть, когда все совершилось на деле, то я уверен, что и воспоминание скоро потеряет свою остроту”.

— “Уж, очень коварно Вас обманули. И сделали это чиновники в рясах, блюстители правды и справедливости. Бог видит правду, да не скоро скажет”.

— “Агитация против владыки Афанасия началась еще за несколько недель до его прибытия в Австралию. В Сиднее эта акция была поручена прот. Ростиславу Гану, который звонил одному видному общественному деятелю, прося его помочь в устройстве собрания протеста против назначения в Австралию Архиепископа Афанасия. В Сиднее это начинание не имело большого успеха, но публичное собрание в Мельбурне, состоявшееся 2 ноября 1969 года в помещении школы при Покровском храме (кафедральном), было удачным. Собранием была вынесена резолюция на имя митрополита Филарета с настоятельной просьбой отменить назначение Архиепископа Афанасия в Австралию. Это собрание нашло отклик в клеветнической статье № 44 газеты “Единение” от 7-го ноября, т.е. тогда, когда Архиепископ Афанасий был еще за тридевять земель от Австралии” (из журнала).

— “Архиепископ Афанасий прибывает в Австралию 9-го декабря 1969 года с тяжелым чувством. Внутренний голос подсказывает ему, что на новом поприще готовится для него что-то недоброе... Позади враждебно настроенный Синод, намеренно посылающий его как на заколение, впереди два враждебных архиерея, бывших соперников, но ставших теперь сообщниками, а за ними злобная ошалевшая от слепой ненависти чернь, накаленная церковная общественность, подстрекаемая агитацией, как “жидове излиха вопияху — распни Его!” (из печати).

— “Когда архиепископ Афанасий был в Австралии, на него сыпались, как из рога изобилия: оскорбления, доносы, провокации и все, что присуще торговцам темных дел. Распространялись листовки в церквах, на папертях церковных, на собраниях; посылались по почте, а содержание листовок — как выше указано” (из печати).

— “Поставленная в необходимость избрать между верой в правду или верой в ложь, ослепленная неприязнью к Архиепископу Афанасию, синодальная канцелярия поверила лжи” (из печати).

Приведенные цитаты из частных писем и журнальных статей свидетельствуют о том положении, в каком я находился в то время и что думали миряне и духовенство.

О своем положении в Австралии я издал отдельную брошюру.

Архиепископ Аргентинский (с сентября 1971)

В сентябре 1971 года собрался Собор Епископов в гор. Монреале (Канада). Меня не пригласили туда, так как я находился на покое и за штатом. Однако я подозревал что меня не обойдут молчанием и что-то постановят. Мое безработное пребывание в Сиднее являлось бельмом в глазах местных архиереев. Предполагая, что ко мне могут звонить по телефону из Канады по какому-либо делу, я попросил хозяев сказать, что меня нет дома, но если позвонит мой друг архиепископ Филофей, прошу сказать мне. Как раз позвонил последний и передал трубку архиепископу Виталию. Сообщил, что я назначен в Аргентину и спросил, когда я думаю туда отправиться.

Это назначение меня утешило тем, что увижу свою аргентинскую паству и свой кафедральный собор, на постройку коего я вложил столько труда и энергии. По сей причине меня связывали духовные нити с Аргентиной.

Прислали мне указ о назначении в Аргентину, но из него я узнал к своему ужасу, что меня назначили с условиями и с угрозами, что в случае невыполнения их, Синод уполномочен уволить меня на покой. Кроме того, тот же Синод отнял от Аргентинской епархии старый Свято-Троицкий приход и передал в ведение митрополиту Филарету. Таким образом, мой авторитет был подорван с самого начала. По-видимому, надеялись, что после такого постановления я откажусь от Аргентины. Четыре архиепископа, члены Собора, высказались против моего назначения в Аргентину. Несмотря на все это, я решил лететь в Аргентину временно, пака меня уволят снова на покой. Своим друзьям в Сиднее я сказал это, потому что они усердно увещевали меня оставаться в Австралии и доживать там свой век. Они обещали купить мне дом, в котором я мог бы жить и устроить свою домовую церковь. С предположением на один год я отправился в Аргентину.

В половине марта 1972 года я простился с друзьями в Сиднее. Перед моим отлетом в Буэнос-Айрес они торжественно и многолюдно праздновали 30-тилетие моей архиерейской хиротонии. Чествовали меня банкетом в соборном зале. Многие приехали на аэродром провожать меня. С грустью я расставался со всеми, сознавая, что они без меня остаются овцами без пастыря и духовного отца. Всех вдохновляла надежда на скорое мое возвращение к ним.

По возвращении в Буэнос-Айрес, я почувствовал в своем старом обществе друзей и недругов, но последние отошли от меня в Свято-Троицкий приход и там замолчали. Моя аргентинская паства была довольна моим возвращением. Многие высказывали громко свою радость. Обратило мое внимание запущение собора. Не было хозяина, который бы с любовью заботился о нем. Пришлось мне спешно просить Л. Казанцева покрасить собор. Вскоре я рукоположил его во диакона, но он долго не пожил.

Моя деятельность в Аргентинской епархии сводилась к совершению Богослужений в храмах и в своем соборе, а также к проповеди Слова Божия. Сделанная мною попытка восстановить духовные беседы с молодежью не имела успеха, вследствие незнания этой молодежью русского языка, на котором велись беседы. В 1974, 1976, 1978 годах летал в Нью-Йорк на заседания Собора Епископов. В 1974 году был на торжестве празднования 10-летия в митрополичьем сане владыки Филарета. В октябре 1978 года посетил Сидней и своих друзей там. Многие уже умерли, и их я вспоминал молитвою. Грустно было сознавать, что их больше нет в живых. Обстоятельства складывались так, что долго я не мог оставаться в Сиднее. Архиепископ Австралийский Феодосий предлагал мне служить в кафедральном соборе, который находился в его ведении, но я отказался. Молился со своими старыми друзьями в другой церкви. Посещение Сиднея мне доставило большое удовольствие. Там я ликвидировал все свои дела и вещи, ожидавшие меня. Возвращался Чилийской авиационной линией. Ночевал в Сантьяго у архимандрита Вениамина в монастыре. Удивлялся его и монахини Иулиании трудам для пользы детского приюта в их монастыре.

На Архиерейских Соборах 1974 и 1976 года приходилось защищать церковное имущество Аргентинской епархии от посягательства на него с одной стороны Русского Очага, а с другой стороны Архиерейского Синода, поддерживавшего этот Очаг. Восторжествовало правосудие и здравый смысл в этом деле. Имущество епархии было спасено от захвата.

В 1979 году я отпраздновал 50-тилетие своего пастырского служения. Аргентинская паства утешила меня своим участием в моем торжестве. 1980 год стал годом моих болезней в опасной для жизни форме...

В заключительной части своих сих записок хочу коснуться важной догматической истины, которую мы, православные, исповедуем, и которая проявилась в моей жизни в чудесной форме. Эта истина называется Промыслом Божиим. Учение об этой истине раскрыто в Священном Писании и в Священном Предании.

Определение о Промысле Божием читаем в катехизисе следующее: “Промыслом Божиим называется попечение Бога о мире и человеке, по которому Господь сохраняет и направляет установленные в природе законы и силы, а когда этого бывает недостаточно, чудесно помогает людям, особенно в деле спасения их. Все доброе в жизни человека не случайно бывает, и не нами создается, от Бога нам подается, как и сказано: “всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов” (Иак. 1:17).

О Промысле Божием знали древние языческие народы Греции и Рима, но называли эту истину “судьбою” или “роком”. Оба эти понятия удержались в сознании многих христиан до настоящего времени. Они употребляются часто в жизни христианами, не понимая ни их действия, ни их значения. А о Промысле Божием мало знают.

Святой Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский (III-IV), говорит в одном своем поучении следующие слова: “Если же есть рок, то нет суда; если есть рок, то нет веры; если есть рок, то Бога нет; если есть рок, то нет добродетели и нет порока; если есть рок, то все напрасно, все без пользы делаем и терпим; нет похвалы, нет порицания, нет стыда, нет позора, нет законов, нет судилищ”. В другом месте он поясняет: “Не будем приписывать управление миром демонам; не будем думать, что о настоящих делах никто не промышляет; не будем противопоставлять Промыслу Божию тиранию какого-то рока или судьбы. Все это преисполнено богохульства”. Эти языческие верования в судьбу и рок не должны занимать христиан.

Для укрепления веры в Промысел Божий святой апостол Иаков поучает: “Послушайте вы, говорящие: сегодня или завтра отправимся в такой-то город, и проживем там один год, и будем торговать и получать прибыль. Вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий. Вместо того, чтобы вам говорить: если угодно будет Господу, и живы будем, то сделаем, то или другое” (Иак. 4:13-15).

Этими словами святой апостол Христов указывает на то, что в жизни каждого человека действует Промысел Божий, от которого же зависит человеческая жизнь. Хотя нам дарована Богом свободная воля, но человеческая воля должна согласоваться с волей Божией. Человек, живущий по воле Божией и исполняющий заповеди Его, находится под воздействием Промысла Божия. Ветхозаветный Псалмопевец говорит: "Господом утверждаются стопы праведника... когда он будет падать, не упадет, ибо Господь поддерживает его за руку" (Пс. 36:23-24). В ином месте тот же Псалмопевец поучает: "Господь хранит пришельцев, поддерживает сироту и вдову, а путь нечестивых извращает" (Пс. 145:9).

На Слове Божием создались русские пословицы: “Без Бога ни до порога, а с Богом хоть за море”, а также многие другие подобного содержания.

Из моих наблюдений в жизни я вынес впечатление, что каждый человек находится под влиянием трех сил духовных: воли личной, человеческой, греховной; воли диавольской — злой и губительной и воли Божией — всеблагой и спасительной. Воля Божия выражена в заповедях Господних, в Евангелии. Христианин, живущий по заповедям Божьим, выполняет волю Божию. "Господом утверждаются стопы такого человека, и Он благоволит к пути его" (Пс. 36:23).

В свои молодые годы я мало знал обо всем этом и серьезно не задумывался о Промысле Божием. С этой истиной я познакомился из богословских книг по догматическому богословию. Но в них было изложено учение богословское весьма сухим богословским языком, мало доступным к пониманию и запоминанию. Изучалось только до получения удовлетворительной отметки, но не охватывало человеческого существа, поэтому быстро забывалось. Дальнейшая жизнь меня научила понимать эту святую истину учения о Промысле Божием, а понимание ее укрепляло мою веру.

В свете веры в Промысел Божий я проследил всю свою жизнь и понял, что Милосердный Господь наш Иисус Христос многократно спасал меня от ложного пути жизни и направлял мою волю по иному пути, Богом избранному. Как могло случиться, что я, выйдя из светской сельской среды, мог стать тем, кем я стал — служителем Церкви Христовой в епископском сане. Только Господь меня избрал и поставил на пьедестал этого высокого служения. А моего стремления к карьере не было. В этой карьере осуществлялась не моя воля, а воля Всевышнего, если вспомнить, при каких обстоятельствах произошла моя хиротония во епископа.

Моя духовная карьера нисколько не похожа была на карьеру епископов в старой Императорской России. Там оканчивал молодой человек духовную академию, принимал монашество, и его карьера уже была обеспечена. В мое время все складывалось иначе, часто наперекор судьбе.

Выросши в деревенской глуши Урочище Завитая, я полюбил деревенскую жизнь, её тишину, красоты природы. И в молодости, по окончании шести классов гимназии, я захотел стать сельским учителем и уже поступил на учительские курсы, но Высшая Сила мне внушила отказаться от этого. Ставши учителем, моя жизнь пошла бы по светскому пути.

По окончании гимназии меня уговаривали жениться и сватали богатых невест, но мое сердце не лежало к этому, да и, кроме того, я не нашел себе невесты по сердцу. Это было искушение. И таких искушений я преодолел много, Господь мне помогал.

Мечтал поступить на медицинский факультет и быть врачом, но из этого ничего не получилось, а Господь позвал меня на богословский факультет и привел меня к монашеству и духовному врачу.

Наша семья не была религиозна и ничем не отличалась от множества других таких же семейств. Но в этой семье я один вырос, будучи с детских лет глубоко религиозным до мистицизма. Врожденное чувство религиозности усилилось во мне под влиянием моей благочестивой и болезненной матери, Евы Степановны. После ее ранней кончины (мне было 11 лет) моим воспитанием и обучением занялся мой отец, Викентий Доминикович, человек мало религиозный и простой, но хотел, чтобы его младший сын Антон, это значит я, получил образование. Он определил меня в гимназию, но, к сожалению, скончался от тифа в 1922 году, когда мне было неполных 18 лет. Болел и я тогда сыпным тифом, но Господь избавил меня от смерти.

Впечатлительность, сентиментальность и любовь к красоте всегда были чертами моего характера. Цветы, картины, живопись, пейзажи леса, полей, лугов, гор и моря сильно увлекали меня. В ранней молодости я сам рисовал и довольно хорошо, но житейские условия не позволяли мне заняться этим искусством. С отроческих лет мне нравились длинные священнические рясы, богослужебные ризы, церкви, патриархальный внешний вид священника в рясе с длинными волосами на голове и бороде и с сияющим крестом на груди. Почему-то мне снились в молодости вещие сны с указанием моего духовного сана и даже епископства. Я не придавал им значения и не верил в них. Война немецко-советская приснилась мне задолго до ее начала с таинственным указанием ее исхода не в пользу Гитлера. Нападение немцев на Югославию в апреле 1943 года приснилось мне заранее. Эти сны я объяснял особым состоянием своей нервной системы. Снятся они и теперь.

Впечатлительность и сентиментальность причиняли мне много неприятностей. Иногда из-за пустяка я тяжело переживал. Это отражалось отрицательно на здоровье и на нервной системе. Как-то я прочитал стихотворение В. Венедиктова, который писал:

Не дала мне судьба

Ни черствого сердца, ни медного лба.

С черствым сердцем я жил бы припевая,

А с медным лбом мне все-б было нипочём.

У меня не было по природе ни черствого сердца, ни медного лба, поэтому приходилось зря душевно страдать.

Мои страдания начались в эмиграции. Знаменательно было то, что моя епископская хиротония состоялась в неделю крестопоклонную, когда посреди церкви лежал вынесенный для поклонения Святой Крест, и когда за Божественной литургией читали Евангелие о крестоношении. Это совпадение пророчески указывало мне на мое крестоношение в епископском сане. Будучи на родине, этого я еще не чувствовал, но в последние двадцать лет моего архипастырского служения в Австралии и Аргентине крест моего служения иногда казался мне не по силам. Печально было сознавать, что этот крест мне отягчали мои собратья архиереи и в первую очередь члены Архиерейского Синода.

Ни к кому я не питал злобы и быстро забывал обиды. Я считал себя хуже всех и потому ничем не гордился. Со всеми людьми, с духовенством и мирянами, вел себя запросто. И такое мое поведение часто мне же вредило. Многие начинали относиться ко мне за панибрата, что не было полезно в моем архиерейском сане. Важничать я не умел, это не лежало в моем характере.

Монахом я стал на 23 году жизни, но в монастырях приходилось жить мало, а свое пастырское служение проходил в миру. Соблазны и искушения меня одолевали, но я боролся с ними со всею силою своей воли. Миряне и приходские священники подшучивали надо мною по поводу моего монашеского подвига. Господь укреплял мои силы, благодаря чему побеждалось зло.

Много я читал святоотеческой литературы, которая помогала мне противодействовать искушениям.

Святой Василий Великий (IV в.) описывает тяжесть монашеского и подвижнического жития, что мирским людям мало известно. “Кто живет по Богу, у того много наветчиков и нередко самые близкие к нему подсматривают за его жизнью. Люди порочные часто и прекрасные дела стараются оклеветать, а маловажных погрешностей не терпят оставить не осмеянными. Как на поприще, если какой борец поскользнется, то противник наступает на него немедленно, наносит ему удары, доводя его до совершенного падения; так и они, как скоро увидят, что живущий в подвиге добродетели уклонился от совершенства, нападают на него, как стрелами поражают его укоризнами и клеветами”, — пишет святой Василий Великий.

Святой Тихон Задонский (ХVIII век) поучает: “Неприятель, когда видит свое изнеможение, других союзников своих на помощь призывает, так и враг наш диавол, когда сам не успевает против христианина, то ищет себе в помощь злых людей и борет чрез них христианина”. Особенно в этом преуспевают женщины, которые послужили поводом для русской народной пословицы: “Где диавол сам не возьмет, туда бабу пошлет”.

В минуты испытаний я молился словами Псалмопевца: "Боже мой! Избавь меня из руки нечестивого, из руки беззаконника и притеснителя" (Пс. 70:4). "Изми мя от враг моих, Боже, и от восстающих на мя избави мя".

Будучи в священно-иноческом сане, я глубоко почитал святые храмы. Где бы я ни служил, везде заботился об их благолепии и чистоте, часто делая эту чистоту своими руками. Священным правилом для меня были слова: "Возлюбих благолепие дому Твоему и место селения славы Твоея, Господи".

С верою и благоговением я всегда почитал Божию Матерь. По вере и молитвам, Она исцелила меня от туберкулеза легких в 1928 году в Почаевской Лавре через чудотворную Свою Икону Почаевскую. Она привела меня для служения в Турковичи, где пребывала Ее Святая Икона Турковицкая, а в 1942 году в Жировицкий монастырь к подножию Ее Чудотворной Иконы Жировицкой. С верою и упованием я относился к Царице Небесной, как своей небесной Покровительнице и Заступнице.

Будучи материально обеспеченным, по должности при Варшавском университете, часть своего жалованья я раздавал бедным студентам богословского факультета, своим воспитанникам, а на остававшиеся деньги строил монастырский скит в своем родном гнезде в Завитой, но пришла красная армия и все большевицкие порядки, и все мои планы разрушили. Сам же я, по милости Божией, очутился на чужбине. Подвизаясь здесь на ниве Христовой, часто вспоминаю слова поэта:

"Хотя бесчувственному телу равно повсюду истлевать, но ближе к милому пределу мне все ж хотелось почивать”.