(RSS)
Межведомственная комиссия по защите государственной тайны отказалась рассекречивать архивы органов госбезопасности СССР за период с 1917 по 1991 год.
6/19 января 2016 г. С церковным благолепием состоялось праздничное Великое освящение воды в честь Крещения Господня в главном Порту, в Пирее (ИПЦ Греции), которое возглавил Архиепископ Афинский и всей Эллады Каллиник.
Полковник СБУ требовал у священнослужителя $50 тысяч за молчание о деталях его личной жизни.
Об этом стало известно из решения апелляционного суда Одесской области, размещенного в Едином реестре судебных решений, сообщает Первая инстанция.
Под стражей оказался полковник, заместитель начальника главного отдела защиты национальной государственности УСБУ в Одесской области. Исходя из материалов досудебного следствия, СБУшнику стали известны «некоторые личные обстоятельства жизни и церковной службы епископа», викария Одесской епархии УПЦ МП, наместника Свято-Иверского мужского Одесского монастыря Диодора.
Вместе со своим заместителем, полковник требовал от епископа 50 тысяч долларов за сохранение тайны и уничтожение компрометирующих материалов. А в случае неуплаты - угрожал предать информацию огласке и инициировать криминальное преследование.
Епископ передал полковнику требуемую сумму, и уже на следующий день тому предъявили подозрение в правонарушении по ст. 368 ч.4 КК Украины. Мерой пресечения суд избрал заключение на 2 месяца с залогом в 2 миллиона гривен.
В апелляционной жалобе подозреваемый просил избрать другую меру, не связанную с арестом, и уменьшить сумму залога, поскольку, согласно справке о доходах самого полковника и его жены, такая сумма является для них непомерной. Однако, учитывая особо тяжкую степень преступления, а так же то, что подозреваемый все еще имеет доступ к служебным документам, уничтожение которых может помешать расследованию, суд в удовлетворении жалобы отказал.
Епископ Диодор (в миру Виталий Семёнович Васильчук; 22 июля 1979, Одесса) — епископ Украинской православной церкви (Московского патрирхата), епископ Южненский, викарий Одесской епархии. Васильчук считается протеже известного украинфоба Одесского митрополита УПЦ МП Агафангела.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Празднуя Богоявление, мы вспоминаем, и что Бог открылся людям, как Троица, и что Иисус явился людям, как Христос. Где явился Христос? Где начал Свое дело? Пошел ли в великий град и там явился в Своей Славе? Или взошел на высокую гору, а многотысячная толпа стояла внизу и смотрела на Него, как на некое диво? Нет! Христос пошел в пустыню, на реку Иордан, где Иоанн крестил народ. Проповедывал Иоанн покаяние и звал грешников, в знак покаяния, креститься в Иордане. А вот, как грешник, приходит и Христос и просит крещения. Он, не имеющий греха. Убоялся Иоанн. «Ты должен меня крестить». — «Оставь теперь, — отвечает Иисус, — ибо так нам подобает исполнить всякую правду». Адам согрешил гордостью, хотел возвыситься, сделаться таким, как Бог. А Христос пришел исполнить правду Божию, грех Адамовой гордости загладить смирением. Адам хотел возвыситься перед Богом, а Бог смиряется пред человеком. Христос сошел в воду и принял крещение от Своего раба. Трепеща, Иоанн положил руку на своего Владыку и Бога, а Христос смиренно преклонил перед ним Свою главу. Это смирение Христово отверзло небо. Разверзлись тогда небеса, и послышался голос Бога Отца: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих. Сей есть Сын Мой, Который смирил Себя, чтобы исполнить Мою волю, истинный Мой Сын, Который унижается, чтобы возвысить человека». А Дух Святый сошел с неба на Иисуса, подтверждая слова Отца. Так смирением Христос отверз небо и открыл людям тайну троичности Божества.
Но почему Он то совершил именно на водах, а не на каком-нибудь другом месте? Вспомним, как Бог сотворял мир. Когда Бог сотворил небо и землю, то земля была безвидна и пуста, носился Дух Божий над водой. После разделил Бог землю и воду, но так, что все-таки вода осталась во всяком месте и необходима каждому творению. Не может человек жить без воды, не может и никакое животное; есть вода (влажность) в воздухе; возьмем где бы то ни было горсть земли — и там есть вода; есть вода и в камне, если нам и кажется, что там ее нет, однако, есть она и там, и, когда Бог хочет, может ее из него извести, как и совершил это во время Моисея. Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущии на ней. Той на морях основал ю есть и на реках уготовал ю есть, говорит псалмопевец (Псал. 23, 2). Небеса и земля были издревле из воды и водою составлены Божиим словом, пишет апостол Петр, поэтому тогдашний мир был водою потоплен и погиб (2 Петр. 3, 5-6).
Когда человек согрешил, он навлек гнев Божий не только на себя, но и на всю природу. Человек — венец Божияго творения; он был поставлен царем природы. А когда царь сделался врагом другому Царю, тем и все его царство сделалось вражиим царством. Наказание было определено не только человеку, но и всей твари. Знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне (Рим. 8, 22). Но тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившаго ее (Рим. 8, 20-21). Поэтому прощение виновника освобождает и тварь от рабства тлению. Уничтожена будет эта тленная природа и претворится в новое небо и новую землю, где правда живет (2 Петр. 3, 12-13). Чтобы сделать возможным это изменение, чтобы подготовить природу к нетлению, которое настанет после страшнаго дня, пришел Христос на иорданския воды.
Погрузившись в Иордан, Христос освятил не только воды Иордана, но и все водное естество, как и восклицает Церковь в своих песнях: «Христос явися во Иордане освятити воды» (Тропарь предпразднества), «днесь вод освящается естество» (Тропарь при ходе на Иордань). А так как вода находится всюду, то, освятивши воды, Христос этим освятил всю тварь, всю вселенную. Христос приготовил природу, чтобы и она испытала благия последствия от жертвы, которую Он пришел принести. Но не только это. Он дал водам силу омывать человеческие грехи. Крещение Иоанново было только знаком покаяния. Крещение христианское есть новое рождение, прощение всех грехов. Водою наказал Бог грехи перваго мира и погубил его водою в потопе. Водою теперь спасает Бог людей в тайне крещения.
Так Христос сокрушил на Иорданских водах главу змея, как это поется в церковных песнях, главу того змея, который обманул Адама и Еву, но был побежден смирением Иисуса, — открыл людям, что Бог — Троица, — освятил воды, а с водою и всю тварь приготовил к приятию слова прощения и к нетлению. И тогда, выдержав еще одну борьбу с диаволом в пустыне, пошел Христос приготовлять людей к будущему царству и начал Свою проповедь словами: Покайтеся, ибо приблизилось царство небесное (Матф. 4, 17), или, как стоит в другом Евангелии: Исполнилось время и приблизилось царствие Божие: покайтеся и веруйте во евангелие (Марк. 1, 15).
До сих пор Иоанн Креститель проповедывал покаяние, уготовлял путь Господу. Теперь Сам Господь вопиет людям: Покайтеся! Этот голос обращен не только к людям, которые жили во время Христа, но с этими словами обратился Христос ко всем людям всех времен и веков. Слышали и мы эти слова в Евангелии. Когда еще не умолкли праздничныя песни Богоявления, они нам напоминают, что приближается время покаяния.
Будем внимательны! То не слова пророка или ангела, но Самого Господа. Покаемся, и в пост, который подходит, будем стараться победить наши страсти и получить прощение грехов, чтобы в будущем веке войти в нетленное царство, которое уготовил Господь. Аминь.
Битоль (Сербия), 1928 г.
О МОНАШЕСТВЕ 
В атмосфере благочестия было отпраздновано Рождество Господа нашего в Свято-Никольском соборе Ахарнэ Аттикийской епархии (ИПЦ Греции).
(Правила поведения во время господства ереси, извлеченные из творений преподобного игумена и великого исповедника Феодора Студита)
Предисловие
Преподобный игумен Феодор Студит, величайший исповедник Христов, жил и подвизался во славу Божию более тысячи лет тому назад (759-826) при господстве и гонениях двух ересей, из которых последняя – иконоборческая, осужденная VII Вселенским Собором (787 г.), отличалась исключительной свирепостью и гонением на православие. Преподобный Феодор был одним из самых видных и несокрушимых борцов против этой ереси, по какой причине и подвергался постоянному гонению, темницам и ссылкам, с неоднократными кровавыми мучениями.
Оставаясь непоколебимым защитником истинной веры православной и Церкви, он рассылал свои знаменитые письма (и иные творения) повсюду, в которых не только опровергал пагубное лжеучение и утверждал православие, но и неутомимо излагал и насаждал правила поведения, в целях защиты истинной Церкви Христовой, принятые на тайных Соборах исповедников и мучеников того времени. Эти правила и наставления имеют исключительно важное значение для нашего тягчайшего положения в условиях последнего времени, при господстве нынешней антихристовой ереси, самой жестокой и коварной. Только при условии самого тщательного соблюдения этих строгих святоотечески-исповеднических правил возможна защита и сохранение истинной Церкви Христовой во времена последние, времена ереси “человека греха, сына погибели” (2 Фесс. 2, 3).
Оглавление:
I. Исследование
1. Ни с кем нельзя входить в духовное общение без предварительного исследования, что за человек, с которым мы имеем дело. Но особенно это важно по отношению к лицам духовным.
II. Общение с ересью
2. Всякое общение с ересью и еретиками запрещено каноническими правилами Церкви. Согласно с этим учат все святые Отцы и, в частности, преподобный Феодор Студит.
3. Храмы еретические. Входить в храмы, занимаемые еретиками, воспрещается. Об этом многократно говорит святой исповедник.
4. Мощи святых.
5. Поминовение умерших в ереси. Если кто-либо умер в общении с ересью, то поминать его молитвенно нельзя.
6. Священство еретическое. Кто принимает священство у еретиков, тот не имеет сана.
7. Ересь ныне господствующая.
8. Причащение.
а) У еретиков оно не освящает, а оскверняет. Оно не духовная божественная пища, а яд духовный. Так говорит преподобный Студит.
б) Причащение православное в условиях господства ереси и гонения.
9. Крещение. Одно, несомненно, ясно, что крестить у еретиков нельзя, несмотря ни на какие затруднения. Преподобный отец указывает несколько решений.
10. Монашество. Преподобный Феодор Студит, рассматривает некоторые случаи, возможные при господстве ереси. Может случиться, что кто-либо примет постриг от неистинного священника, уклонившегося в общение с ересью.
III. Формы общения с ересью
11. Благословение. Нельзя просить и принимать благословения у еретиков и неизвестных. “Следует ли приходящего к нам авву, прежде дознания, называть святым отцом и испрашивать от него молитвы?
12. Приветствие. Какое приветствие допустимо и какое не допустимо по отношению к еретикам, можно ли здороваться с ними, говорить и приветствовать?
13. Приношение от еретиков и еретикам. Нельзя принимать подарки и приношение от еретиков. Как нельзя и им дарить или делать приношения.
14. Трапеза. Общение с ересью совершается и чрез общую трапезу с еретиками и даже не только за общим столом, но и вообще, чрез поданную ими пищу или питье.
15. Подписка. Общение с ересью совершается и чрез нечестивую подписку, которую берут еретики у православных. Такая подписка – измена и предательство истины, отречение от Христа.
IV. Врачевание уклонившихся в общение с еретиками, в случае их возвращения к православию чрез покаяние
16. Епитимия за уклонение в господствующую ересь.
17. Особо строгий случай принятия из ереси.
18. Правило об отлучении до собора узаконено общим решением святых исповедников веры Христовой.
19. Послабление епитимии.
V. Исповедничество и мученичество за Христа
20. Если возможны исключения и послабления.
21. Бегство – законно, обман – недопустим.
22. Вера в Бога и мужественное исповедничество неразлучны.
Заключение
Краткое изложение правил поведения во времена господства ереси, выраженное словами преподобного исповедника Феодора Студита
I. Исследование
1. Ни с кем нельзя входить в духовное общение без предварительного исследования, что за человек, с которым мы имеем дело. Но особенно это важно по отношению к лицам духовным.
Преподобный Феодор Студит говорит:
«О пресвитере православном [1], и, однако, из страха гонения поминающем епископа-еретика, я прежде отвечал тебе, впрочем, и опять (скажу): если он не служит (и не служил!) вместе с еретиком и если не имеет (и не имел) общения с такими людьми, то должно принимать его в сообщество (но не как действующего священнослужителя!) при псалмопении, при благословении яств, и то по икономии (т.е. по снисхождению), но не при божественном причащении».
[1]Святой Отец здесь, несомненно, имеет в виду священника, получившего законное рукоположение, а потому называет его православным.
Здесь преподобный отец говорит о православном священнике, который лично в ереси не был, но лишь поминал своего епископа, который имел общение с еретиками. И за это он уже лишался права совершать богослужение. Вот какая строгость!...
И далее, после приведенных выше слов, преподобный исповедник пишет:
«Непременно нужно исследовать, когда господствует ересь и, приняв исповедание (т.е. заявление испытуемого лица), довольствоваться им (этим заявлением), если только оно не будет явно ложным. Ибо могу сказать тебе, что мы научились от отцов не исследовать в такое время, когда не свирепствует ересь, и относительно лиц, не осужденных явно. Ныне же редко можно найти такого пресвитера, который бы не имел общения с еретиками» (Творения преподобного отца нашего и исповедника Феодора Студита. Том. 2, часть 1, письмо 49. К Навкратию сыну, стр. 286. СПб. 1908).
«Второй вопрос – о христолюбивом человеке, приглашающем в свою часовню отслужить всенощную: должно ли служить в ней и с кем?» – ставит вопрос преподобный Студит и отвечает:
«Нужно согласиться, и идти и петь вместе, конечно, если приглашающий и певцы православные, и тот и другие остерегаются общения с еретиками. Нужно и служить в часовне, если владелец удостоверит, что в ней еще не служил еретик. Ибо раньше сказано, что нужно исследовать всюду по причине свирепствующей ереси» (Там же, стр. 287).
Святой исповедник продолжает отвечать на вопросы духовного сына, монаха Навкратия:
«Если, по сути, случится православному быть приглашенным от какого-нибудь священника или мирянина на общую трапезу и будет время песнопения, то, как нужно поступать? Я сказал и опять скажу: когда ересь господствует и не поражена православным собором, то необходимо исследовать, как при божественном причащении, так и при общей трапезе, и в этом отношении нет места и стыду и медлительности. Чтобы просто принять хлеб (пищу) от кого-нибудь, для этого не нужно исследования, равно как и принять от него (иное) угощение, может быть – наедине, и получить ночлег; конечно, в том случае, если раньше он не был известен ересью или нравственной испорченностью. Но относительно прочего по необходимости должно исследовать» (Там же, стр. 287).
Итак, общий вывод из вышеприведенных слов преподобного Феодора Студита: нельзя принимать к духовному по вере общению без исследования, без вопросов и дознания. И в этом отношении не должно быть ни стеснения, ни промедления. Если опрашиваемый обманет, то грех на нем. Если же православный не исследует предварительно и вступит в общение с тем, с кем нельзя было вступать в общение, то понесет сам все последствия.
II. Общение с ересью
2. Всякое общение с ересью и еретиками запрещено каноническими правилами Церкви. Согласно с этим учат все святые Отцы и, в частности, преподобный Феодор Студит:
«Закон строго требует, чтобы православный отнюдь не имел общения с неверными и не принимал участия вместе с ними в пище, ни в питии, ни в ином общении. Зная это, доброта твоя пусть держится своей благой ревности, назидая на хорошем основании прекрасные здания точного исполнения заповедей» (Там же, часть 2, письмо 184. К Филофею ктитору, стр. 567).
«Ты всячески старался воздерживаться общения с еретиками и воздерживался, как говоришь, благодатию Христовою; продолжай же воздерживаться; ибо таким образом ты скажешь свою любовь к Богу и общение с Ним, а противоположное общение отделяет от Христа».
Общение с еретиками преподобный Феодор Студит, называет “отречением от Христа” и “душевной смертью”.
«Или ты не знаешь, что общение твое с увлечением в нечестие было отречением от Христа?» (Там же, часть 2, письмо 89. К Феофилу игумену, стр. 450).
«Эта ересь мне кажется ничем иным как отречением от Христа... Христос отвергается и словами и делами, чего не видно было и при древних ересях!» (Там же, часть 2, письмо 49. К отцам гонимым, стр. 405).
«Встреча и присоединение к христоборной ереси и даже однократное общение с ней – есть для увлеченного душевная смерть» (Там же, часть 3, письмо 194. Монаху Антонию, стр. 768).
3. Храмы еретические. Входить в храмы, занимаемые еретиками, воспрещается. Об этом многократно говорит святой исповедник:
«В церкви, занимаемые еретиками, не входить, и если храм поступит во владение православного (исповедания) после совершения там еретических возношений, не священнодействовать в нем православному священнику без разрешения православного епископа» (Там же, часть 2, письмо 152. К Феодору монаху, стр. 528).
«Если в церкви было совершено богослужение нечестивыми, если однажды, то православные могут входить, совершая в нем только молитвы, но не таинства, а если многократно, то пусть далеко уходят от нее» (Там же, часть 2, письмо 49. К отцам гонимым, стр. 406).
«Можно ли входить в их часовню для молитвы, и можно ли совершать в ней святое приношение с собственною трапезою? – Нельзя ни того, ни другого» (Там же).
«Если случится церковь, в которой служащий поминает еретика, а православный имеет жертвенник на плащанице или на досках, то можно ли полагать его в той же церкви, в отсутствие поминающего и служить на нем православному? – Не следует, но лучше по необходимости служить в обыкновенном доме, избрав какое-либо чистейшее место» (Там же, часть 1, письмо 40. К Навкратию сыну, стр. 278).
«Вопрос о церквах, оскверненных священниками, вступившими в общение с ересью, и занимаемых ими: можно ли входить в них для молитвы и псалмопения? – Отнюдь не должно входить в такие церкви для указанных целей; ибо написано: “се оставляется вам дом ваш пуст” (Матф. 22:38). Подлинно, как скоро введена ересь, то отлетел Ангел-хранитель тех мест, по словам Василия Великого (230 -- на это письмо дает ссылку Фёдор Студит (письмо 549(2,215), стр.657, послание Мефодию монаху), и такой храм стал обыкновенным домом. И “не вниду, – говорит псалмопевец, – в церковь лукавнующих” (Пс. 25:5). И апостол говорит: “кое сложение церкви Божией со идолы”? (2 Кор. 6:16)».
«Вопрос о церквах, оскверненных теми же священниками, но не занимаемых ими: можно ли петь и молиться в них? – Ответ: Можно входить в такие церкви для пения и молитвы, если только они не будут более оскверняться еретиками, но будут занимаемы православными навсегда. Впрочем, в этом случае постановлено, чтобы совершалось открытие церкви не совратившимся епископом или священником, с произнесением молитвы. Если это будет сделано, то и совершать литургию там не запрещается...» (Там же, часть 3, письмо 214. К Мефодию монаху, стр. 622-626).
Общий вывод: в храмы, занимаемые еретиками ныне или в прошлом, для молитвы или богослужения входить нельзя. Только после православного освящения не совратившимся епископом или священником храм становится православным, а до того бывший храм – обыкновенный дом.
4. Мощи святых.
В связи с вопросом о храмах, занимаемых еретиками, стоит близкий вопрос о поклонении мощам святых угодников Божиих, когда они находятся во владении еретиков. Ответ и на этот вопрос отрицательный.[2]
[2] Как видно из ответа преп. Феодора, не запрещается входить для поклонения мощам, как ошибочно изъясняет схим. Епифаний, а возбраняется молиться в усыпальнице с еретиками. Следовательно, в отсутствие еретиков возможны поклонение и молитва перед св. мощами угодника Божия.
По этому поводу преподобный Феодор Студит пишет так:
«О мощах святых: можно ли входить в их усыпальницы и молиться, и покланяться им, если они заняты нечестивыми священниками? – Правило не позволяет, по вышеизложенным причинам, входить в такие усыпальницы; ибо написано: “вскую свобода моя судится от иныя совести” (1 Кор. 10:29); разве по необходимости, только для поклонения останкам святого, можно войти» (Там же, письмо 216).
5. Поминовение умерших в ереси. Если кто-либо умер в общении с ересью, то поминать его молитвенно нельзя.
Об этом святой Феодор Студит, пишет следующее:
«О том же предмете, о котором ты упомянул, т.е. о поминовении такого-то, ты должен сам по себе знать, что если имевший прежде общение с ересью по страху человеческому, покается при смерти, приняв, например, епитимию от кого-нибудь и таким образом, вступив в общение с православными и в этом состоянии скончается, то, естественно, поместить его в помянниках православных, так как благий Бог наш, по человеколюбию, принимает кающегося и в самый последний час, и там судит его. Потому, если так было, то не запрещается совершать литургию по нем пред Богом. Если же не было ничего такого, но, находясь в общении с ересью, он не успел причаститься Тела и Крови Господней, – тот же хлеб – еретический и не есть Тело Христово, – то нельзя дерзнуть сказать, чтобы можно было делать собрание по нем, т.е. служить литургию, – ибо божественное не может быть обращаемо в шутку, – дабы молящийся о нем не услышал: просите и не приемлете, зане зле просите (Иак. 4:3). Другого ничего не имею сказать, сколько могу понимать истину. Кое общение свету ко тьме (2 Кор. 6:14)? Не может быть помещаем между православными не имевший общения с православием, по крайней мере, в последний час. Ибо где он, застигнут, там и будет, судим, и с каким напутствием отошел в жизнь вечную, так и будет считаться» (Там же, часть 2, письмо 198. К Дорофею сыну, стр. 596).
В ином письме, посвященном рассмотрению нескольких вопросов, преподобный отец пишет:
«Вопрос 1. О пресвитере, диаконе, чтеце, держащихся православного образа мыслей, но имевших общение с еретиками по страху человеческому: можно ли совершать о них божественное приношение, или всенощную, или молитву? – Ответ: Если они до смерти оставались в общении с еретиками, то нет; а если при исходе раскаялись и исповедали, что они были понуждаемы страхом, и, в-третьих, если приобщились православных Святых Таин, то позволительно совершать о них вышесказанное.
Вопрос 2. О монахах и монахинях, подобным образом скончавшихся в общении с еретиками? – Ответ: Вышесказанный ответ пусть соблюдается и относительно таких: равно, как и относительно мирян, мужчин, женщин и детей. Это сказано об умерших» (Там же, часть 3, письмо 220. Разрешение различных вопросов, стр. 630-634).
И еще:
«Вопрос 18. Об отце моем: следует ли поминать его на литургии? – Ответ: Хотя бы то был отец, хотя бы мать, хотя бы брат, хотя бы кто-нибудь другой, обличенный в общении с ересью до смерти, он, как сказано в предыдущей главе, не должен быть поминаем на литургии; а разве только каждый в душе своей может молиться за таких и творить за них милостыни. Ибо как может тот, кто при жизни имел общение с еретиками и погребен в таком состоянии, быть внесен в помянники при священнодействии православных? Никак нет!» (Там же).
6. Священство еретическое. Кто принимает священство у еретиков, тот не имеет сана.
Преподобный Феодор Студит по этому поводу пишет монаху Навкратию:
«Пресвитеру и игумену ты хорошо ответил, что отлучены от священнослужения те, кто ныне рукоположен епископом, оказавшимся еретиком, хотя и говорящим, что собор был дурной, и мы погибли. Ибо почему он, признавая это, не избегнет погибели, уклоняясь от ереси, чтобы быть епископом Божиим?... А так как он находится в ереси, поминая еретика, то, хотя бы он и говорил, что содержит здравый образ мыслей, невозможно чтобы рукополагаемые им были истинными служителями Божиими» (Там же, часть 1, письмо 40. К Навкратию сыну, стр. 288).
И в другом месте пишет:
«Разве вы не знаете, что говорит тот же отец (Василий Великий) в другом письме? “Не признаю епископом и не причислю к иереям Христовым того, кто оскверненными руками к разорению веры возведен в начальники” (Письмо Василия Великого 232 или 240, стр.832). Таковы ныне те, которые не по неведению, но по властолюбию вторгаются на епископские престолы, добровольно выдавая истину и взамен получая председательство в нечестии» (Там же, часть 2, письмо 11. К Навкратию сыну, стр. 343).
И, наконец, ответ монаху Мефодию:
«Если епископ, впадший в преступление, будет низложен собором, а потом, после низложения, рукоположит пресвитера, а этот пресвитер, прибыв в монастырь, примет от своего игумена епитимию на время, и после того станет священнодействовать, то желаем знать, можно ли принимать такого священника, если он не виновен? – Ответ: Так как здесь явная нелепость, то вам не следовало бы и спрашивать о таком преступлении. Ибо Христос сказал: “Не может древо зло плоды добры творити” (Матф. 7:18). Поэтому, хотя бы такой от какого-либо святого, а не только от своего игумена, принял епитимию, он не разрешается к священнослужению. Он не священник, а разрешивший его – не святой; ибо таким образом ниспровергнутся и исчезнут все канонические постановления» (Там же, часть 3, письмо 216. К Мефодию монаху, стр. 622-626).
7. Ересь ныне господствующая.
Святой исповедник Христов говорит:
«Вообще ереси подобны некоторой цепи, сплетенной бесом: они держатся одна другой и зависят от одной главы – нечестия и безбожия, хотя различаются по названиям, по времени, месту, количеству, качеству, силе и деятельности» (Там же, часть 1, письмо 40. К Навкратию сыну, стр. 286).
«Настоящая ересь – есть, во всяком случае, отречение от Христа» (Там же, часть 3, письмо 213, стр. 777).
«Это – тягчайшая ересь!» (Там же, часть 1, письмо 48, стр. 296).
«Это не простая ересь, а ересь отречения от Христа» (Там же, часть 3, письмо 213, стр. 777).
И поэтому: «Они – не Церковь Господня... Это не Церковь Божия!» (Там же, часть 1, письмо 43. К брату Иосифу и архиепископу, стр. 293).
8. Причащение.
а) У еретиков оно не освящает, а оскверняет. Оно не духовная божественная пища, а яд духовный. Так говорит преподобный Студит.
«Общение с еретиками (в их причащении) – есть не общий хлеб божественного таинства, но яд, повреждающий не тело, но очерняющий и омрачающий душу» (Там же, часть 2, письмо 24. К Игнатию сыну, стр. 366).
«Как божественный хлеб, которого причащаются православные, делает всех причастившихся одним телом, так точно и еретический хлеб, приводя причащающихся его в общение друг с другом, делает их одним телом, противным Христу» (Там же, часть 2, письмо 154. К Никите игумену, стр. 532).
«Надобно избегать еретического приобщения, чтобы не отдавать добра и взамен не получать зла, отдавать свет и получать тьму. Хотя бы кто предлагал все богатства мира, и между тем имел общение с ересью, он не друг Божий, а враг» (Там же, часть 2, письмо 32. К Фалелею сыну, стр. 375).
«Поистине целый мир не достоин одной души, сохраняющей себя непричастною и еретического приобщения и всякого зла. А причастные к тому и другому равноценны траве, дровам, соломе, которые сожжет огонь суда, а виновников этого соблюдет сожигаемыми, но не очищаемыми во веки» (Там же).
«При таких обстоятельствах, всякий причащающийся или участвующий в ядовитом хлебе, не есть ли отступник от Христа, отверженный, нечестивый, если он не обратится назад через покаяние? – Такова истина: за нее мученики были убиваемы и терпели все, не отступая от нее» (Там же, часть 2, письмо 154. К Никите игумену, стр. 532).
«Действительно, брат – это бездна и сеть диавола. Общение с еретиками попавшего в эту сеть отлучает от Христа и отводит далеко от стада Господня. Каково различие света и тьмы, таково же и православного причащения от еретического общения. Первое – просвещает, второе – омрачает: одно соединяет со Христом, другое – с диаволом: одно оживляет душу, другое – убивает. Хорошо делаешь, что стремишься к источнику жизни, а не черпаешь из смертоносной чаши нечестия, конец которого – вечная гибель» (Там же, часть 3, письмо 154. Куратору Константину, стр. 742-743). При этом надо иметь в виду, что под словом “общение” в приведенных местах преподобный Феодор Студит понимает – “причастие”, “приобщение”.
Следовательно, еретическое причащение – не есть таинство ко спасению, а духовный яд, его надо избегать как погибели.
«Тот хлеб еретический, не есть тело Христово». (Там же, часть 2, письмо 198. К Дорофею сыну, стр. 596).
б) Причащение православное в условиях господства ереси и гонения.
«Есть некоторые миряне и даже монахи, которые сильно ненавидят, или оплакивают нечестие, но по угрозам безбожных приступают к их причащению, считая его гибелью, а потом просят нас молиться о них. Следует ли причащать их божественных тайн? – Ответ: Молиться можно, но не причащать, что ни говорили бы и ни делали бы они». (Там же, часть 2, письмо 49. К отцам гонимым, стр. 406).
«Если же он – причащающийся лицемерно, по страху человеческому у еретиков – скажет, что, когда он причащался, ум его не был расположен к этому действию, то это еще более предосудительно; ибо хотя он сознавал, что поступает непристойно, однако с сознанием грешил, не страшась Бога, Который может и душу и тело ввергнуть на погибель в геенну, но боясь временно бьющего тело». (Там же, часть 2, письмо 154. К Никите игумену, стр. 532).
Далее иной вопрос:
«Должно ли православному священнику преподавать святые тайны тем, которые поют вместе с еретиками, но воздерживаются от общения с ними (в их таинстве), пресвитеру ли, или диакону, или мирянину, или женщине? – Ответ: Что касается до преподавания, то пусть преподает: лицам священным с епитимиею, по снисхождению к тому, что они во всем другом уклоняются от еретиков, а мирянам без епитимии. Что же касается чтеца, который в продолжение двух лет воздерживался от общения с еретиками, то ему справедливо можно причащаться святых тайн, хотя бы в других отношениях он и увлекался. Впрочем – это сказано по снисхождению к слабости людей...» (Там же, часть 3, письмо 220. Разрешение различных вопросов, стр. 630-634)
Особый вопрос:
«О причащении святых тайн монахам или монахиням самих себя? – Ответ: Не имеющим священства не позволительно касаться даже божественных приношений: разве только по совершенной необходимости, когда не находится пресвитера или диакона, можно самим причащаться даров.
Каким же образом? – Ответ: Положив священную книгу и разостлав чистое полотно, или священный покров, и со страхом сложив туда из рук дары, после песнопения нужно принимать их устами; потом принявшему таким образом должно омыть (уста) вином». (Там же).
9. Крещение. Одно, несомненно, ясно, что крестить у еретиков нельзя, несмотря ни на какие затруднения. Преподобный отец указывает несколько решений:
«Относительно крещения, когда нет церкви, занимаемой православными, и когда нас просят; где следует запечатлевать, оглашать и крестить, и какие должны быть родители и восприемники? – Ответ: Не должно входить, как выше сказано, в церковь, занимаемую еретиками, ни тем более – совершать сказанное. Но за неимением церкви нужно войти в чистейшее место дома, и там, на освященном жертвеннике или столе, имеющий совершать священнодействие пусть совершает святое крещение. Восприемниками же надобно принимать таких, которые не имеют общения с еретиками, так же и родители должны быть не причастны к ним».(Там же, часть 3, письмо 220. Разрешение различных вопросов, стр. 630-634).
«Если нет православного совершителя крещения, для некрещенного лучше креститься от монаха, а если нет и монаха, то от мирянина при произнесении слов: “Крещается такой-то во имя Отца, и Сына и Святого духа”, чем умереть непросвещенным. И это крещение действительно, ибо по нужде и закону пременение бывает, как это доказано относительно древности». (Там же, часть 3, письмо 217. Чаду Игнатию, стр. 780).
В письме к епископу Антонию, обвинившему некоего монаха, при наличии священников, якобы, крестившего какого-то младенца, преподобный игумен Феодор Студит объясняет, что монах не сам по властолюбию присвоил себе право крестить младенца, а по безвыходности положения и настоянию других. «Если он, как ты говоришь, при наличии священников по властолюбию присвоил себе священство, поступил так, то не будет он возведен нами никогда в звание священства, кроме других епитимий; этого требует справедливость. Если же дело было так, как рассказывают свидетели и сам принужденный, и если предстояли две крайности: или младенцу умереть непросвещенным, что и случилось с двумя младенцами, когда он не повиновался, или соблюдающим благочестиеброситься к еретикам: то я, грешный, не осмеливаюсь ничего постановить...» (Там же, часть 2, письмо 157. К Антонию епископу диррайхийскому, стр. 539).
10. Монашество. Преподобный Феодор Студит рассматривает некоторые случаи, возможные при господстве ереси. Может случиться, что кто-либо примет постриг от неистинного священника, уклонившегося в общение с ересью.[3]
«Как же принимать такого человека, как монаха или как мирянина? – Ответ: Нужно принимать их, когда исповедуют, что они согрешили, и будут под епитимиею некоторое время, и затем таким (монашеским) образом будут запечатлены не совратившимся священником».
[3]Имеется в виду священник, рукоположенный православными, но впоследствии уклонившийся.
«Вопрос о монахе, принявшем священный образ по неведению от пресвитера, рукоположенного низложенным епископом? – Ответ: В другом месте сказано, что “всякий грех, совершенный по неведению, очистится”. (Лев. гл. 4). Поэтому не следует отвращаться от вкушения пищи вместе с такими и ни от чего другого подобного, способствующего согласию и дружбе». (Там же, часть 3, письмо 216. К Мефодию монаху, стр. 622-626, вопросы 6 и 17).
«Относительно отречения от мира и пострижения и отказывать не безопасно: ибо Господь говорит: “грядущего ко Мне не изжену вон” (Иоан. 6:37), и принимать просто и без разбора и постригать без испытания не благочестиво; ибо, если “никтоже воин бывая обязуется куплями житейскими, да воеводе угоден будет” (2 Тим. 2:4), то не тем ли более в богоизбранном воинстве?»
«Без приготовления же и без наставления постригаться, как сказано нами, опасно и весьма гибельно, и для постригаемого и для постригающего». (Там же, часть 2, письмо 164. К архимандриту Готфскому, стр. 554).
«“Монашеский образ есть обет девства и таинство монашеского совершенства”, – по выражению божественного и премудрого Дионисия». (Там же, часть 2, письмо 165. К Григорию сыну, стр. 555).
«Отречение от мира – есть не что иное, как обет креста и смерти у истинного монаха!» (Там же, часть 2, письмо 60. К Албенеке протоспафарии, стр. 407).
«Обещавшийся быть монахом и, сделавшись им, возвратившийся назад (в мир), и женившийся, осуждается». (Там же, часть 2, письмо 172. К Исихию пронатарию, стр. 565).
«А слагать монашество то же, что слагать крещение. Однако, осмеливаются и это делать; страшно и слышать!» (Там же, часть 2, письмо 164. К архимандриту Готфскому, стр. 554).
III. Формы общения с ересью
11. Благословение. Нельзя просить и принимать благословения у еретиков и неизвестных.
«Следует ли приходящего к нам авву, прежде дознания, называть святым отцом и испрашивать от него молитвы? – Ответ: Так как теперь время ереси, то без дознания не должно ни говорить: “Благословите, святые”, ни испрашивать от него молитвы, но общее приветствие не запрещается, по правилам святого Василия Великого». (Там же, часть 3, письмо 220. Разрешение различных вопросов, стр. 630-634, вопрос 12).
12. Приветствие. Какое приветствие допустимо и какое не допустимо по отношению к еретикам, можно ли здороваться с ними, говорить и приветствовать?
«Нет, как говорит Василий Великий, Господь запретил (делать им) общее приветствие: случайно может быть, но с любовию и дружбою, этого надобно избегать, дабы и здесь исполнилось: радоватися нечестивым не глаголите (2 Иоан. 10)». (Там же, часть 2, письмо 49. К отцам гонимым, стр. 406).
Здесь – кажущееся противоречие. Выше было сказано: “общее приветствие не запрещается”, как сказано (письмо 220), а тут говорится: “Господь запретил (делать, им) общее приветствие” (письмо 49). В первом случае речь идет о приветствии неизвестному лицу, а во втором – известному, а именно – еретику. Там, под общим приветствием, разумеется краткое мирское приветствие с легким поклоном головы, а здесь – общепринятое в то время приветствие между единоверными православными христианами, с любовию во Христе. Еретика же приветствовать этим духовным для всех христиан приветствием нельзя, но общим для всех людей приветствием – можно. Пример такого поведения показывает сам преподобный Феодор Студит, когда рассказывает о своей встрече в условиях заключения с одним ересеначальником:
«Так как в необходимых случаях нужно приспособляться к обстоятельствам, то мы, встретившись с хонийским ересеначальником, ибо туда сначала мы были отведены взявшими нас из восточных стран, – поклонились, и он поклонился, и приветствовали его...» (Там же, часть 2, письмо 68. К Ирине патриции, стр. 428).
13. Приношение от еретиков и еретикам. Нельзя принимать подарки и приношение от еретиков. Как нельзя и им дарить или делать приношения.
«Ты писал о совете (услышанном). Много советов может дать ближний, однако для каждого не может быть ничего лучшего его собственного мнения. Этого мы и будем держаться, ничего не принимая от давших подписку, т.е. в пользу ереси, если даже они что-нибудь и пришлют. Мы только недавно узнали, что они дали подписку...». (Там же, часть 3, письмо 65. К Навкратию сыну, стр. 677).
Таким образом, от еретиков, и тех, кто имеет общение с ними, никаких приношений и даров принимать не следует. Но и им нельзя делать никаких приношений.
«О приношении даров монастырям мужским и женским? – Ответ: Нужно приносить если они чужды общения с еретиками.
Следует ли петь вместе с теми, которые не имеют общения с еретиками, но в других отношениях безразлично поступают, или принимать от них приношения, или восковые свечи, или елей? – Ответ: Если эти лица священные, и приносят не к иноверным, то следует принимать приносимое ими, с некоторою епитимиею, а если миряне, то можно принимать без епитимий: ибо должно быть различие между теми и другими, по достоинству священства.
Можно ли совершать молитву для просящих у них, или благословлять елей, или возжигать свечи, или давать пить святую воду? – Ответ: Если это иноверные, то нет, хотя бы они и приступали с верою. “Ибо кое общение свету ко тьме” (2 Кор. 6:4)». (Там же, часть 3, письмо 220. Разрешение различных вопросов, стр. 630-634).
14. Трапеза. Общение с ересью совершается и чрез общую трапезу с еретиками и даже не только за общим столом, но и вообще, чрез поданную ими пищу или питье.
«Если на пути случится православному быть приглашенным от какого-нибудь священника или мирянина на общую трапезу и будет время песнопения, то, как нужно поступить? – Ответ: Когда ересь господствует и не поражена православным собором, то необходимо исследовать, как при божественном причащении, так и при обшей трапезе, и в этом отношении нет места ни стыду, ни медлительности. Чтобы просто принять хлеб (пищу) от кого-нибудь, для этого не нужно исследование, равно как и принять от него угощение, может быть – наедине, и получить ночлег, в том случае, если раньше он не был известен ересью или нравственной испорченностью. Но относительно прочего по необходимости должно исследовать... И в доме мирянина или священника, как сказано, по необходимости в случае позднего времени, безразлично можно остановиться и, вкусить пищи наедине, без исследования, и принять потребное, если, как я сказал, принимающий раньше не будет известен принимаемому, как принадлежащий к числу нечестивых или беззаконных. А без необходимости не хорошо принимать сказанное, как случится, а нужно исследовать и остановиться у православного и, если нужно, от него брать потребное для дороги; ибо, так заповедует Господь чрез святых своих». (Там же, часть 1, письмо 40. К Навкратию сыну, стр. 287-288).
«Если же он (пресвитер) поминает епископа еретика, то, хотя бы он ублажал, хотя бы мыслил православно, нужно воздерживаться от общественного приобщения (вместе с ним) и от общей трапезы...».
«Если кто вкушает пищу вместе с сочетавшим и прелюбодеев или с другим еретиком безразлично, то не надобно и принимать пиши вместе с таковыми, хотя бы они не противлялись православным. Ибо они не соблюдают заповеди апостола, повелевающего: “с таковыми ниже ясти” (1 Кор. 5:11). Далее, не нужно исследовать или дознавать, не пиршествовал ли он с тем, кто пиршествовал (трапезовал) вместе с еретиком, а тот и с другими, и таким образом сводить речь с прямого пути и уклоняться от всех. Это – произвольное дело, а не святых. Ибо, сказано: “До сего дойдеши, и не прейдеши (Иов. 38, 11)».
«А с кем мы не вкушаем пищи, от того не нужно принимать и дара, если он, получив внушение раз и два, не обращает внимание и не слушает нас». (Там же, часть 1, письмо 49. К Навкратию сыну, стр. 307).
«С другими, которые имеют общение с совершенно нечестивыми по нужде из страха, или от голода, или без нужды, или по принуждению, а между тем признают себя православными, можно ли вместе вкушать пищу? – Ответ: Отнюдь нет, разве только принадлежащим к низшему народу, и при том не безразлично, а по какому-нибудь необходимому случаю, раз или два».
«Можно ли вкушать остатки от них (вышеуказанных) снедей по нужде, или без нужды, потому что на них сделан был знак креста, т.е. крестного знамения? – Ответ: Если от священника, то нельзя, а если нет, то можно вкушать по нужде». (Имеется в виду священник – еретик). (Там же, часть 2, письмо 49. К отцам гонимым, стр. 406).
«Как может возведенный в иерархический сан пресмыкаться долу? Как может подвизавшийся в исповедании действовать наравне с не ревнующими и непосвященными? Ты говоришь, будто он утверждает, что сидеть в епископском доме, которого хозяин предан нечестию, нет никакого препятствия, и принимать угощение от собравшихся лже-епископов нисколько не противно правилу благочестия. Как же это не противно истине? Святой Давид поет: “Елей грешного да не намастит главы моея”. (Псал. 140:5); а святой Афанасий повелевает нам не иметь никакого общения с еретиками и даже с теми, которые сообщаются с нечестивыми. Как же не общение – сидеть в таком месте и от таких принимать угощение? Это не так; и даже, если бы кто не сидел там, но оттуда получил пищу, то самое подаяние и принятие ее произвело бы общение... Принимающий хлеб, может быть, скажет, что он принимает от обратившегося в православие и перенесшего епитимию; но это не так. Пока тот удерживает епископство, хотя и не священнодействует, он не должен участвовать во святыне. Истинное покаяние требует оставить епископство и удалиться, как и сделали некоторые, от них безвредно и принимать что-нибудь, с ними позволительно и вкушать пищу» (Там же, часть 2, письмо 119. К Иакову монаху, стр. 484-485).
Строг закон, излагаемый преподобным Феодором Студитом. Этот закон создан общим согласием святых исповедников, в число которых входил и тогдашний Патриарх Константинопольский Никифор, святой исповедник. Этот святой исповедник, в некоторых отношениях был особенно строг, как об этом и говорит преподобный Феодор Студит:
«Как можно нарушить этот закон, и, приняв его (одного виновного в общении с ересью пресвитера) условия, создать новый закон для всех… и этим поступить против нашего божественного и главного руководителя (святого Патриарха Никифора), который не согласен позволять таким людям благословлять даже обыкновенную пищу, а тем менее совершение священно служения, дабы не соблазнить прочих исповедников и не внести раздор в среду тех, кто держится точного исполнения канонов» (Там же, часть 3, письмо 284 о Евфимию, стр. 817).
Однако, при всей строгости правил исповедничества, преподобный Студит предостерегает от чрезмерной ревности, порицаемой апостолом:
«Относительно знамения (креста) при трапезе или в каком-нибудь другом случае, полагаемого восставшими от падения покаянием и принимаемого избавившимися от падения, уже соборно, можно сказать, обсуждено и определено святыми отцами, что – это хорошее дело, и нам смиренным кажется благопотребным соблюдать это и другим передавать. Поэтому, если и тебе угодно будет сохранить это, то мы хвалим и одобряем. Отвергать это, как делают некоторые, есть дело излишней ревности в служении Богу, осуждаемой апостолом и не имеющей ни законных оснований, ни братской любви. Ибо чем они докажут верность своего мнения, когда нет ни правила подтверждающего, ни священный иерарх наш не запрещает нам принимать это? Не значит ли это скорее ниспровергать покаяние и отвергать спасение? Тому, кто удостоился причаститься святых таин и полагать на самом себе крестное знамение, может ли быть не позволено – знаменовать общую трапезу наедине или пред всеми?» (Там же, часть 2, письмо 139. К Стефану игумену, стр. 512).
И, приведя ряд доказательств, как Сам Господь принимает кающихся, преподобный отец восклицает: «И что может быть безрассуднее людей, невежественно и высокомерно не допускающих, чтобы полагали знамение креста и молились уже исправившиеся покаянием?» (Там же).
Дополнение о том же: о недопустимости общения православных с еретиками в трапезе, пище и питие.
«Вопрос о монахах, которые безразлично обращаются со всеми встречающимися, молятся и вкушают пищу вместе с ними; можно ли допускать таких к общей трапезе и псалмопению? – Ответ: Когда апостол заповедует “отлучатися нам от всякого брата, безчинно ходяща, а не по преданию, еже прияша от нас” (2 Фесс. 3:6), то, как вы сами по себе не благорассудили? Итак, если они будут воздерживаться от греховной привычки, подвергшись и надлежащей епитимии, то могут быть принимаемы. Впрочем, надобно наблюдать, кто те, которых вы называете “встречающимися”, еретики ли или явно предосудительные по жизни? О таких говорит апостол: “аще некий брат именуем будет блудник или лихоимец, или идолослужитель и пр., с таковым ниже ясти” (1 Кор. 5:11)».
«Вопрос о пресвитерах, вкушающих пищу вместе с еретиками однажды или дважды, но не вступавших в общение с ними, или не подписавшихся, или не служивших вместе с ними; можно ли допускать таких к общей трапезе и псалмопению, с печатью (благословения), или без печати? – Ответ: Относительно таковых надобно наблюдать: вкушавшие пищу священники со священниками ли еретиками, или с мирянами вкушали пищу, и с известными ли или православно мыслящими, но имеющими общение с еретиками? – В случае священных лиц суд строже. Но тех и других, по надлежащем раскаянии, можно допускать к общению и в соли, и в молитвах, и в печати».
«Вопрос о мирянах, подписавшихся под ересью и имеющих с нею общение, можно ли с такими мирянами православным мирянам вместе вкушать пищу? – Ответ: Безразличие – причина зол. Между нечистым и чистым “не разделяху”, – говорится в Писании (Иезек. 22:26). Поэтому, если православные имеют ревность, то им не следует допускать таких до вкушения пищи вместе, пока они наперед не подвергнутся епитимии за нечестивую подпись и не откажутся от общения с еретиками. Но так как некоторые оскверняются общением с еретиками по стеснительным обстоятельствам, избегая опасностей, то можно допускать их до вкушения пищи вместе, если они исповедуют, что делали это случайно и раскаиваются; впрочем, и тогда не безразлично, а с некоторыми соответствующими условиями, приносящими и тем и другим пользу, а не вред душевный». (Там же, часть 3, письмо 216. К Мефодию монаху, стр. 622-626, вопросы 8, 9 и 10).
«Вопрос о мирянах, мужчинах и женщинах, которые причащаются от православного, но во всем прочем по страху человеческому смешиваются с еретиками; как надобно вести себя по отношению к ним, строго соблюдающим правила людям? – Ответ: Священному лицу, именно, пресвитеру и диакону, монаху и монахине, надобно воздерживаться от вкушения пищи с такими, строго держась правил; разве иногда, не знаю по какому-либо приспособлению к обстоятельствам (дозволять это), и притом, весьма редко. Мирянину же вкушать пищу вместе с такими – безразличное дело, хотя бы случилось, что иной из них имел общение по страху, но между тем держится православного образа мыслей. Впрочем, чтобы грех не оставался ненаказанным, нужно назначить малую епитимию безразлично обращающимся с еретиками по страху. Эта епитимия – коленопреклонений пятнадцать, также молитвы: “Господи, прости мне согрешение”; “Господи, будь милостив ко мне грешному”; “Господи, помилуй меня”. От пятидесяти до ста».
«Если встретятся миряне, мужчины или женщины, еретичествующие по невежеству, или по рождению принадлежащие к ереси; то можно ли вкушать пищу вместе с ними, или что-нибудь принимать от них? – Ответ: Хотя бы по злонамеренности, хотя бы по невежеству они были еретиками, не позволительно вкушать пищу вместе с ними, или принимать принесенное ими; разве, не знаю, когда невежды, исправившись, дадут обещание быть православными». (Там же, часть 3, письмо 220. Разрешение различных вопросов, стр. 630-634, вопросы 5 и 17).
15. Подписка. Общение с ересью совершается и чрез нечестивую подписку, которую берут еретики у православных. Такая подписка – измена и предательство истины, отречение от Христа.
В письме “к пресвитеру подписавшемуся” преподобный Феодор пишет:
«Что потерпела честность твоя в кораблекрушении подписки? И сколько ты оплакивал это падение? Ибо поистине падение есть (твое) восстание против святой иконы Христовой, хотя бы только рукою совершенное. Я узнал об этом из твоего письма, человек Божий, и сострадал, совоздыхал, взывал горько и как следует дружелюбно расположенному... О, бедствие! Мы подверглись нападению, и устрашились, убоялись того, чего не должны страшиться и бояться, если действительно читаем слова: “не убойтесь от убивающих тело, души же не могущих убити” (Мф. 10:28)... Если же ты скажешь: подписываясь я, восклицал, что я поклоняюсь святым иконам; то, прости, брат, и Пилат, устами выдавая себя за неповинного в убиении Христа, тростию, т.е. пером, утвердил смерть Его». (Там же, часть 2, письмо 6, стр. 330-33I).
Здесь разумеется та подписка не собираться друг с другом и не учить православному почитанию святых икон, о которой говорится в ином письме следующее:
«Отсюда опустошение всех церквей Божиих, когда всюду уничтожается всякая досточтимая икона; отсюда сожжение священных приношений, на которых была икона, и книг, в которых говорилось что-нибудь о ней; отсюда требование нечестивых собственноручных подписей и привлечение к безбожному обществу посредством множества допросов и розысков, так, чтобы не остался неуловленным ни один человек. Ибо необходимо одно из двух: или поклониться “образу златому”, или подвергнуться жестокому пламени мучений. Впрочем, легко исчислить оставшихся непреклонными!...» (Там же, часть 2, письмо 17, стр. 355).
Увы, если их было не много в те далекие времена, то, что сказать о нашем безотрадном времени?! – От тех, – кто дал подписку врагам веры, надо устраняться.
«То, что высказал ты в письме; я прочитал, сын мой, а от меня в ответ вот что: “Отлучатися нам от всякого брата безчинно ходящего”, – заповедует святой апостол (2 Фесс. 3:6). Как же говорит Григорий Аделфийский, что вы неосновательно отвращаетесь от него, когда он не только “безчинно ходит”, но и совершенно соединился с иконоборцами, подписавшись под ересью, вкушая пищу и питие и обращаясь вместе с ними? Если же он скажет, что он раскаялся и исполняет епитимию, то пусть докажет это письменным исповеданием, прокляв еретиков вместе с ересью и ни в коем случае не вступая в общение с ними. А доколе не сделает этого, да будет чужд для вас, боящихся Господа. Ибо он лукавнует под причиной личины раскаяния, увлекая вас и тайно распространяя пагубные речи, по-видимости как бы от лица противников. Поэтому и ты, как слабейший, заразившись беседою его, стал недоумевать о том и другом». (Там же, часть 2, письмо 42. К Фалелею сыну, стр. 396-397).
«Обрадовался я, получив почтенное письмо твое, любезнейший из отцов, и узнав, что дела твоего преподобия идут так и сяк; ибо, по известиям от других, впрочем, людей достоверных, я скорбел, услышав о твоей лицемерной подписке. Выслушай меня, почтеннейший, я буду говорить откровенно. Я не могу найти причины, почему ты, быв задержан царским чиновником, остался без мучений, т.е. отпущен. Это служит поводом к молве. Известно, что никто из говорящих смело не остался без заключения в темницу или, по крайней мере, без ссылки или изгнания. Те же, которые вне этого, предались увлечению, чтобы не опечалить тебя, сказав что-нибудь более суровое. Разве ты не видел, прозорливейший, тяжкого гонения от Льва, соименного дикому зверю (здесь имеется ввиду император – еретик Лев Армянин, жестокий тиран и гонитель), которого рука хватала и находящихся под властию другого, убивала, губила и, что человеколюбивее, – заключала в темницу после тяжкого бичевания, а не только что подвластных ей? Если же сам ты ничего не потерпел такого после задержания, то, извини, святой муж, ты был уловлен. Не говори мне, что таким образом была сохранена собственная церковь и остались неповрежденными изображения, равно как и поминовение святейшего нашего патриарха. Это любят говорить и другие увлеченные.Все это не могло быть спасено иначе, как изменою истинного защищения. Что за польза, если мы сами, сделавшиеся и называющиеся храмом Божиим, стали непотребными, а бездушные дома постарались сохранить? Икона Христа или Богородицы, или другого святого, не падает – она пребывает в них, как первообразах, но падают те, которые думают уничтожить ее, равно, как и те, которые, из угождения им, оставляют смелость и страдание за нее. Как? Одни умирают, а другие отправляются в ссылку, иные подвергаются бичеванию, иные заключаются в темницу: горы, пустыни, скалы и пещеры населены блаженно гонимыми; а мы остаемся дома и думаем, что не получим вреда? Нет. Пусть погибает весь вещественный мир видимый; пусть важнее его будет верная погибель души, которой подвергается тот, что представляет такие предлоги. Я сказал это по любви и для напоминания, чтобы мы удостоились принимать епитимию, и потому что, во время православия ничто не будет оставлено без исследования. Лучше – придти со смирением и исцелять немощное, нежели оправданием навлекать на себя большую виновность». (Там же, часть 2, письмо 106. К Евстратию игумену, стр. 468-469).
Приведем еще одно письмо, в котором говорится о преступности “подписки”, даваемой гонителям:
«В настоящее время, когда Христос гонится чрез Его икону, не только тот, кто имеет преимущество, по званию и сведениям, должны подвизаться, беседуя и наставляя в православном учении, но и занимающий место ученика обязан, смело говорить истину и свободно отверзать уста. Это слова не меня грешного, но божественного Златоуста, затем и других отцов. То же, что господа игумены, задержанные императором (еретиком и гонителем), не сделали вышесказанного, хотя они, и по званиям и по сведениям, выше всех игуменов здешней страны, а напротив, скорее молчали, и не только это, – хотя и это тяжко, – но еще дали собственноручную подписку, что они не будут ни сходиться друг с другом, ни учить – это измена истине и отречение от предстоятельства и погубление подчиненных, кроме того и равностепенных. Апостолы, получив повеление от иудеев не учить во имя Христово, говорили: “Аще праведно есть пред Богом вас послушати паче, нежели Бога, судите” (Деян. 4:19); и еще: “Повиноватися подобает Богови паче, нежели человеком” (Деян. 5:29). Это же и подобное следовало сказать и тем, чтобы Бог прославился чрез них, чтобы сделать назидание православным, чтобы утвердить монастыри, чтобы укрепить страждущих в ссылках. Почему же мы предпочитаем монастыри Богу и получаемое от того благополучие – страданию за благо, за истину? Где слова: “Глаголах пред цари, и не стыдяхся?” (Пс. 118:46). Где изречение: “Се устнам моим не возбраню?” (Пс. 39:10). Где сила и слава нашего звания? Как блаженные Савва и Феодосий, в то время, когда император Анастасий предался нечестию (имеются в виду ереси евтихианская и манихейская), пламенно восстали в защиту веры, то анафематствуя лжеучителей в церкви, то свидетельствуя в тех письмах, какие посылали к императору, что они готовы скорее потерпеть смерть, нежели изменить что-нибудь из постановленного? Эти же господа игумены, как рассказывают, говорят: мы кто такие? Во-первых – христиане, которые теперь непременно должны говорить; потом – монашествующие которым не следует ничем увлекаться, как непривязанным к миру и независимым; далее – игумены, которые отклоняют соблазны от других и никому не должны подавать повода к искушению; да служение, – говорит апостол, – безпорочно будет (2 Кор. 6:3). А какой соблазн и искушение, или лучше, унижение произвели они собственноручною подписью, об этом нужно ли говорить? Ибо, если молчание есть отчасти согласие, то утверждение этого согласия подписью пред целою церковью как позорно?... Но что говорит Христос? “Всяк, иже исповесть Мя пред человеки, исповем его и Аз пред Отцем Моим, Иже на небесех” (Мф. 10:32); а противное тому в случае отречения; и если они дали собственноручную подписку только не сходиться друг с другом, то и это то же самое отречение... Итак, они дали подписку повиноваться императору (еретику и гонителю) вопреки Христу!...» (Там же, часть 2, письмо 2. К монашествующим, стр. 326-327).
IV. Врачевание уклонившихся в общение с еретиками, в случае их возвращения к православию чрез покаяние
16. Епитимия за уклонение в господствующую ересь.
Предлагаемые преподобным Феодором Студитом правила, касательно епитимии для кающихся за уклонение в ересь, являются нормами, принятыми всеми исповедниками того времени. При этом кающиеся различаются, прежде всего, по занимаемому положению в церкви: клирик, монах, мирянин. Чем выше положение, тем строже епитимия. Но самой характерной чертой этих правил является то, что клирик, так или иначе имевший общение с еретиками, отлучается от священнодействия до восстановления православия и соборного решения. Вот преподобный Студит говорит о монахах:
«Относительно тех, о которых ты писал мне, что они раскаиваются. Для принадлежащих к нашему телу, хотя и недостойные, будем врачами. Итак, какую епитимию при посредстве братии мы назначили пришедшему сюда Оресту, – ибо мы не почли за благо лично видеться с ним по многим причинам, такую же пусть примут и прочие, т.е. пусть не причащаются Святых Таин и соблюдают остальное, до тех пор, пока снова не возсияет ясное небо православия. А если скажешь, случится смерть? Тогда пусть причащаются. Мы веруем, что грех отпустится им» (Там же, часть 2, письмо 11. К Навкратию сыну, стр. 342).
В другом письме преподобный говорит о разновидностях падений, в зависимости от причин и поводов, и, отсюда, различает епитимии.
«Некоторые пали по собственной воле, без принуждения; другие вследствие бичевания; иные – вследствие угрозы и только ея одной; иные без угрозы и мучений, по одному только страху; а некоторые по неведению. Этих обращающихся как должно принимать? Так, чтобы они являли все достойные плоды покаяния. Какие именно? Не причащение Святых Таин, со слезами и усердною молитвою, первые – в продолжение трех лет; вторые – двух лет; третьи, четвертые и пятые, как первые, шестые – в продолжение одного года. По исполнении же этого, как нужно поступать с ними? Кто из священного сонма, т.е. клирики, монахи, и не подписывался и не участвовал в нечестивом приобщении, тот пусть остается в клире, в котором он поставлен. А кто подписался, тот пусть будет отлучен от священно служения до православного собора, причащаясь, впрочем, Святых Таин». (Там же, часть 2, письмо 40. Ко отцам гонимым, стр. 405-406).
И снова звучит то же правило: отлучение священнослужителей за общение с ересью от священнодействия до собора, восстанавливающего православие.
«Таков совет наш на вопрос господина игумена, чтобы до праздника святых апостолов все были разрешены от епитимии, и причастились Святых Таин; но с тем, конечно, чтобы священники не священнодействовали, до созвания православного собора, на котором будет сделано всецелое разрешение (после всестороннего исследования) и всецелое успокоение... Впрочем, уже наперед принята всеми такая решимость: если угодно будет Богу, по неисповедимым судьбам правды Его, чтобы опять было воздвигнуто гонение, то лучше перенести все даже до смерти, нежели предать Истину» (Там же, часть 2, письмо 110. К Петру епископу Никейскому, стр. 464).
Для не устоявших против ереси клириков, непременным условием покаянной епитимии является правило – не священнодействовать. Исповедник пишет:
«Вопрос о подписавшихся и имевших общение с той же ересью монахах и клириках; как нужно принимать таких, без епитимии или с епитимиею? Если они обещаются больше не священнодействовать, то можно ли нам налагать епитимии на них? – Ответ: Очевидно, что с надлежащими епитимиями; ибо не оказавшие плодов покаяния, как могут быть достойны присоединения к православному телу? Назначить же таким епитимию и нам не предосудительно; ибо написано: Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов (Гал. 6:2)». (Там же, часть 3, письмо 216. К Мефодию монаху, стр. 622-626).
Общение с ересью – общение против Христа, кто имел такое общение никак не может иметь общение со Христом, если не принесет покаяние, которое должно выражаться для каждого клирика запрещением священнослужения.
«Пресвитер, и вообще клирик, или подписавшийся, или имевший общение по страху, не вынося гонения, пусть лишается общения. Ибо, имеющий общение против Христа, как может иметь общение со Христом? Разрешение отлучения от священнослужения зависит от соборного исследования... Так, для всякого монаха, так и для всякого мирянина: отлучение от общения, при прочих достойных плодах покаяния, в ожидании благоприятного времени для православия». (Там же, часть 2, письмо 11. К Навкратию сыну, стр. 343-344).
«Пресвитеру, а, следовательно, и каждому священнослужителю, обличенному в общении с еретиками, особенно, если он и подписался, недозволительно священнодействовать до времени православного собора, на котором подобные дела будут рассмотрены и обсуждены». (Там же, часть 2, письмо 204. К Ирине игумении, стр. 607-608).
«Относительно чтеца, который подвергшись епитимии, обратился, справедливо поступить так, чтобы он не читал апостола до времени собора; ибо пресвитер, подвергшийся епитимии, отлучается от священнодействия, диакон – от диаконства, а чтец – от чтения. Мы так думаем и определяем!» (Там же, часть 2, письмо 102. К Филофею ктитору, стр. 588).
Если же епископ имел общение с ересью и ищет возвращения в православие, то он должен оставить епископство.
«Принимающий хлеб, может быть, скажет, что он принимает от обратившегося в православие и перенесшего епитимию (епископа), но это не так. Пока тот удерживает епископство, хотя и не священнодействует, он не должен участвовать во святыне. Истинное покаяние требует оставить епископство и удалиться, как и сделали некоторые, от них безвредно и принимать что-нибудь, с ними позволительно и вкушать и пищу». (Там же, часть 2, письмо 119. К Иакову монаху, стр. 485).
Епископа, даже обратившегося от общения с ересью в православие, перенесшего епитимию, не совершающего богослужение, но удерживающего епископство, нельзя считать истинным. Ибо истинное покаяние требует оставить епископство и удалиться!
«Кратко сказать, – пишет преподобный Феодор Студит, – священник или даже диакон, уличенный или в подписке, или в общении с еретиками, должен быть совершенно отлучен от священства, равно как и от причащения, а по исполнении епитимии причащаться Святых Таин, но отнюдь не священнодействовать, до святого собора; благословлять же (разумеется – пищу, трапезу) или молиться может как обыкновенный монах, а не как священник, и притом по исполнении епитимии». (Там же, часть 2, письмо 152. К Феодору монаху, стр. 528).
17. Особо строгий случай принятия из ереси.
Преподобный Феодор Студит дает ясно понять, что необходимо делать различие между отпавшими от православия и принявшими общение с господствующей ересью, и теми, которые и не были православными. Первые по страху или иному поводу оказались в общении с ересью, а вторые – по убеждению. Первых нельзя отождествлять со вторыми. Для принятия вторых необходимы совсем иные условия и иная епитимия покаяния. Их нельзя принимать просто, “как случится”. Имея ввиду такое различие, святой исповедник говорит в начале об отпавших из православия в господствующую ересь:
«Этих надобно принимать не так, как обращающихся от ереси, хотя и в этом случае соблюдается немалое различие между тою и другою ересью, но как отрекшихся от имени Господнего, или участвовавших вместе с христоборцами в отречении от Него по страху или какому-либо другому обстоятельству... И это не иначе, хотя некоторые хотят уменьшить такое отречение. А если бы те, которые прежде не были православными и не были научены истине (т.е. убежденные еретики), от Божественного Промысла просветившись истиною, прибегли к нам, то было бы иное дело: их надобно принимать не как случится, но с согласия многих православных, как объяснял Божественный Василий прибывшим из Египта в Месопотамию, укоряя их за неосторожное принятие».
А поскольку святой отец ссылается на Василия Великого, то следует привести и подлинные слова этого вселенского учителя Церкви:
«Справедливо будет напомнить вашему благоговению и о последователях Маркелла, чтобы не сделать вам о них какого-либо неосмотрительного и легкого постановления. Но поелику Маркелл ради нечестивых учений отошел от Церкви, то последующих ему тогда уже надлежит принимать в общение, когда предадут проклятию ересь сию, чтобы вступившие в союз со мною чрез ваше посредство были принимаемы всем братством. Ибо теперь не малая скорбь объяла многих, когда услышали, что с пришедшими к вашей досточестности вступили вы в сношение, и допустили их до церковного общения. Между тем, надлежало вам знать, что по благодати Божией, не одни вы на Востоке, но имеете многих на стороне своей, которые защищают православие Отцов, изложивших в Никее благочестивый догмат веры, и что на Западе все согласны, как с вами, так и с нами...
Итак, надлежало вам удостоверить всех, находящихся в единении с вами, чтобы и дело ваше еще более утвердилось согласием многих, и мир не расстраивался, когда с принятием одних отступают другие ... Вот, что вымолвил я пред вашим благоговением, сколько позволили мне пределы письма, чрез которое вел беседу с вами... А теперь пока соблаговолите прислать ко мне условия, на которых вы приняли последователей Маркелла, зная то, что хотя сами по себе соблюли вы все предосторожности, то такого дела не должно предоставлять себе одним, а надобно, чтобы находящиеся в общении с вами и на Западе, и на Востоке были согласны на их восстановление». (Письмо 257. Твор. в русском переводе, Том 7, стр. 236-241. М. 1892 г.). Так писал в 377 году святой Василий Великий Евлогию, Александру и Арпократиону – епископам Египетским, находящимся в изгнании. На это письмо и ссылается преподобный Феодор Студит, когда предупреждает, что лиц, связанных с ересью крепкими узами, как сознательных участников нечестия, надо принимать гораздо строже и с согласия многих.
18. Правило об отлучении до собора узаконено общим решением святых исповедников веры Христовой.
Строгое правило, согласно которому любой священнослужитель, вошедший в общение с господствующей ересью, запрещается в священнослужении до созыва собора, восстанавливающего православие, принято во времена преподобного Феодора Студита общим согласием святых исповедников веры Христовой.
«Ты знаешь, благочтенный, – пишет Феодор Студит епископу Сардийскому Евфимию, – что общим голосом еще находящихся на земле и недавно отшедших ко Господу исповедников определено, чтобы священные лица, однажды обличенные в общении с еретиками, были отлучаемы от священнослужения, именно, до усмотрения вышнего Промысла. Как же мы можем нарушить это правило и чрез принятие одного распространить закон на всех, прежде отлученных, и этим сделать противное нашему божественному и верховному настоятелю... и ввести в соблазн других из исповедников и произвести разногласие в людях, строго соблюдающих правила?»(Там же, часть 2, письмо 212. К Евфимию епископу Сардийскому, стр. 617).
«Ведь ты, богопочтенный, знаешь, что по общему согласию как еще живущих на земле, так и недавно преставившихся ко Господу исповедников, постановлено запрещать священнослужение тем, кто хоть один раз был увлечен в общение с еретиками, разумеется до времени посещения Божия Промышления, т.е. до созыва собора, восстанавливающего православие...» (Там же, часть 2, письмо 284. К Евфимию епископу, стр. 817).
19. Послабление епитимии.
Возможно, ли исключение из правил епитимии? Этот вопрос неоднократно ставится преподобным Феодором Студитом.
«Имевший общение против Христа как может иметь общение со Христом? – Ответ: Разрешение отлучения от священнослужения зависит от соборного исследования. Решившийся снова бороться после падения пусть лишается того места (положения), которое он занимал; иначе как сделается известным отречение, которое он допустил, и ему самому и другому? Сделать послабление не могу, особенно если это возвращение его к борьбе не ознаменовалось каким-нибудь отличным делом, как у епископа Лаодикийского. Ибо и этому я не советовал бы священнодействовать, а разве вступить в общение ради его знаменитости... Впрочем, так как и усиление, и послабление зависит от налагающего епитимию, – я говорю в отношении к общению, а не священнодействию -- то,если по непостижимым судьбам праведного гнева Божия продолжатся времена ереси, можно и прежде собора разрешить в Господе, (смотря по тому) тяжко или легко пало это лице и какое оказывает покаяние, как для наших, так и для внешних, равно и принимать пищу вместе им не надобно препятствовать, но с тем, чтобы они не благословляли до разрешения. Вот что относительно таких представилось мне в страхе Божием и по истине». (Там же, часть 2, письмо 11. К Навкратию сыну, стр. 344).
«И если возможно для священника какое-то послабление, в случае если он под запрещением, то при каких условиях и в чем оно выражается? – Ответ: Мы, отнюдь, мать, не говорим сегодня одно, а завтра другое; но одна и та же речь наша постоянна. Какая? – Пресвитеру, обличенному в общении с еретиками, особенно если он и подписался, недозволительно священнодействовать до времени православного собора, на котором подобные дела будут рассмотрены и обсуждены, а разве в случае крайней нужды можно: крестить, выносить мертвого, преподавать одеяние монаху, освящать Богоявленскую воду, читать Евангелие на утрени и преподавать Святые Тайны, уже совершенные неповинным пресвитером; и это, как я сказал, в случае крайней нужды; ибо ему недозволительно делать и сказанное, если найдется священник, не имеющий общение с еретиками». (Там же, часть 2, письмо 204. К Ирине игумении, стр. 607-608).
«Но возводить его (возвращать) на ту же степень, с которой он низведен (извергнут) не следует до надлежащего времени (до собора), чтобы и этот род преступления был строже наказываем и предварительно сделалось известным, какой способ врачевания удовлетворителен». (Там же, часть 2, письмо 212. К Евфимию епископу Сардийскому, стр. 618).
V. Исповедничество и мученичество за Христа
20. Если возможны исключения и послабления.
Если возможны исключения для падших и послабления для отрекшихся, то какой смысл в подвиге исповедничества и мученичества? Этот вопрос неоднократно ставит великий исповедник пред теми, кто хотел бы обессилить епитимию запрещения священнодействий для священников, не устоявших против ереси.
«“Аще по человеку со зверем боряхся в Ефесе, – говорит апостол, – кая ми польза?” (1 Кор. 15:32).
Скажу и я: если, по-вашему, мнению, после отречения или общения с христоборцами такие тотчас должны быть принимаемы и оставаться без епитимии; то для чего я напрасно подвергаюсь опасностям каждый день, а не уклонился к противникам и потом тотчас чрез покаяние (исповедь) присоединился к православным без епитимии? “Не льститеся; тлят обычаи благи беседы злы” (1 Кор. 15:33). Бодрствуйте в Господе. “Кое общение свету ко тьме” (2 Кор. 6:14), чтобы у нас делалось подобно христоборцам? Ибо они говорят, приходящих к ним из православия принимают с радостью без епитимии. Увы, следовательно, нам должно и увенчивать отрекшихся от Христа и прославлять, как они некоторых из тех. “Братие, – умоляю вас, не дети бывайте умом, но усовершайтеся в истинном ведении” (1 Кор. 14:20)». (Там же, часть 2, письмо 11. К Навкратию сыну, стр. 343).
«Если можно разрешить священнодействовать пресвитеру, уклонившемуся в общение с ересью, то зачем, какой смысл в мученичестве? – Ответ: Ты знаешь, что не малое воздвигнуто гонение при свирепствующей до настоящего времени ереси, но кровь проливалась, и тела терзались, и мученики совершались. А какие страдания были в темницах и заключениях, нужно ли говорить об этом? Ссылки, изгнания, ограбления, железные оковы, изнурение голодом, удаление в пустыню и все прочее, о чем долго бы повествовать. Если же это так, то неужели этому пресвитеру можно выходить спокойно, получая неувядаемый венец славы? Напротив, так как он обличен в общении и подписи против Христа, Матери Его и всех святых, – ибо, чрез иконы их – это относится к первообразам, – то как он не считает за великое для себя, что еще живет и прощается ему беззаконие, как не избегает касаться и вышесказанного, позволяемого по человеколюбию, а не только, чтобы ему получить совершенное разрешение на священнослужение? Иначе все погибло, тщетно мученичество, напрасны ратоборные подвиги; но да не будет! Мученик в этом исповедании есть мученик, и отпадший при этом отречении – есть отступник, и всякому падшему нужно плакать до смерти, если послушается меня, доброго советника». (Там же, часть 2, письмо 204. К Ирине игумении, стр. 608).
Преподобный исповедник объясняет, почему он не может сделать исключения для отпадшего:
«Почтенство твое опять говорит о пресвитере, испрашивая ему разрешения на священнослужение; если бы испрашиваемое было делом человеческим, то хорошо бы; мы стараемся во всем удовлетворять тебя, желая сделать угодное тебе, много благодетельствующему нам; ибо так как этот предмет касается Бога, и относится к преступлению определения божественных правил, то прости, любезнейший друг, мы не можем произвести суд вопреки Богу и священным правилам, особенно когда по предмету совершенно подобному в прежние времена мы жертвовали всею жизнью своею, решаясь скорее идти на опасности, на ссылку и на смерть, нежели согласиться на нечестие и нарушение Евангелия Христова... Итак, зная опасности суда, не принуждай нашего смирения. Ибо, если мы каждый день подвергаемся опасностям за слово Истины, то, как решимся поступить вопреки Истине? Не следует, господин, делать или говорить что-нибудь вопреки Божественно определенному правилу. Надеемся, что и сам ты, ища одной воли Божией и спасения души своей, согласишься с нами в сказанном и будешь молиться, чтобы мы еще более утвердились в Божественном законе и не решались ни в чем преступить Божию заповедь и правило». (Там же, часть 2, письмо 202. К Филофею ктитору, стр. 606-607).
И снова преподобный исповедник ставит вопрос: как иначе обнаружить различие между изменившими и неизменившими истине, если не будет отлучения от священнодействия тем священнослужителям, которые пошли на общение с еретиками?
«Ты, богопочтенный, знаешь, что по общему согласию, как еще живущих на земле, так и недавно преставившихся ко Господу исповедников, постановлено запрещать священнослужение тем (священным лицам), кто хоть один раз был увлечен в общение с еретиками, разумеется до времени посещения Божия промышления (до собора, восстанавливающего православие и осуждающего господствующую ересь). Как можно нарушить этот закон?! Ведь в чем ином выразится различие между изменившими истине и оставшимися верными, между мужественно подвизавшимися и теми, кто совершенно отрекся от страданий за благо? И где окажется различие между Христом и Велиаром, светом и тьмою, если все будет смешано, если будет произведен суд до соборного суда, и дастся мир до (наступления) мира? Это, мужественнейший из отцов, должно быть решительно отвергнуто; так кажется мне, я скажу, – и истине!... Конечно, до положенного времени (до собора) не должно возвращать степень, из которой он извергнут за нарушение заповеди...» (Там же, часть 3, письмо 284. К Ефимию, стр. 817).
21. Бегство – законно, обман – недопустим.
Возникает вопрос, что можно и чего нельзя делать в условиях господства ереси. Преподобный Феодор Студит дает необходимые разъяснения и наставления, которые являются одновременно и правилами.
«Будь здоров, возлюбленный сын мой, мужайся, руководи братьев твоих, ободряй, показывай то, что относится к Истине, побуждай к мученичеству. Таково время, хотя и укрываетесь вы законно. Ибо подвергать самого себя искушению, – о чем желал ты знать, – значит то же, как если бы кто-нибудь по собственному побуждению выдал себя убийцам. Если же святой Гордий, равно и некоторые другие из мучеников самопроизвольно выходили на мучение, то требовали этого обстоятельства, так как случалось, что никто не осмеливался прямо говорить, и безбожие сильное разгоралось. Притом, они чистым сердцем созерцали Бога и от Него были побуждаемы. Так и великий Предтеча с опасностью для себя обличал Ирода. И теперь по благодати Божией много поборников и мучеников; но выдавать самого себя – дело незаконное». (Там же, часть, 3, письмо 44. К Симеону сыну, стр. 399-400).
В письме “к братиям разсеянным” преподобный Феодор говорит:
«Поэтому я смиренный опять говорю; радуйтесь в Господе, отцы и братия; радуйтесь, гонимые правды ради (Матф. 5:10); радуйтесь, пребывающие в горах и пещерах, равно как скрывающиеся в городах и местах потаенных». (Там же, часть 2, письмо 62, стр. 417).
Самое бегство святой отец приравнивает к подвигу исповедничества.
«Сам Христос, Которого исповедуют, радуется и подвизается с каждым исповедником. Ибо иначе мужественно переносящие настоящие бедствия не переносили бы их: ... не видны были бы везде народные темницы, не наполнились бы пустыни, горы, леса и пещеры обратившимися в бегство ради Господа». (Там же, часть 2, письмо 71. К Навкратию сыну, стр. 430).
«Благодарю Бога, что и вы, святые отцы, остались непоколебимы в буре иконоборческой ереси, не увлекшись в душепагубное общение с нею, но бегством достигнув преблаженного венца гонения. Поистине достигшего достойного вашей добродетели и явившего прежде совершенные аскетические подвиги». (Там же, часть 2, письмо 199. К Аволию и Иоанну монахам, стр. 596).
Много можно привести подобных свидетельств, но и предложенного достаточно, для убеждения в том, что бегство и иное самоукрытие от свирепствующей ереси, не только законно, но благословенно и блаженно. Если бегство и самоукрытие от гонителей-еретиков преподобный Феодор Студит одобряет и приравнивает к подвигу исповедничества, то словесный обман гонителей, построенный на игре слов, святой исповедник не только не одобряет, но даже считает изменой истине и богоотступничеством.
«Если православный, обличенный в необщении с еретиками, перекрестится и скажет им: “Я имею общение”, тогда как еретики не требовали от него ничего другого; а сам он тайно имел в мыслях: “Я имею общение с православными”, это не икономия, т.е. не допустимое приспособление к обстоятельствам, но измена истине. Ему епитимия в половину против того, кто всецело вступил в общение с ересью». (Там же, часть 2, письмо 40. К Навкратию сыну, стр. 394).
Есть и такой вопрос, который может приобрести несколько иной вид, но по существу это тот же самый вопрос, но только в более острой форме. Святой исповедник пишет:
«Если кто, поклявшись, что он не поклоняется Божественной иконе и не принимал также православного монаха, но после клятвы, сознав свое падение, раскается и станет тайно покланяться, то все равно – это тяжкое падение; он уже сделался отступником от Христа...; поэтому должен быть отлучен от Святых Таин на три года, при великом снисхождении». (Там же, стр. 395).
Но поскольку теперь дело идет о вере и поклонении Богу, то ясно, что: если кто скажет, заявит, что он – неверующий, а потом раскается и станет тайно веровать и, насколько это, возможно, поклоняться Богу, то все равно, это великое и тяжкое падение. Это – отречение от Бога и Христа. И таковой человек – есть отступник.
22. Вера в Бога и мужественное исповедничество неразлучны.
Одно без другого не может быть. Нельзя веровать в Бога, а перед людьми этой веры не исповедовать, отрекаться от этой веры. Об этом постоянно говорит преподобный Феодор Студит:
«Докажи же сам, если можешь, из Божественных изречений, что это не ересь, не указывай мне на большинство и не хвастайся ночными чтителями Бога... Если они почитают Бога, то где смелость речей?» (Там же, часть 1, письмо 48. К Афанасию сыну, стр. 302).
«А молчание (против ереси) есть отчасти согласие... Поэтому теперь, возлюбленный, настало время говорить нам... Согласно с Василием Великим, нам нужно в точности следовать правилам, – ибо иные речи прежде войны, и иные после войны!... Всякий, заступающийся и страждущий за истину, есть основание и вершина церкви...» (Там же часть 1, письмо 43. К брату Иосифу и архиепископу, стр. 292-293).
«В настоящее время гонения на Христа не только выдающиеся по своему положению или знаниям должны подвизаться, проповедуя и уча слово православия, но и состоящие в числе учеников должны дерзновенно исповедовать Истину и свободно заявлять о ней. Это не мои, грешника, слова, а божественного Златоуста, а также и других отцов». (Там же, часть 3, письмо 278. Монашествующим, стр. 808-809).
«Ибо заповедь Господа – не молчать, в то время, когда в опасности вера. Говори, – сказал он, – и не молчи. “И аще обинется (если поколеблется), не благоволит душа Моя о нем” (Евр. 10:38). И, еще: “Аще сии умолчат, камение возопиют” (Лук. 19:40). Итак, когда идет дело о вере, то не следует говорить: “Кто я такой?” – священник? Нет. Начальник? Нет. Воин? Земледелец? Также нет. Я – бедняк, зарабатывающий только на дневную пищу. Меня не касается речь и забота об этом предмете. Увы, камни вопиют, а ты остаешься безмолвным и беззаботным? Бесчувственная природа слушается Бога, а ты не слушаешься? Существа неодушевленные и не подлежащие отчету на суде, как бы страшась повеления, издают голос, а ты, имеющий явиться к ответу пред Богом во время суда и о праздном слове дать отчет, хотя бы ты был нищим, безрассудно говоришь: какая мне об этом забота?… Таким образом и самый последний бедняк не будет иметь никакого оправдания в день суда, если не станет ныне говорить, как имеющий быть судимым и за это одно, а тем более всякий из обличенных высоким саном, до самого облеченного диадемою, которому предстоит суд неумолимый. Ибо, “сильнии сильне истязаны будут”, говорит Писание; и еще: “суд жесточайший преимущим бывает” (Прем. 6, 7, 6). Говори же, господин мой, говори! Поэтому и я, несчастный, говорю, боясь суда». (Там же, часть 2, письмо 81. К Пантолеону логофету, стр. 441-442).
«Итак, страшный суд за молчание, особенно, при настоящей злонамеренной глухоте еретиков... Пребывай же, возлюбленный, на свещнице слова, по заповеди Евангельской, и свети всем, иже в храмине суть (Мф. 5:15), чтобы простые взором принимали свет, а смежающие чувства свои пожали плоды своего невнимания...»(Там же, часть 2, письмо 209. К Антонию епископу, стр. 614).
«А ты, чадо мое возлюбленное, укрепляйся о Господе и нисколько не падай духом пред ссылкой. Твердо стой. Если спросят. Принеси свое доброе исповедание. Если нужно подвергнуться заушению, заушайся вместе со Христом, подвергнись заключению, испей желчь горестных обстоятельств, взойди на крест произволением, ибо каждому, пожелавшему нести страдания, это зачтется за действительное страдание... Кому превозноситься, кому радоваться, веселиться и благодушествовать, как не тем, кто заключен и страдает за Христа?» (Там же, часть 2, письмо 44. К Навкратию сыну, стр. 663-664).
«Проводив блаженного отца моего со святым моим Калогиром (пострадали за Христа), я царствую, владычествую, радуюсь и ликую. Так я встречаю, как наслаждения, озлобления со стороны мира; бесстрашный, непреклонный, я дерзаю сказать вместе со святым Давидом: “Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое” (Пс. 26:3). Мне приятна смерть – ради вечной жизни! Таким образом, и так высоко настроенный, я исповедую себя мерзостью для всех людей и отверженным от Бога за безчисленные свои прегрешения». (Там же, стр. 664).
Внушая неустрашимость пред гонителями, преподобный игумен одновременно напоминает, что необходимо заботиться и о безопасности.
«Не следует, ведь, молчать из страха пред царями (властителями), когда должно говорить: “Аще усумнится, – говорит Писание, – не благоволит душа Моя о нем” (Аввак. 2:4). Отвергая это, царь (гонитель веры) запрещает учить и даже разговаривать, но хотя мы и грешны, однако, признаем себя учениками тех, кто сказал: “Аще праведно есть пред Богом вас послушати паче, нежели Бога, судите“ (Деян. 4:19). Ведь мы не можем молчать о том, что слышали и знаем. Но при всем этом, однако, мы стараемся обезопасить себя от могущих возникнуть слухов...» (Там же, часть 3, письмо 48. К Навкратию сыну, стр. 666).
«Не впадай в уныние, чадо мое возлюбленное, а стой еще мужественнее. Если даже нужно умереть, умрем со Христом, чтобы жить с Ним во веки. Ведь мы все равно умрем, как бы этого не избегали. Да, умоляю тебя, чадо мое!» (Там же, часть 3, письмо 52. К Феоктисту сыну, стр. 669).
«Благодушно перенести темничные трудности, со дня на день, ожидая спасения от Бога. Если даже следует умереть за Христа, умрем, чтобы жить вечно. О, добрый Дорофей, стой мужественно, как Божий дар!» (Там же, письмо 53. К Дорофею сыну, стр. 669-670).
«Ты принес исповедание, заключен в темницу, как золото расплавлен в печали и болезни. Будь, чадо мое, еще настойчивее и терпеливее, чтобы просиять, как солнце».(Там же, письмо 54. Чаду Вассиану, стр. 670).
«Блаженны умершие за Господа, ибо за одно мгновение приобретут целые века (вечность)!» (Там же, часть 3, письмо 61. К Навкратию сыну, стр. 674).
«Потому будь всегда осторожен, чтобы работать Богу, и служить мне грешнику. Снабди и отошли по делам в столицу, внушив ему мудро и разумно, т.е. осторожно, исполнить поручение. Несчастный, я нахожусь между двух страстей, как двух враждебных сил, как об этом часто тебе пишу, – естественного страха и заповеданного безстрашия (Мф. 10:28). Мне нечего оправдываться заключением, так как я могу говорить. Ведь, если враги Господни, опираясь на помощь кесаря, дерзки в своем нечестии, увлекая народ Божий, и распространили пламя по всей церкви, то, что ж угрожает нам, имеющим на своей стороне Царя всех? А мы даже и тайно не беседуем со своими единомышленниками. По этому поводу Григорий Богослов в смысле сильной укоризны говорит: “Молчат уста благочестивых“. С другой стороны, “мы получили заповедь избегать искушений“, как уже сказано, надо идти средним путем и, если, несмотря на это, придется подвергнуться гонению, тогда это блаженное дело». (Там же, письмо 63. К тому же, стр. 675-676).
Итак, величайший исповедник Христов, преподобный Феодор Студит наставляет, что наша вера в Бога требует от каждого христианина неустрашимого мужества, небоязненного исповедничества, готовности ради веры идти не только на страдания, но даже и на смерть. Но в условиях свирепого гонения вера Христова требует и созидающей общее дело Церкви осмотрительности и осторожности. Ибо нельзя, самонадеянно, нарочито выдавать себя гонителям, дабы подвиг исповедничества был делом благого Промысла Божия, а не самоуверенной воли и легкомыслия человеческого. Недаром же сказано: “И ин тя пояшет, и ведет, аможе не хощеши” (Иоан. 21:18).
Заключение.
Выше были предложены правила поведения православного христианина во время господства богоборной ереси, извлеченные из творения величайшего исповедника веры Христовой – преподобного игумена Феодора Студита. Эти правила очень строги, но и очень близки нам, нашим вопиющим нуждам духовным. Ибо, эти правила созданы, а, вернее, внушены удерживающим антихриста (2 Фесс. 2:7) Духом Святым, – как средство необходимой защиты против опасности поглощения истинной веры и Церкви богоборческой ересью.
Правила строги, но они “общий голос” древней исповеднической и мученической Церкви, а поэтому должны быть особо близки нам, потому что они – плод благодатного прозрения святого исповедника в то, что “настоящие события оказываются введением к пришествию антихриста”. Это подлинные слова самого преподобного Феодора Студита (Творения, том 2, часть 3, письмо 42. Патрицию, стр. 662).
Преподобный игумен Феодор Студит, величайший исповедник Христов, жил и подвизался во славу Божию более тысячи лет тому назад (759-826) при господстве и гонениях двух ересей, из которых последняя – иконоборческая, осужденная VII Вселенским Собором (787 г.), отличалась исключительной свирепостью и гонением на православие. Преподобный Феодор был одним из самых видных и несокрушимых борцов против этой ереси, по какой причине и подвергался постоянному гонению, темницам и ссылкам, с неоднократными кровавыми мучениями.
Оставаясь непоколебимым защитником истинной веры православной и Церкви, он рассылал свои знаменитые письма (и иные творения) повсюду, в которых не только опровергал пагубное лжеучение и утверждал православие, но и неутомимо излагал и насаждал правила поведения, в целях защиты истинной Церкви Христовой принятые на тайных Соборах исповедников и мучеников того времени. Эти правила и наставления имеют важное значение для нашего тягчайшего положения в условиях последнего времени, при господстве нынешней антихристовой ереси, самой жестокой и коварной. Только при условии самого тщательного соблюдения этих строгих святоотечески-исповеднических правил возможна защита и сохранение истинной Церкви Христовой во времена ереси …
Послание 25(213). К Никите игумену
Не безвременно, я думаю, будет настоящее письмо к отеческой твоей святости, не только потому, что им исполняется долг любви, но и потому, что оно откроет некоторую скорбь, скрывающуюся в смиреной душе нашей. Если угодно, внемли словам моим.
По возвращении после свидания в Акрите с вами, святыми отцами, я встретился с братом нашим Афанасием и рассказал ему подробно обо всем, о чем мы рассуждали, о Господе, прибавив, что и Мидикийский игумен одобряет Максимина за прекрасное его обращение, т.е. за оправдание и исповедание. Он же не согласился с этим и на мой вопрос представил следующую причину своего несогласия: в оправдании, которое написал Максимин и которое сам Афанасий читал, Максимин говорит, что он причащался, но не имел общения, и что это есть икономия, не заключающая отступления от истины, хотя и не с точным ее соблюдением.
Что это, почтеннейший отец? Не исповедует ли он, кратко сказать, следующего: «Из сожаления к старости я погубил душу свою, приняв участие в отвержении иконы Христа, Богородицы и всех святых, — ибо такова иконоборческая ересь, — и соединившись в этом с нечестивыми; затем до конца я оставался в своем монастыре, не подвергаясь гонению, тогда как наша Церковь потрясалась?» Не так ли он исповедуется и сетует? Но все эти слова — вздор, равно как и то, как говорил рассказывавший, когда он приводит в свое оправдание некоего Диания из отцов, который сделал то же и которого будто бы одобрил святой Василий, также и отца Григория Богослова.
О, как справедливо негодование священного архиерея нашего и всего сонма исповедников! Если это не есть общение и отступление, то какая польза от их трудов и подвигов, кровопролитий и страданий? Для чего и сам извергнут? Для чего оставляет монастырь? Для чего отлучается от священнодействия? О, скажу опять, божественное негодование! «Содержа истину в неправде» (Рим.1:18), он думает, что и отцы одинаково с ним поступали.
Обратим же внимание на эти неразумные слова. «Я причащался, но не имел общения», — говорит он. А знаменитейший из богословов в одном месте говорит: «я был причастником образа, и не сохранил его. Он делается причастником моей немощи, чтобы и образ спасти, и плоти даровать бессмертие; таким образом. Он вступает во второе общение, гораздо превосходнейшее первого»230. Вот объясняется, что причащаться значит иметь общение.
Причастие и общение — одно и то же; первое получило свое название от выражения: иметь что-нибудь вместе, а второе от того, что имеющие что-нибудь вместе поступают сообща. И святой апостол говорит: «Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова? Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба» (1Кор.10:16—17).
Вот и здесь «свет мира» (Мф.5:14) показывает, что причастие есть общение; и никто из здравомыслящих не скажет, что причастие не есть общение. Как Божественный Хлеб, которого причащаются православные, делает всех причащающихся одним телом, так точно и еретический хлеб, приводя, причащающихся его в общение друг с другом, делает их одним телом, противным Христу; и пустословящий напрасно пустословит.
Если же он скажет, что, когда он причащался, ум его не был расположен к этому действию, то это еще более предосудительно: ибо, хотя он сознавал, что поступает недостойно, однако с сознанием грешил, не страшась Бога. Который «может и душу, и тело ввергнуть» на погибель «в геенну» (Мф.10:28), но боясь временно истязающего тело.
К чему неразумные оправдания? Как может он считать своими защитниками святых, которые говорят против него? Ибо, по их мнению, одно только подтверждение или отрицание в деле исповедания или отречения есть уже полное действие; и лицемерия даже только в прикосновении к жертве, не только идольской, но и частным образом закланной, они не допускали, чему есть бесчисленное множество примеров.
Не то же ли было и в предшествовавшее гонение? Священный Патриарх взят, изгнан, заключен в потаенное место; на престоле его христоборец; собор нечестивых; проклятие святого Никейского Собора; возобновление борьбы против Христа; ссылки святых епископов и игуменов, монахов и монахинь; пролитие крови, безвременные смерти, заключение в темницах, умерщвление голодом, разграбления; а что еще страшнее видеть и слышать, — оскорбление и попрание досточтимой иконы Христа, Богородицы, всех святых, разрушение храмов и жертвенников, осквернение и сожжение святынь.
При таких обстоятельствах, всякий причащающийся или участвующий в ядовитом хлебе, не есть ли отступник от Христа, отверженный, нечестивый, если он не обратится назад через покаяние? Такова истина; за нее мученики были убиваемы и терпели все, не отступая от нее. «Тем, которые поступают по сему правилу, — говорит апостол, — мир им и милость, и Израилю Божию» (Гал.6:16).
Сообщаемое же о Диании и об отце Григория Богослова и другое что-либо подобное, выдуманное и написанное еретиками в искаженном виде, было обманом для обольщения простых, и не по какому-нибудь страху — нет! — подписывались святые. Поэтому у них тотчас же, как они узнавали обман, являлось негодование и смелое оправдание.
Это, святой отец, если возможно, передай тому человеку, чтобы он, узнав истину, отвергнул неправедную подпись и присоединился к благочестивым, так как он и стар, и подлежит епитимии, и для этого оставил знаменитый монастырь. Если же нет, то молись о нас, чтобы нам не иметь никакого общения в этом отношении с таким человеком, доколе он не раскается.
Источник. Преподобный Феодор Студит. Послания.
В светлый праздник Рождества Христова читаем воспоминания Веры Ивановны Прохоровой о Рождестве в сталинском ГУЛАГе. Вера Ивановна Прохорова (1918–2013) – прямой потомок представителей промышленных династий России Прохоровых и Гучковых. Она видела и знала едва ли не всех выдающихся людей прошлого века. Вера Ивановна была осуждена на 10 лет по 58-й статье – всего лишь за то, что имела неосторожность сказать: «просто жалко людей». Она провела шесть лет в ГУЛАГе. Это была – по ее собственному выражению – жизнь в Зазеркалье…
«Праздновать величайшее событие человечества в лагере было чрезвычайно опасно»
Я хочу начать с того, что это невероятно, как нам удавалось год за годом праздновать величайшее событие человечества в этом особом лагере, где все было запрещено, где каждый шаг, предпринимаемый ради празднования Рождества, был чрезвычайно опасен, где постоянно приходилось применять сноровку, хитрость и мужество, чтобы сбить с толку безжалостный конвой.
Чтобы понять эти празднования, чего он нам стоили, нужно сначала описать лагерь и тех, кто там находился. Я попала в лагерь за свое происхождение. Мой дед был промышленник, и это стало обоснованием моего преступления. Но моей собственной ошибкой стало то, что в возрасте 15-16 лет я оказалась под вдохновением идеалов коммунизма, человеческого равенства и братства, несмотря на то, что многие из моих родственников были арестованы. В то время я думала: «Это ошибка, ошибка». Власти, конечно, обратили на меня внимание, но вопрос был отложен вплоть до конца сороковых годов…
Вера Ивановна Прохорова (1918–2013)
Сейчас молодые люди не понимают, что для человека означает все потерять, когда тебя отправляют в сибирский лагерь на всю жизнь. Они восклицают: «О, презренные трусы!», но я бы так не сказала. Эти люди были настолько морально сломлены, что уже не могли сопротивляться. Я думаю, потом они раскаялись, но гораздо ужасней были не люди, а машина советского общества, сокрушающая все на своем пути.
Представьте себе человека, ставшего подозреваемым, потому что его отец или дед священник. «Ваш дед был священником, а вы учитель… мы наверняка знаем, что вы относитесь к нам без уважения». – «Почему же?» «Тогда докажите обратное. Мы знаем, что ваш сосед…» (Этот сосед мог быть даже большевиком, но недостаточно благонадежным). «Я ничего не знаю». – «Не знаете? Сейчас посмотрим… Нам известно, что вы находились в одной компании, когда он сказал…». – «Я этого не слышал…» – «Но другие люди говорят, что вы это слышали и ничего не возразили. Если вы не поможете нам, если вы нам не расскажете про остальных, вы отправитесь в лагеря».
И вот, он думает о своей жене, о детях, что он единственный добытчик в семье. Это был безотказный метод, обычная тактика и многие люди пали ее жертвой.
Среди женщин в наших лагерях были как настоящие преступники – воры и убийцы, так и осужденные за политические преступления «против народа». Среди нас также были иностранки. Вы, наверное, знаете, что после Второй мировой войны был небольшой период ослабления режима, разрядка после войны. Я помню Красную площадь в день Победы: люди всех национальностей обнимались – русские, англичане, французы, американцы, даже американские негры, которые были для нас в диковинку. Солдаты и мирное население свободно общались, и поскольку рядом было американское посольство, американцы принесли оттуда бочки с вином и все его пили. Они танцевали, обнимались, целовались от радости, что война закончилась. Это было собрание всех наций.
Конечно, во время такого празднования произошло много встреч, одна молодая американка, полевая медсестра, которая впоследствии была с нами в лагере, оказалась в России во время окончания войны. Она влюбилась и вышла замуж за русского офицера, во времена этой разрядки, до того как Сталин осознал, что «железный занавес» слегка приоткрылся. Они были очень счастливы, и у них родился ребенок, но через два года их арестовали, ее как шпиона, а его как предателя. Таких историй об английских, американских и французских женщинах было очень много. Они были очень милыми девушками, не проститутками. Их преступление заключалось в том, что они полюбили.
Также в лагере было много русских девушек, у которых были романы с иностранцами, которые состояли или не состояли с ними в браке. Единственным способом спасения для этих русских девушек могло стать, если их мужьям удавалось увезти их из России. Однако зачастую получалось так, что он возвращался в Европу или Америку, рассчитывая, что она последует за ним, но вместо этого ее арестовывали. Дальше было еще хуже. Даже обычное знакомство с иностранцем могло стать основанием для отправки в лагеря. Это были годы огромной жатвы.
Среди нас были немки, эстонки, латышки, которые получили приговор за свою национальность или свое происхождение, китайки и кореянки и даже одна японка. В 1949 году в Корее произошла смена правительства, и Советы выступили на стороне корейского «героя» в качестве нового лидера, человека, который предположительно пострадал в заточении за социалистические идеалы. Но когда человек с корейской внешностью впервые выступил на публике, оказалось, что он с трудом говорит по-корейски, и люди стали смеяться. Он был самозванец, подсадная утка, а один корейский чиновник, который знал настоящего человека, сказал: «Это не он». Полиция не смогла арестовать чиновника, но они арестовали столько из присутствующих, сколько смогли поймать. Этой девушке было семнадцать лет, и она провело много лет в лагерях. То же самое случилось с китаянками. Когда чиновники стали восхвалять Мао Цзе Дуна и Сталина, эти две молодые красивые девушки простодушно спросили: «Почему Сталин? Он очень жестокий!» Их тоже арестовали. С нами была одна русская девушка, которую приговорили за анекдот, который начинался словами: «Сталин умер…»
Мне также запомнилось дело двух пожилых коммунисток: двух сестер, при их аресте одной было семьдесят, а другой шестьдесят лет. Старшая сестра была близкой подругой жены Молотова. Она и ее сестра получили приговор, а у младшей к тому времени уже был рак. Она была обречена, и ее направили в тюремную больницу в другую зону. Когда старшая узнала, что ее сестра находится на смертном одре, она, будучи непреклонной коммунисткой, пошла к начальнику и сказала: «Я коммунистка; я попала в этот лагерь по ошибке. Моя сестра умирает, позвольте мне ее увидеть». Он ей отказал. Они никогда не давали подобных разрешений, и ее сестра умерла, не простившись с ней.
Эта старшая сестра была в своем роде привлекательна, у нее были совершенно седые волосы, и она часто рассказывала о своих «подвигах» во время революции, о том, как она работала с Лениным, и так далее. Я присутствовала при том, как однажды вернувшиеся из больницы арестанты сообщили ей, что ее сестра умерла. Что тут было! Мы увидели, как она поднялась, как будто древняя иудейская пророчица; она стала рвать на себе волосы и что было мочи стала заявлять ужасные обвинения против Партии. «Чтоб они все погибли! Все! Они нас обманывали, мы верили в них, а они нас растлили! Они считали, что мы не понимали, что происходит, но мы все знали! Наши друзья, самые преданные, истинные идеалисты революции были расстреляны, а мы притворялись, что мы не знаем этого. Мы голосовали с теми, кто называл их врагами народа, и опять мы молчали. Чтоб они погибли! Вот тяжкое проклятие от всех тех, кого вы замучили и убили. Эй, вы там наверху, мы знали, что происходит, но мы были трусами. Мы притворялись, что счастливы, мы рукоплескали Сталину, рукоплескали этому чудовищу! Чтоб они все погибли!»
Две украинки, одна латышка и я застыли, слушая, сперва от потрясения, а затем уже из любопытства. В ее словах была мрачная красота и жуткая правда, и я поняла, что получалось, что коммунисты знали, что они делают, но все было построено на жестокости, глупости и лжи. Не знаю, что с ней стало. Думаю, кто-нибудь на нее донес, и она исчезла, возможно, была отправлена в другую зону.
Наши рождественские празднества свидетельствовали, что в людях нельзя уничтожить стремление к чему-то поистине небесному. Им нельзя овладеть, возможно, потому, что оно слишком возвышенно, но мы все ощущали его наличие.
Несмотря на то, что в каждом лагере празднования различались, огромная духовная чистота праздника была одинаковой, чего я не испытывала с раннего детства. Такое возвышенное чувство единства, братства и любви! Когда я восстанавливаю в памяти эти картины, мне кажется, что эти празднования были на самом деле самыми духовными, самыми трогательными и самыми близкими к Богу. Мы чувствовали, что Бог был среди нас.
Но примечательно, как шло приготовления к этим празднествам. Каждое празднование требовало много энергии, терпения, смелости и стойкости, и каждый шаг к празднованию был опасен. Приготовления начинались первого октября, когда в Сибирь приходили первые морозы, а вскоре за ними выпадал снег. Поскольку большинство женщин в лагере было из России или Украины, верующих называли «монашками». Они были не монахини, а просто религиозные женщины из деревень, чье преступление состояло в том, что они протестовали против закрытия церквей. Они вступали в спор с теми, кто приходил закрывать церкви, и их арестовывали. Их забирали от своих мужей, детей и внуков, и они были приговорены как «контрреволюционеры», пытавшиеся разрушить будущее процветание советского общества. Эти женщины были инициаторами праздника, и какая же тесная связь была между ними! Они помогали друг другу в самых трудных обстоятельствах – с едой, с получением продовольствия из домашних посылок, и даже с получением одежды из закрытого «гардероба».
За несколько месяцев до Рождества каждая женщина, получавшая посылку, отдавала часть своей муки, сахар, сухофрукты или вяленую рыбу женщине, ответственной за празднование. Все это было аккуратно отсортировано и спрятано, как правило, в сугробах во дворе, потому что каждый угол в лагере тщательно обыскивался. Ночью, когда вся охрана отправлялась по домам за пределы лагеря, печь продолжала гореть, потому что был ужасный мороз. Так что по ночам за недели наперед эти женщины готовили на печи в бараке множество всяких угощений. Они готовили кутью из пшеницы, сладкое кушанье из зерен с сахаром или медом и сухофруктами, которое мы обычно используем во время поминальных и праздничных дней. Они делали замечательные пирожки со смородиной. Они приготовляли сушеный картофель так, что он казался восхитительным. Но делали они это с осторожностью и благоразумием, а потом все припрятывали. Если охрана случайно обнаруживала эти свертки, их яростно уничтожали, а ответственную женщину наказывали.
Но к великому дню Рождественского Сочельника все было готово. Конечно, нам также нужна была Рождественская елка. Одна из бригад заключенных работала на лесоповале. В назначенный день каждая женщина из этой бригады прятала маленькую елочку под своей арестантской одеждой. В воротах лагеря их тщательно обыскивали, находили елочки в большом количестве и ломали их. Но был жесточайший холод, и для обыска бригады в конвое было всего три охранника, а женщин больше пятидесяти. Пока одну из них обыскивали, две или три проходили позади нее. Так что в Рождественский Сочельник в каждом бараке была елка. Другая бригада трудилась на обработке слюды, прозрачного как стекло минерала, а частички слюды сверкали и блестели. Так вот, из производственного цеха, где они трудились весь день, эти женщины приносили маленькие кусочки слюды для украшения.
Конечно, столы тоже нужно было чем-то покрыть. Но столы были очень длинные, за каждым умещалось восемьдесят человек, и представить себе скатерти такой длины было просто нереально. Но на протяжении месяцев в разные дни женщины умудрялись раздобыть простыню, которую забирали из запертой кладовой, говоря: «Понимаете, моя наволочка вся разодрана, я не могу спать на голом сене». Ладно, ей выдавали простыню.
Таким образом, в Рождественский Сочельник в каждом бараке, во всю длину стола лежали скатерти из белых простыней. На каждом столе была сверкающая елка, которая сияла частичками слюды и красивой звездой из цельной слюды. Почти каждый день на протяжении осени, столовая недосчитывалась столовых приборов, так что к Рождеству был полный комплект мисок, ложек и кружек к банкету. Вы не представляете, как это было трудно, потому что бараки очень часто обыскивали, и если они находили под подушкой всего лишь одну ложку, она немедленно конфисковалась. Лагерные ложки пересчитывались по мере их возвращения, поэтому раздобыть и спрятать столько ложек, мисок и кружек было большим подвигом. Это устраивали семь или восемь женщин.
Во время ежедневной работы эти женщины часто друг с другом ссорились. Представьте себе, в одном месте собрались русские, украинки, немки. Но в тот вечер, я не могла их узнать. Как ловко некоторым из них удавалось раздобыть еще одно платье из каптерки: «Зачем тебе это платье?» — «Это на 9 октября…» — «Это запрещено…» Но так или иначе, дежурная была тоже из заключенных, и она зависела от остальных, поэтому мало помалу она уступала.
В 10 вечера в Сочельник нас запирали в бараках, и тюремное начальство и охрана уезжали из зоны в свои деревянные дома, которые располагались в двух километрах оттуда. Тюрьма была надежной, поэтому они уезжали без опасений. Конечно, на дворе стоял декабрь, был жуткий холод, и они не хотели приезжать ночью для обысков, поэтому мы знали, что находимся в относительной безопасности. В полночь, женщины, которые осуществляли подготовку стола, похожие в своих платьях на ангелов, по одной подходили к каждому в бараке и очень вежливо приглашали нас к столу: «Будьте добры, присоединяйтесь, присаживайтесь за стол». Приглашали даже коммунистов. Некоторые ворчали: «Это в честь Бога, никакого Бога нет», но все равно приходили, они очень хотели придти, и большинство из них принимало участие в пении.
Есть такая украинская традиция, что в Сочельник за столом должно быть тринадцать перемен блюд, и у нас всегда их было тринадцать. Прекрасные, очень вкусные блюда. Сначала маленькие булочки с изюмом, потом кутья с сухофруктами, затем какое-то вкусное блюдо из вяленой рыбы и потом еще и еще до тринадцати. И все это время елка в центре мерцала частичками слюды.
Надо сказать, что весь этот криминальный мир, эти убийцы и воры, становились такими кроткими и благопристойными. Они сидели друг подле друга на скамьях, и им казалось, что они в раю. Когда наступало время службы, так называемые «монашки», верующие деревенские женщины, которые очень хорошо знали Рождественскую службу, начинали петь. Украинки тоже пели, и пели превосходно! Сначала пели православные, потом немки, поляки, украинские католички, а затем протестантки. Все они пели свои службы. А Евангельское чтение! Я уже упоминала, что почти в каждом бараке, как минимум одна женщина прятала экземпляр Евангелия, которое ей удавалось сохранить после обысков. Каждый год, в каждом бараке было Евангелие, которое читалось в этот день. Я помню одну пожилую немку, которая читала отрывки наизусть, и американку, которая читала по-английски. На каждом языке мы слушали Рождественскую историю. И мы все пели, даже ожесточенные убийцы и воры, все женщины, которые верили во Христа и Рождество.
Было чувство, что ты на небесах. Среди нас было абсолютное духовное единство, как будто все мы из разных групп слились в один голос, величающий Иисуса Христа и величайшее на земле событие. Пели латышки, пели немки свое Stille Nacht , а также полячки, китаянки, эстонки, украинки, армянки, француженки, американки. Все они пели колядки своих стран.
Конечно, в этих ужасных лагерях были очень тяжелые условия, и это никак не способствовало формированию добрых чувств между людьми. Была холодность, раздражительность, несправедливость… естественное влечение к семье, которая была так далеко. Люди зачастую были ожесточены, но в тот момент единственный раз в году мы чувствовали, что на земле воцаряется рай. И мы долгое время потом вспоминали это, говоря друг другу: «А помнишь то-то и то-то… Это было так прекрасно!»
За шесть лет только одна женщина отказалась придти. Она была коммунисткой, копия Троцкого, но одна из женщин принесла ей еду к ее кровати, и она съела. Она говорила: «Эти люди просто невежды. У них нет ни ума, ни культуры… но еда вкусная». Она тоже поучаствовала, но в такой мере, в какой смогла. Впоследствии преступники и многие коммунисты говорили: «Это было так прекрасно. Значит, Бог милостив?» — «Да, да, Бог милостив», — говорили мы. «Он нас простит?» — «Простит, если вы верите правдиво и искренне, и если вы раскаиваетесь, Бог вас простит. Он не такой как начальник тюрьмы. Он совершенно другой».- «Да, — говорили они, — мы это чувствуем».
Все, и молодые, и старые, с разным культурным уровнем и разными профессиями, те, кто обычно казались друг другу чужими, кто часто жестоко ссорился, совершенно переменялись в эту ночь. Мы все знали, что с нами Бог, и в эту ночь эту веру не могла разрушить ни одна земная власть. Мы были счастливы, и даже те, кто имел трудный характер, были рады стать частью одной человеческой семьи, славящей Христа и Его рождение. Это был праздник, который я запомню навсегда, и я знаю, что никакая земная власть не нарушит этого единства.
В.И. Прохорова
8 января о. Александр сообщил, что на Рождественской службе было необычно большое количество людей.
Многие проделали немалый путь (от Санкт-Петербурга до Дудачкино 162 км) чтобы попасть сюда впервые на праздничную службу. Это результат попыток в СМИ представить о. Александра экстремистом и сектантом. Многие не доверяют официальным средствам информации, и интересуются тем, что в них критикуют.
Во время обыска 23 декабря, в качестве экстремистской литературы, изъяты экземпляры нашего журнала "Русский Сигор". Это тот случай, когда можно быть уверенным, что их внимательно прочтут от первой страницы, до последней.
В Праздник Богоявления Преосвященнейший ГРИГОРИЙ, епископ Сан-Паулский и Южно-Американский (РПЦЗ), совершил водосвятный молебен в Сан-Паулу:
Память 22 декабря/4 января (1970/1971 г.)
4 января 1971 года в тюремной больнице города Кирова (до переименования – Вятка), на 68-м году жизни от сердечной болезни скончался Борис Владимирович Талантов. При советской власти он умер в бесчестии как политический преступник, находясь в заключении с сентября 1969 года за написание ряда исключительно откровенных и подробных сообщений о преследовании православных христиан атеистическим режимом и руководящими иерархами Московской Патриархии – "преступление", которое в Советском Союзе относилось к разряду "антисоветской деятельности".
Жизнь Бориса Талантова представляет собой типичную биографию православного христианина в Советском Союзе, достигающую высшей точки в последние годы его жизни, с редкой смелостью правдиво описавшего религиозную ситуацию в СССР. Его жизнь является примером "шокирующей правды", выраженной в заявлении писателя Анатолия Кузнецова, бежавшего из СССР на Запад в 1968 году: "Невозможно одновременно быть советским гражданином и порядочным человеком". Борис Талантов был честным человеком, который до конца своей жизни оставался настоящим православным христианином, не запятнавшим свою совесть, и именно поэтому в советской системе единственно возможным для него местом была тюрьма.
Основные события его биографии описаны им самим в его "Письме к генеральному прокурору СССР", датированном 26-м апреля 1968 года. Последующие цитаты взяты непосредственно из этого документа.
Борис Талантов родился в 1903 году в Костромской губернии в семье священника. В 1922-23 годах он был студентом Института Межова в Москве. "Мои ближайшие родственники и я сильно страдали от беззаконий и произвола государственных служб безопасности во время правления Сталина. Мой отец в возрасте 62-х лет в 1937-м году был осужден тройкой и, несмотря на болезни и возраст, был сослан в Темниковские лагеря (Саровский монастырь), где ныне отбывает наказание писатель Ю.М. Даниэль. 5 февраля 1940 года я обратился с прошением к генеральному прокурору РСФСР, в котором содержалась просьба о досрочном освобождении моего отца по состоянию здоровья. Лишь 19 декабря 1940 года, после продолжительного молчания, мне пришло уведомление из секретариата генерального прокурора о том, что мой отец умер в лагерях 12 марта 1940 года. Единственной причиной его ареста и заключения являлось то, что мой отец был священником. Мой брат Серафим Владимирович Талантов работал инженером по гидравлике в городе Вологда и в 1930 году, в возрасте 22-х лет, был арестован и осужден безо всяких на то причин. Он погиб в лагерях при постройке Беломорканала. Из-за моего происхождения спецслужбы в период с 1930 по 1941 годы угрожали и лично мне. В 1954 году за религиозные убеждения я был исключен из педагогического института. Официально – за дисциплинарные провинности. Честно трудясь всю свою жизнь, как это видно из моих документов, я, несмотря на это, постоянно пребывал в страхе, что меня арестуют и отправят "гнить в тюрьму", или же уволят с работы с занесением в "черные списки". Поэтому я счел своей обязанностью написать письмо в газету "Правда", выражая свой протест против тирании и беззаконий, творимых КГБ".
Это письмо, вызвавшее ярость у советских чиновников по отношению к его автору, Талантов анонимно отправил 18 июля 1957 года. "Я не знаю, дошло ли мое письмо до редактора "Правды", но я точно знаю, что с ним ознакомились в Кировском КГБ. В нем, проведя экспертизу почерка, установили, что письмо принадлежало мне. 29 июля 1958 года меня вызвали в КГБ, где я подписал бумагу о том, что я являлся автором письма, а также выразил сожаление, что по слабости духа не поставил под ним своего имени. 14 августа 1958 года я был уволен с работы в Кировском политехническом институте "по собственному желанию"".
Не испугавшись такого давления, Талантов написал еще ряд писем, на этот раз всегда подписывая их своим именем. Вот что он говорит об этих письмах:
"1. Письмо в журнал "Наука и религия", содержавшее опровержение лжи антирелигиозной пропаганды. Выслано 31 октября 1960 года, ответа на него получено не было.
2. Письмо в газету "Известия", озаглавленное "Массовые уничтожения памятников церковной архитектуры в Кирове и области". Выслано 19 февраля 1963 года. Ответа от редактора газеты я не получил, но летом 1963 года на собрании в Кирове один из выступавших московских докладчиков, очевидно по указанию редактора "Известий", предложил подвергнуть меня за мое бунтарское письмо принудительному лечению, то есть заключить меня в психиатрическую лечебницу.
3. Письмо в газету "Известия" – "Советское государство и Христианская религия", полученное редактором газеты 19 декабря 1966 года".
Последнее письмо было переработкой открытого письма патриарху Алексию, написанного Талантовым и подписанного еще 12 верующими. "В письме содержались в основном описания вопиюще бессовестных поступков местного епископа Иоанна, ставившего своей целью разрушение церковной жизни в регионе. По этой причине верующие требовали от Патриарха немедленного снятия епископа Иоанна с кафедры. Кроме всего прочего в письме отмечалось, что в промежуток с 1960 по 1964 год гражданские власти незаконно закрыли в Кировской области 40 церквей (что составляло 53% от общего количества церквей в этой области), сожгли в этих церквах иконы и иконостасы, а церковные ценности разворовали".
""Открытое письмо патриарху Алексию" каким-то способом попало заграницу, и 8 декабря 1966 года было зачитано на Би-Би-Си. 14 февраля 1967 года за написание этих писем я был вызван в управление КГБ по Кировской области. Мне было предложено убрать мою подпись с "открытого письма кировских верующих", о котором стало известно заграницей. В письменном объяснении я отметил, что как автор данного письма, а равно и письма, отправленного редактору "Известий", я подтверждаю подлинность моей подписи и буду продолжать отстаивать истинность того, о чем говорится в письмах. В тот же самый день КГБ провело обыск в моей квартире и изъяло мои рабочие документы, содержавшие наброски моих комментариев к различным трудам по философии.
Позже, 25 февраля, я узнал из передачи по Би-Би-Си, что в то же самое время, когда я подтвердил подлинность своей подписи в КГБ, митрополит Никодим, находясь в Лондоне, заявил об анонимности авторства моего письма и сказал, что по этой причине письмо является фальшивкой. Он дал понять, что готов подкрепить свои слова клятвой на кресте и Библии. Данное утверждение митрополита Никодима очень меня расстроило, так как из переписки с Московским Патриархатом я был убежден, что митрополит Никодим знает о моем авторстве данного письма и не может в нем сомневаться. Поэтому 22 марта я направил письмо патриарху Алексию, в котором опроверг утверждение митрополита Никодима об анонимности моего письма и подтвердил истинность приводимых в нем фактов.
Кроме моей, "Открытое письмо" содержало еще 7 подписей. В начале апреля все подписавшие письмо были по одиночке вызваны в Кировский горсовет для дачи показаний по этому поводу. Допрос вела секретарь горсовета Л. Останина, назвавшая меня "опасным человеком, которого поддерживают заграницей", и пригрозила тюремным заключением тем, кто в будущем будет подписывать письма подобного рода. Невзирая на угрозы, ни один из допрашиваемых не отозвал своей подписи от письма.
В то же самое время агенты КГБ добрались до нескольких верующих, подавших прошение об открытии в Кирове второй церкви. Этих верующих обвинили в связи со мной, назвав меня "опасным политическим преступником". В заключение, один из преподавателей Политехнического института, где я преподавал высшую математику в 1955-58 годах, публично назвал меня "врагом народа", как во времена Ежова.
Другим результатом написания Талантовым этих писем была статья в советской газете "Кировская правда" от 31 мая 1967 года, "содержавшая клеветнические предположения, грубые угрозы и голословные обвинения в мой адрес", и в которой также использовались материалы из личного архива Талантова, конфискованного КГБ 14 февраля 1967 года – тем самым было продемонстрировано существование тесных рабочих отношений между советской прессой и политическим ведомством, занимавшимся преследованиями верующих. Трагическим итогом было то, что "моя жена, Нина Агафангеловна Талантова, страдавшая от повышенного кровяного давления, не смогла перенести угроз и клеветнических обвинений, содержавшихся в статье, выдержанной в стиле запугивающих материалов против псевдоврагов народа ежовского периода. 7 сентября 1967 года с ней случился сердечный удар, и она умерла 16 сентября 1967 года.
В день ее смерти я хотел, чтобы над ней совершили обряд миропомазания, как она и просила. Однако настоятель единственного открытого в Кирове храма преподобного Серафима Саровского, заявил мне, что местные власти запретили совершать миропомазание на дому. Этот прискорбный случай показывает, что православные христиане Кирова лишены даже тех возможностей, которые существовали при Сталине".
Талантов и сам был уже серьезно болен.
В результате своей деятельности Борис Талантов был арестован 12 июня 1969 года и 3 сентября того же года приговорен к двум годам тюрьмы за антисоветскую деятельность. В своем обращении к суду он еще раз отметил, что по-прежнему не отказывается ни от чего им написанного, что все его письма содержат лишь правдивый фактический материал. Борис Талантов подчеркнул, что он остается верным Православию, своим идеалам и убеждениям. Он также попрощался со своими друзьями, поскольку не надеялся вернуться из тюрьмы живым. Так и произошло.
Для верующих как в СССР, так и заграницей Борис Талантов являлся вдохновляющим примером христианского мужества, способного противостоять невероятным преградам. Московский интеллигент Анатолий Краснов-Левитин, который и сам попал в тюрьму за свое правдолюбие, так описывает Бориса Талантова в статье "Драма в Вятке", написанной во время ареста Талантова и затем опубликованной в журнале "Посев" (за октябрь 1969 год):
"Я видел его всего лишь один раз: невысокий худой пожилой человек с маленькой серой бородкой, сутулый, с дешевым маленьким портфелем в руках, неразговорчивый. По внешности – типичный человек из лесной глуши. Когда во всех газетах и журналах было полно глупой клеветы против верующих, а иерархи сидели на месте, боясь сказать хоть слово в защиту Церкви – в это время простой вятский учитель боролся за Церковь. Он боролся при помощи пера, писал поразительные письма всюду, куда можно было, он боролся словом, обличая произвол властей и преступное потворство церковной иерархии. Ему, пожилому человеку, было очень трудно, потому что в провинции он был совершенно один... В провинции люди более робкие, чем в Москве, власть более деспотичная, а ее произвол носит более циничный характер... Однако оказалось, что у этого кроткого маленького пожилого человека железная воля, титаническая энергия и великое сердце. Этого человека не сломали ни болезни, ни личные беды. Он – герой, но герой немногословный, скромный, тихий. Он пожертвовал своей жизнью просто, как бы естественно, не изображая из себя кого-либо. Он ровным и спокойным голосом свидетельствовал о правде и спокойно и тихо взошел за это на Голгофу".
Так Борис Талантов жил и умер – бесстрашным исповедником Святого Православия. Благодаря смелым письмам, направленным против преследования Церкви государственной властью и советским церковноначалием, Борис Талантов как бы стоит во главе тех многих верующих, чьи откровенные петиции и протесты достигли свободного мира за последние 25 лет: верующие Почаева, два московских священника, архиепископ Гермоген и другие. Но по глубине анализа Талантов превосходит их всех и выводит их протесты на гораздо более высокий уровень.
Борис Талантов был философом; в одном из своих писем он упоминает, что его записи и комментарии к различным философским трудам были выкрадены КГБ. Используя свое философское мышление как в личной трагедии, так и в трагедии других верующих в Советском Союзе, он проник к истокам самых "корней" современной Московской Патриархии. Проблема заключается не просто в несправедливости, преследованиях и лжи, против которых верующие так бесстрашно протестуют в течение последних 25-ти лет – проблема заключается в самой сущности "сергианства": том договоре, который митрополит Сергий (Страгородский) заключил с советской властью в 1927 году. Талантов развивает эту мысль в своем труде "Сергиевщина, или приспособление к атеизму (Иродова закваска)".
Однозначно опровергая тот в общем благоприятный образ митрополита (патриарха) Сергия, который сложился на Западе, Талантов утверждает, что "корни тяжелого церковного кризиса, который сейчас обнаружился, были заложены именно патриархом Сергием". Вышеупомянутая Декларация 1927 года явилась не "вынужденным документом церковной власти, которая стремилась сохранить количество приходов", но "это обращение и вся последующая деятельность митрополита Сергия были предательством Церкви". "Своей ложью и приспособленчеством митрополит Сергий не спас никого, кроме самого себя". Сергианство "было не только чудовищной ложью, но и низким предательством Церкви и верующих. Этим заявлением митрополит Сергий прикрыл чудовищные преступления Сталина и стал послушным орудием в его руках". Даже открытие некоторых церквей во время Второй Мировой войны вовсе не было результатом сергианского компромисса. "Открытие церквей при целом ряде условий не было заслугой патриархов Сергия или Алексия, но лишь актом атеистического режима, совершенным для успокоения людей, под давлением простого народа".
В своей еще более откровенной статье "Секретное участие Московской Патриархии в борьбе Коммунистической Партии Советского Союза против Православной Церкви" Талантов указывает цели, для осуществления которых Московская Патриархия превратилась в "послушное орудие атеистического режима". На родине "Московская Патриархия и большинство ее епископов тайно принимают участие в действиях атеистического режима, направленных на закрытие церквей и борьбу с Православной верой". За рубежом, "при помощи бесстыдной лжи и клеветы", Патриархия пытается скрыть "беззаконное закрытие храмов, притеснения верующих и тайные административные меры, направленные на подрыв веры в самом СССР... Во-вторых, лживая и предательская деятельность Патриархии направлена на создание и развитие всемирного псевдохристианского движения, идущего по абсолютно ложному пути, максимально далекому от святоотеческого Православия, и таким образом подрывающего его. В качестве примера последнего утверждения Талантов приводит требование Московской делегации на Всеправославном Соборе 1961 года на Родосе "отречься от христианской апологетики и идеологической борьбы с современным атеизмом".
Подводя итог, Талантов предупреждает: "Деятельность Московской Патриархии заграницей является сознательным предательством Русской Православной Церкви и Православной веры. Московская Патриархия на международной арене действует на пользу антихристианства".
Ни один из русских критиков Московской Патриархии не делал более решительных заявлений. Слова Талантова полностью совпадают с мыслями епископов-иосифлян, демонстрируя всем, что предупреждения иосифлянских епископов о последствиях декларации митрополита Сергия были совершенно справедливы и полностью исполнились. В связи с этим, актуальным является вопрос об отношении Б. Талантова к деятельности "Иосифлянской" или катакомбной Церкви в СССР. Талантов пишет об этом в одной из своих статей. "Семья Слобожаниных воспитала своих детей в Христианской вере, а их дом служил для распространения Христианства среди жителей их деревни. В их доме верующие, называющие себя истинно-православными христианами, собираются на молитву, поют псалмы и читают Библию. Единственным их отличием от других православных является непризнание ими патриарха Алексия и подчиняющихся ему епископов, которых истинно-православные считают изменниками Церкви. В июне 1961 года Народный суд вынес М.Л. Слобожанину приговор в тунеядстве и отправил его в ссылку на пять лет... В конце 1962 года тот же суд лишил Татьяну Слобожанину родительских прав и отправил ее в ссылку, а дети были определены в детский дом" ("Из письма к генеральному прокурору", стр. 131). Из приведенной цитаты понятно, что Талантов поддерживает истинно-православных христиан в их борьбе против тирании со стороны государства и официальной церковной иерархии. Как отмечает Джон Дэнлоп, границы "официальной" и "катакомбной" Церквей достаточно расплывчаты. Труды Бориса Талантова говорят о глубоком разделении внутри Московского Патриархата, разделении между "сергианской" иерархией и ее "коммунистическим христианством" и настоящими православными верующими, которые всеми доступными им средствами сопротивляются нечестивым попыткам "приспособления к атеизму". Борис Талантов обвиняет в предательстве православных христиан в России и тех на Западе, которые не отвергают возможности переговоров с Московской Патриархией, потому что она "подвергается преследованиям", но в то же время не замечают гонений на верующих со стороны самой Патриархии.
Судьбы Русской Православной Церкви известны лишь Господу, но мы надеемся, что когда-то она снова станет свободной. Письма Бориса Талантова указывают на этот день. Хотя первоначальной их целью было сопротивление современным автору деяниям, направленным против Православия, благодаря своей глубине эти письма выходят за пределы злободневных целей. Несомненно, что труды Бориса Талантова будут использованы в качестве свидетельств на Поместном Соборе, который будет собран свободной Русской Церковью. В этом Соборе будет также принимать участие и Зарубежная Церковь, а результатом Собора станет оценка ситуации, возникшей из-за коммунистического ига и сергианства.
Борис Талантов был не только полемистом и философом – во-первых, и, прежде всего, он был просто православным христианином. Черты его христианского характера, которые можно не заметить в его общественно-политических письмах – его терпение, упование на волю Божию и христианскую любовь – хорошо видны из письма, написанного Талантовым в тюрьме незадолго перед смертью (7-го декабря 1970 года). Письмо было опубликовано в Вестнике Русского Студенческого Христианского Движения, Париж, № 4, страница 168.
"Ваши письма были для меня большой радостью, потому что, узнав 2 октября 1969 года о Ваших злоключениях, я очень о Вас волновался и горячо молился Богу об избавлении Вас от искушений.
Я выражаю свою сердечную благодарность Вам и Вашим друзьям за вашу великую доброту, оказанную мне в такое тяжелое для меня время. Искренняя и жертвенная любовь среди нас, христиан, есть знак того, что мы – ученики Христовы. Знание этого само по себе утешает и ободряет нас, независимо от состояния, в котором мы находимся. Для меня, старого больного человека, заключение является очень тяжелым испытанием. Но здесь я встретил несколько по настоящему верующих заключенных, которые, по возрасту младше меня, присматривали за мной и помогали мне, как будто бы я был их отцом. Подобно этому, верующие на свободе также поддерживали меня своими письмами, в которых очевидно проявляется христианская любовь.
С 6-го ноября я нахожусь в госпитале из-за болезни сердца. Окулист обнаружил катаракту обоих глаз и сказал, что мне необходима операция, иначе я полностью ослепну. Но все эти беды не сломали моего духа и веры: я по-прежнему могу писать и читать письма, слава Богу.
Я нахожусь в добром духе и с благодарностью приму от Господа все мои горькие испытания.
Я горячо молю Бога о Вашем здоровье и о здравии всех православных христиан.
До сохранит Вас Господь от всех злоключений и бед и дарует Вам Свою радость.
Ваш друг, Борис Талантов".
На фото - отец Макарий и отец Иероним
Архим. Макарий (Сушкин) родился 17 октября 1820 года в семье тульского купца первой гильдии, почетного гражданина города Ивана Денисовича Сушкина и его супруги Феодосия Петровны. В метрической книге тульской церкви Успения Пресвятой Богородицы, что в Павшинской слободе сохранилась запись о его рождении и крещении. «17 октября 1820 года у купца Ивана Денисова Сушкина родился сын Михаил. Молитвословие родильнице читал и младенца имя рек священник Баженов. Крещен младенец 18 октября. Крещение совершали: священник Василий Баженов, дьякон Емельян Гастев, дьячок Терентий Феодоров, пономарь Павел Лукин. Восприемниками были мещанин Петр Петров Сушкин и мещанская вдова Авдотья Яковлева Сушкина». (1)
Семья Михаила Ивановича относилась к числу самых зажиточных в Туле. Его дед Денис Осипович Сушкин владел крупной щетинной фабрикой – предприятием по производству сортированной щетины, которая шла только на экспорт – в Санкт-Петербургский порт и приносила владельцу десятки тысяч рублей чистой прибыли в год. Помимо этого семье принадлежал еще и воскобельный завод. По сохранившимся историко-статистическим исследованиям того времени известно, что здесь ежегодно выбеливалось воска на 150 тысяч рублей.
Патоку и вощину Сушкины скупали в Курской и Тамбовской губерниях, чистый мед продавали в Москву, а выбеленный воск к Санкт-Петербургскому порту». В начале 1830-х годов Денис Осипович вместе с сыновьями Иваном и Кондратом открыли Торговый дом, который вел все торговые операции тульских купцов в Санкт-Петербурге, совершая сделок на 10 миллионов рублей в год. Все это состояние по наследству перешло к старшему сыну – Ивану Денисовичу Сушкину. (2)
Вся большая семья Сушкиных жила в доме на ул. Ново-Павшинской в Туле (теперь ул. Коминтерна, 4), этот дом сохранился и признан памятником истории и культуры регионального значения. В квартале от дома размещалась церковь Успения Пресвятой Богородицы, прихожанами которой были родители Михаила Ивановича. Иван Денисович Сушкин много лет служил здесь церковным старостой. В 1811 году на его пожертвования удалось преобразить храмовый придел во имя Святителя Николая Чудотворца, в 1812 году на его средства был построен новый придел во имя иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радости».
В 1814–1816 годах Иван Денисович Сушкин финансировал строительство многоярусной колокольни. На ней имелось 7 колоколов, самый большой – весом в 218 пудов. В 1845 году Иван Денисович Сушкин открыл при храме приют для одиноких стариков. Строительство обошлось ему в полторы тысячи рублей серебром, но, для сравнения, только на покупку серебряной церковной утвари он пожертвовал 7 тысяч, а на нужды бедных прихожан – 17 тысяч рублей.(3)
Но при этом глава семьи – Денис Осипович Сушкин оставался в стороне этих богоугодных дел, так как сам относился к числу раскольников. Как свидетельствуют биографы отца Макария, между его православными родителями и дедом-раскольником был серьезный разлад в отношениях, и сыновьям Ивана Денисовича пришлось в свое время сделать непростой выбор.
Кроме записи в метрической книге о мирском периоде жизни отца Макария в Туле сохранился еще один архивный документ, где упоминается его имя. Это церковное свидетельство, которое 12 марта 1850 года И.Д. Сушкину выдал приходской священник о составе его семьи. В декабре 1849 года И. Д. Сушкин победил на местных общественных выборах и стал тульским городским головой и председателем Тульской городской Думы, то есть занял высший пост в местном самоуправлении, еще более упрочив положение своей семьи в тульском обществе. Из этого документа известно, что у Михаила Ивановича было три брата: старшие Василий и Иван и младший Петр. Наиболее близкие отношения его связывали с Иваном и Петром, причем эти связи поддерживались и в период, когда Михаил Иванович принял монашеский постриг. (4)
Из воспоминаний биографов Сушкина известно, что в 1851 году Михаил упросил отца отпустить его в паломничество по святым местам, он мечтал попасть на Афон. Иван Денисович сына отпустил, но с условием, что тот вернется домой. Безусловно, глава семьи рассчитывал, что Михаил вместе с братьями продолжит семейный бизнес, но был вынужден согласиться с выбором сына. Как известно, молодой Сушкин приехал на Св. Афон 3 ноября 1851 года, а 27 ноября был пострижен в схиму. Стремительное развитие событий объясняется смертельным недугом, который сразил молодого паломника. Его состояние казалось настолько безнадежным, что умирающего послушника постригли в схимонашество немедленно, не ожидая никак, что он не только скоро окрепнет и встанет на ноги, но и принесет много пользы принявшей его обители.
22 февраля 1853 года отца Макария рукоположили во диакона, через два года с небольшим, 3 июня 1856 года – во иеромонаха. А 20 июля 1875 года отец Макарий был торжественно избран игyменом Пантелеимонова монастыря. При этом присутствовали экзархи Константинопольского патриарха: Высокопреосвященный митрополит Никейский Иоанникий и митрополит Деркийский Иоаким. Отец Макарий стал первым русским настоятелем православной обители на Святой Горе.
Тульская родня приняла выбор Михаила Ивановича и оказывала большое содействие его деятельности по укреплению русской общины в Греции и в строительстве московского подворья монастыря. По завещанию И. Д. Сушкина часть его многомиллионного состояния была завещана монастырю. Щедрые пожертвования делали в пользу монастыря и родные братья отца Макария – Иван и Петр.
Их отношения были не только родственными, но и деловыми. Часть финансовых средств монастыря лежала на счетах Тульского городского общественного И. Д. Сушкина банка, которым управляли братья Иван и Петр Сушкины. 24 июня 1886 года Тульский окружной суд по предложению особенной канцелярии по кредитной части Министерства финансов признал этот банк банкротом. До разорения крупнейшее кредитное учреждение Тулы довели махинации братьев Сушкиных. Убытки кредиторов измерялись в 1 847 000 рублей, в число обманутых вкладчиков попал и Русский на Афоне Пантелеимонов монастырь, потерявший при крахе банка 70 тысяч рублей. По приговору Московской судебной палаты Иван и Петр Сушкины получили по 6 лет сибирской ссылки и, смеем предположить, даже не смогли проводить в последний путь родного брата. (5) Отец Макарий умер 19 июня 1889 года.
1. Государственный архив Тульской области (ГАТО), ф. 256, о. 1, д. 2820, л. 173.
2. Линк И. В. Города Тульской губернии. Часть I. Историко-статистический взгляд на города Тульской губернии. Тула. 1841, с. 113 - 114.
3. Троицкий Н. И. Святые храмы города Тулы. Тула, 1888; Тульские епархиальные ведомости, 1868, № 16.
4. ГАТО, ф. 518, о. 1, д. 7199, л. 50.
5. ГАТО, ф. 21, о. 4, д. 15, л. 30–30 об., ф. 156, о. 1, д. 11, д. 10, л. 18.
Ирина Парамонова, историк, архив г.Тула. 
г. Тула. Родовой дом семьи Сушкиных
Статья Ирины Парамоновой, историка из г.Тулы, о жизни и деятельности игумена священно-архимандрита Макария (Сушкина) является очень важной и представляет большой интерес. В Государственном архиве Тульской области ей удалось найти документы о рождении и крещении отца Макария, что позволило уточнить дату его рождения. До сего дня считалось, что он родился в 1821 году, точной даты не было известно, но теперь точно установлено, что это случилось 17 октября 1820 года в Туле.
Черно-белые фотографии Сарова начала XX века. Много фотографий 1903 года, сделанных во время канонизации преподобного Серафима Саровского М. И. Грибовым, потомственным московским фотографом.
Праздник Рождества Христова - один из древнейших праздников христианских.
Считаем в корне неправильной ситуацию, в которой христианские общины – епархиальные и приходские – лишены в Русской Православной Церкви возможности участвовать в избрании своих духовных руководителей. Предлагаем следующее.
Первое Рождество Христово Троицкий приход в Астории (США) встретил без своего настоятеля протоиерея Всеволода Дутикова. Прихожане и новый священник Димитрий Добронравов постарались сделать все, как было при почитаемом всеми батюшке. Помоги Родившийся Господь этому приходу продолжить приходскую жзнь так, как она здесь традиционно сложилась!
Последнее десятилетие жизни Ивана Васильевича Киреевского (1806 – 1856) было неразрывно связано с Оптиной Пустынью. Духовным отцом его семьи был иеромонах Оптиной Пустыни старец Макарий (Иванов). С женой Натальей Петровной и детьми Иван Васильевич часто бывал в монастыре. Иногда и старец Макарий навещал Киреевских в их имении Долбине, останавливаясь в специально построенном для него маленьком домике. Супруги Киреевские разделяли труды старца по издательской деятельности монастыря, начатой в эти годы. Переписка Ивана Васильевича со старцем Макарием показывает, насколько важна была эта работа для него и насколько ценилась Киреевскими молитвенная забота старца об их семье.
Старец Макарий обычно заканчивал письма к Ивану Васильевичу словами: «Испрашивая на Вас и на все семейство Ваше мир и благословение Божие, с почтением моим остаюсь недостойный Ваш богомолец многогрешныйиеромонах Макарий»[1]. Иван Васильевич в конце своих писем к старцу неизменно писал: «Испрашивая Ваших святых молитв и святого благословения, с искренним уважением и сердечною преданностию остаюсь Ваш покорный слуга и духовный сын И. Киреевский»[2]. Нередко Иван Васильевич просил старца Макария особо помолиться о детях, забота о которых составляла смысл его существования. В дневнике 3 октября 1853 года отец пятерых детей записал: «Моя жизнь теперь, т. е. настоящая сторона моей земной жизни, — это жизнь моих детей. Иногда мне живо представится, что они выросли, и несчастливы, и терпят горе от того, что я мало заботился об них, и тогда я плачу, и сердце мое становится на настоящую дорогу: готово поднять муки и вынести лишения за любовь свою. <...> Господи! Вразуми, спаси, помилуй и наставь на истинный путь и утверди в нем! О, милосердый Отец! Сделай, чтобы дети мои не плакали от моей вины! Сделай жизнь мою полезною для них не потому, чтобы я был достоин такой жизни, но потому, что Ты милосерд и что Твоей благости нет границ»[3].
Супруги Киреевские в попечении о своих детях следовали завету апостола Павла — воспитывали их «в учении и наставлении Господнем» (Еф. 6, 4), относясь к делу воспитания как к высшему служению. Во время болезней детей Наталья Петровна и Иван Васильевич обращались прежде всего ко врачебнице духовной — церкви. Так, извещая старца Макария о болезни восьмилетнего сына Сергея, Иван Васильевич писал: «Очень боимся за него и усердно просим Ваших святых молитв. Вчера он приобщился Святых Таин, мы боялись запоздать этим святым делом и полагали, что лучше начать лечение таким образом».
В том же письме Иван Васильевич писал о старшем сыне, восемнадцатилетнем Василии, учившемся в Петербурге: «Мысль о Васе тоже очень смущает меня. Мне тяжело думать, что ему придется еще три года провести в этом полузаключении, в монастыре без святыни. Лучшие годы жизни пройдут в скуке и пустоте душевной, а неизвестно еще, будет ли от того какая выгода для следующей жизни, не говоря уже о Будущей»[4].
Все годы пребывания Василия в лицее были для родителей временем беспокойства и усиленных молитв о нем. За советом и помощью супруги Киреевские постоянно обращались к старцу Макарию. В одном из писем, изложив очередные неприятные и тревожные обстоятельства пребывания Василия в лицее, Иван Васильевич добавил: «Об Васином деле Наталья Петровна напишет Вам подробно. Я пишу только для того, чтобы, беседуя с Вами, привязать мою мысль к Вашим святым молитвам»[5]. В другом письме, благодаря старца за истинно отеческое участие в делах семьи, Иван Васильевич писал: «...припадая к стопам Вашим, прошу Вас, милостивый Батюшка, помолиться за Васю и вынуть за него часть[6]. Ему очень трудно и тяжело и от положения своего, и от характера, и, может быть, от наших ошибок в воспитании»[7].
Беспокойство за старшего сына заставило Ивана Васильевича весной 1856 года выехать из Долбина в Петербург, чтобы помочь Василию подготовиться к выпускному экзамену. Поездка была предпринята за две недели до Пасхи, что свидетельствует о неотложности и важности этого дела для отца. Ничто не предвещало беды, но через два месяца земная жизнь Ивана Васильевича оборвалась. Уезжая из дома, он не подозревал, что никогда уже не увидит жену и младших детей.
Как причудливо порой перекликаются слова человека и события его жизни. 2 июня 1854 года Иван Васильевич в письме к своему другу А. В. Веневитинову писал: «Мы надеемся видеть тебя в проезд через Москву, когда ты, как говорят, поедешь осматривать твои ведомства. Очень бы хорошо было, если б жена твоя поехала с тобою и если бы вы побольше пробыли в Москве. Особенно теперь пора оставить Петербург с его холерным воздухом и нерусским духом»[8]. Через два года, 12 июня 1856 года, Иван Васильевич скончался в Петербурге от холеры, и именно Алексею Владимировичу суждено было взять на себя хлопоты по перевозке его тела из Петербурга в Оптину Пустынь.
Первым человеком из семьи, на которого обрушилось нежданное горе, был Василий. Сохранилось его письмо, написанное в день кончины отца и адресованное дяде — Петру Васильевичу Киреевскому. То, что Василий обратился прежде всего к Петру Васильевичу, не было случайностью. Выбор этот объясняется не только страхом испугать горестным известием Наталью Петровну Киреевскую и Авдотью Петровну Елагину — мать Ивана Васильевича. Петр Васильевич Киреевский, обладавший нежным и любящим сердцем, признался когда-то старшему брату Ивану: «Ты знаешь, что других детей, кроме твоих, я не хочу, и у меня не будет»[9].
Письмо Василия Киреевского не было переписано набело и представляет собой скорее черновик с зачеркнутыми, недописанными и вписанными словами. Приводим текст этого письма по подлиннику[10] с небольшим сокращением и сохранением некоторых особенностей авторской орфографии и пунктуации (подчеркнутые слова выделены курсивом, зачеркнутое заключено в квадратные скобки, вписанное оговорено в примечаниях, угловыми скобками обозначены редакторские дополнения):
«<л. 1> Извини, что скверно пишу — времени нет![11]
Дорогой мой Дядя!
Писано[12] Вечером
12-го июня 1856.
Зная, что ты, как и отец мой, всегда во всем слепо вверяешься Божиему Промыслу, дорогой мой дядя! приготовься выслушать весть нежданную, весть горькую и вместе светлую, весть, которую ты, как Христианин глубокий, примешь перекрестясь и скажешь: “Да будет Воля Твоя!!”
Дорогой мой дядя Петр! С отцом моим случился вчера припадок холерный: было это вот как! Вчера (11-го июня, понедельник) отец мой с утра был совершенно бодр и здоров <...> приехав домой в свой 95-ый №мер гостиницы Демут <л. 1 об.> с визита В<ладимиру> Павл<овичу>[13]Титову[14] и полковнику Измайловского полка Соболевскому, вдруг почувствовал большую слабость [в] и усталость во всех членах тела и вследствие того сказал мне[15], чтобы я один обедал, а что он скушает только одного[16] супу, — так и сделал.
После обеда, около 4-х часов, Папà вдруг сказал мне, что чувствует боль и судороги в икрах правой ноги. Я не знал, что и подумать, и предложил сбегать за Гофманскими каплями (я не смел [назва<ть>] сказать “за холерными”). Но отец решительно сказал, что не хочет никакого лекарства, а что это с усталости судороги в икрах.
Вдруг я вижу, отец начинает охать и валяться по постели и вдруг весь выпрямляется, рискуя упасть с нее! Я быстро подхватил его на руки, поднял, уложил, растер ему икры фланелью и позвал Антона (человека нашего), приставил его к отцу, а сам — шапку и за доктором!
<л. 2> Отец заметил это мое движение и проговорил: “Священника, Вася!” Я полетел, но едва-едва и то на кончике захватил одного из 3-х священников дома, именно умного протоиерея Казанского собора — Сидонского[17], просил его взять Св<ятые> Запасные Дары и на извозчике прискакал к отцу, свящ<енник> стал исповедовать, а я опять за докторами — и посленевероятных, дядя, усилий удалось поймать Рибýра (Ribourt), оч<ень> порядочного доктора, жившего насупротив наших окон. Между тем я дал знать о болезни Papà и графам Комаровским[18], и Веневитинову, а те — Титову, Рейнгардтам[19] и проч.
Но несмотря на все усилия наши, я, разумеется[20], не отходил ни на шаг и не смыкал глаз всю ночь, несмотря на все приемы микстур каждые ¼ часа и порошков через час, несмотря на все припарки[21] овсяны<е> и олен<нрзб.>, несмотря на все растиранья, Папаша ночь всю (с 11-го на 12-ое июня) не спал, и, хотя ночью и[22] к утру спазмы и судороги стали реже и последние[23]даже вовсе ночью <л. 2 об.> перестали мучить больного, но[24] он вúдимо таял, угасал, менялся в лице, и — к 8 часам утра[25] 12-го июня[26] — угас!!
Ничего словесного, никакой последней воли, только видно было, что тяжело ему было прощаться с жизнью. “Ах! Боже мой! неужели смерть! бедная Мáма!” — вот только[27] что при первом припадке Papà сказал.
Это я пишу Тебе, Дядя, прежде[28], а не кому другому из семейства нашего, потому что Ты, я [знаю] надеюсь, твердо сам[29] перенесешь эту общую нашу невознаградимую ничем потерю и приготовишь других[30].
Умоляю тебя, дядя, не испугай [этим рассказ<ом>] этой вестью наших и своих! Поезжай, если только тебе можно, дядя — милый мой, к моей матери, — в Долбино, — но прежде[31] сожги это горькое письмо, [а] и [сам] подготовь мать мою, и свою потом, к принятию и перенесению этого тяжелого известия.
Тело в субботу выезжает вместе со мной из Петербурга в гробу, положенном в ящик, залитый свинцом, и [через неделю] раньше недели, вероятно, будет в Оптине, а я обгоняю и приезжаю вперед, один, в Долбино, о! если бы Ты был там!!...
племянник твой Василий Киреевский.
Распоряжается всем Веневитинов, — и превосходно всё устраивает[32]».
Письмо Василия Киреевского о последнем дне жизни и кончине его отца — бесценное свидетельство не просто родственной, но и духовной близости членов этой семьи. Таким же всецело преданным воле Божией «Христианином глубоким», каким Василий называет своего дядю, был и его отец. Смерть Ивана Васильевича ненадолго разлучила братьев. Петр Васильевич, бывший двумя годами моложе, скончался 26 октября 1856 года и был похоронен рядом с Иваном Васильевичем у алтарной стены Введенского храма в Оптиной Пустыни.
Младшему брату Василия Киреевского Сергею в год смерти их отца исполнилось 11 лет. Через три года после этого события года мальчик в небольшой тетрадке начал писать свои воспоминания. Это живой рассказ о жизни семьи, о встречах со старцем Макарием, серьезные размышления о выборе жизненного пути, дневниковые записи, первые поэтические опыты.
О принципах воспитания в семье Киреевских четырнадцатилетний Сергей написал: «У нас не было обыкновения наказывать, и хорошо, что не было, потому что я чувствую теперь, что если бы меня наказали, то я бы был самый ожесточенный, упрямый, дрянной мальчишка, да и вообще нехороша метода воспитания, где есть наказание, потому что там только и боятся наказания; для меня выговор был сильнее всякого наказания, хотя я редко плакал, когда мне делали выговор, но после я обильно плакал, забившись куда-нибудь в угол»[33].
В тетради Сергея Киреевского подробно рассказано о событиях, связанных со смертью отца: «1-го апреля 1856 года мой отец отправился в П<етербург>, чтоб помочь выдержать моему брату выпускной экзамен из лицея. Я с мамашей долго смотрел на удалявшийся возок, в котором сидел дорогой нашему сердцу. Я помню, что в то самое время, когда возок уже скрывался из наших глаз, прилетела большая стая каких-то птиц. Весна начиналась! <...>
В первых числах июня мы получили письмо от папаши, где он писал, что скоро будет. Мамаше хотелось скорее с ним увидеться, и мы стали готовиться к отъезду за 40 верст в Оптину Пустынь; мы всегда, когда ездили в Москву, проезжали через этот монастырь. <...> Итак, мы готовились ехать туда, чтобы там ждать папашу, с нетерпением мы ждали последнего письма, в котором он должен был написать, что выезжает. Раз вечером, только что мы кончили чай, подъехала кибитка, из которой вышли две монашенки, племянницы нашего духовника, и прямо пошли к мамаше. Они сказали, что о. Макарий получил письмо от моего брата, что папаша очень болен, они хотели приготовить мамашу к тяжелому известию и еще сказали, что о. Макарий просит мамашу поскорей приехать в Оптину Пустынь. На другой день рано поутру мы уже были в дороге. Когда мы приехали и остановились у гостиницы, о. Макарий нас уже ждал и пошел с мамашей в комнату. Мамаша спросила его, не умер ли папаша, он ее утешил и напомнил ей, что папаша был сильнее болен, но выздоровел. Мамаша немного утешилась, через несколько минут о. Макарий сказал: “Ну, теперь помолимтесь Богу”. Тогда мамаша поняла, что она лишилась друга и спутника своей жизни, потом позвала меня и велела положить три земных поклона, я это сделал и горячо молился, чтоб Господь даровал здоровье папаше и чтобы он скорей приехал (последнее исполнилось).
Когда я обернулся, то увидал, что мамаша плачет, я спросил, отчего, она мне сказала, я пробыл еще с минуту и убежал в другую комнату и кинулся на постель за ширмы. Долго я плакал, вдруг слышу, что меня зовут, я перестал плакать и увидал одну из монашенок. И она села ко мне на постель и начала меня утешать, но делала это так неловко, что я еще больше заплакал и спрятался под постель, она обиделась и ушла. А я опять стал плакать, но подумал, что здесь меня опять увидят, встал, отер слезы и довольно бодро пошел через двор гостиницы, чтоб уйти в лес. (Монастырь был окружен густым сосновым лесом.) У ворот двора мне попалась старушка и просила милостыню, я дал ей: “Помолись за упокой души усопшего”, — но тут слезы опять хлынули, и я побежал в лес. Наплакавшись вдоволь, я воротился, подали обедать, я не мог есть. На другой день начали шить мне черную рубашку. Через два дня вечером приехал мой брат Вася и сказал, что тело папаши привезут через три дня, (он ошибся) его привезли на другой день; начал<ли> печальный звон, всем дали свечи, и тело понесли в церковь, я горько плакал <...> Не стану описывать долее грустную церемонию. <...>
Потом мы поехали в деревню и приехали опять в 40-й день. Возвратившись в деревню, брат меня выучил стрелять, и это меня очень развлекло. Вдруг пришло известие, что брат назначен офицером Измайловского полка и что ему надо, и сейчас же, ехать. Через день мы выехали проводить его до Калуги. Там ему сшили военную шинель, и он уехал, мы воротились в деревню»[34].
В дневниковых записях пятнадцатилетнего Сергея Киреевского виден уже вполне сложившийся серьезный взгляд на жизнь: «1860. Я встретил Новый год не так, как обыкновенно мы встречали. 3 января у нас был вечер, мы танцевали; смешно подумать, что люди могут находить удовольствие, прыгая и делая заученные движения. Я думаю, что надо составить себе цель, [для] к которой стремиться в течение всей жизни, иначе наша жизнь похожа на корабль [у которого нет руля] который плывет, куда дунет ветер; никогда не надо поддаваться первому влечению сердца, я это испытал, это всегда неверно»[35].
Оптинский старец Макарий оставался самым близким и дорогим человеком для Киреевских. Когда в сентябре 1860 года было получено известие о его болезни, Наталья Петровна собралась с детьми «в несколько часов» и поехала в Оптину Пустынь. Сергей Киреевский записал в своей тетрадке: «Мы застали его еще в живых, и он умер через несколько дней после нашего приезда»[36].
Воспитание, полученное в семье, оказало сильное влияние на формирование взглядов юноши. В критическом складе ума гимназиста Сергея Киреевского, в его самостоятельных суждениях видна привычка думать и рассуждать. О театре, например, он судит строго: «Был три раза в театре, не очень понравилось». Сразу за этим следует замечание о разочаровавшей его барышне: «Очень охладел к моему предмету, она очень любит, чтоб попадались в ее сети». В дневнике записаны также впечатления о калужском обществе и о светской жизни вообще: «После недолгого пребывания в Москве я поехал обратно в К<алугу>, где по обыкновению жизнь моя тянулась довольно скучно. Я был знаком с очень многими в К<алуге> и беспрестанно был на балах и вечерах, но после каждого вечера я чувствовал себя чрезвычайно утомленным и все более и более охлаждался к светским удовольствиям. <...> Общество в К<алуге> довольно забавно. Хотя уже редко услышишь слово столицы, но зато почти во всяком доме вам на вопрос, предложенный на русском я<зыке>, ответят на ф<ранцузском> я<зыке>»[37].
Охлаждение к светской жизни не мешает, однако, Сергею с юношеским максимализмом судить об образе жизни старшей сестры Александры, желавшей избрать монашеский путь: «Сестру сбили с толку монахи и священники, и она собралась идти в монастырь в Вязьму. Мне думается, что она помешана или находится в таком положении в обществе, что не может видеть лучшего исхода, как монастырь». Вместе с тем в рассуждениях Сергея о выборе сестры не только отрицание, но и желание понять и объяснить ее стремление к иноческой жизни: «Самое положение в обществе зависит от взгляда на него. Одно и то же — с прибавкою новой мысли — совершенно изменяется для самого человека.
Надобно развить следующие вопросы:
1) Что такое монастырь?
2) Безусловно ли хорошее учреждение?
3) Для кого?
4) Кто имеет право идти в монастырь?
5) Точно ли дурно общество?
6) Чего от него требовать?
7) Что такое семья и какие обязанности членов ее?
8) Как примирить требования общества с своими убеждениями?»[38]
Детям Киреевским непросто было разобраться в противоречиях окружавшей их жизни. Они не могли не видеть проявлений общего, глубокого религиозного кризиса, затронувшего все стороны жизни России. Вместе с западничеством в русскую жизнь все больше проникал яд безверия, редкие образованные семейства, к числу которых принадлежала семья Киреевских, не считали за стыд воспитывать детей в традициях церковного благочестия. Но посеянные в детских душах благодатные семена давали добрые всходы.
Глазами верующего человека увидел Сергей Киреевский важнейшее в истории России событие — открытие мощей святителя Тихона Задонского и прославление его в лике святых. Наталья Петровна с детьми присутствовала на этом торжестве в Задонске 13 августа 1861 года. Сергей Киреевский описал увиденное в стихах. И хотя поэтическая форма этого стихотворения далека от совершенства, но в нем верно передано и восторженное состояние души юного автора, и искренность его восприятия:
«Ликовала Россия в свое торжество,
В день прославленья святого. <...>
Богу было угодно прославить
Себя чрез слугу Своего,
Чтоб умы укрепить и наставить
Веровать глубже в Него,
Чтобы никто сомненьем
Своего сердца не терзал
И чтобы каждый с умиленьем
Творца вселенной воспевал. <...>
Еще святитель был под спудом,
А я не раз уж замечал,
Как он одéржимых недугом
Прикосновеньем исцелял.
Одно такое исцеленье
Осталось в памяти [моей] свежей
И не придет оно в забвенье,
Пока живу, в душе моей.
Я видел, привели слепого.
Несчастный, с детства он ослеп
И уж, конечно, снова
Не ожидал увидеть свет.
Но чудодейственная сила,
Коснувшися его очей,
В одно мгновенье исцелила,
И он увидел блеск свечей <...>
И пал он, трепетный, смущенный
Перед святителем во прах,
И слышит голос вдохновенный,
Которым рек ему монах:
«Мой друг, ты видишь Божью силу,
Она коснулася тебя,
В мгновенье она исцелила.
Молю я, углубись в себя,
Открой всё перед нами,
Не скрывая ничего,
Чтоб вместе общими мольбами
Мы славословили Его»[39].
Иван Васильевич Киреевский писал, что «любить Россию нельзя без искренней преданности ее Православной Церкви: ею она проникнута во всех основах своего бытия, она составляет ее существенную особенность, ее душу и коренное условие ее правильного и благополучного возрастания»[40]. Это глубокое жизненное убеждение Иван Васильевич и Наталья Петровна Киреевские сумели передать детям.
[1] Иван Васильевич Киреевский. Разум на пути к Истине. Философские статьи, публицистика, письма. Переписка с преподобным Макарием (Ивановым), старцем Оптиной пустыни. Дневник. М., 2002. С. 325. Здесь и далее в цитатах курсив источника.
[2] Там же. С. 332.
[3] Там же. С. 440.
[4] Там же. С. 353.
[5] Там же. С. 338.
[6] То есть вынуть частицу из просфоры во время поминовения на проскомидии.
[7] Иван Васильевич Киреевский. Разум на пути к Истине. С. 342.
[8] Киреевский И. В. Полн. собр. соч. В 2 т. М., 1911. Т. 2. C. 281–282. Веневитинов Алексей Владимирович (1806–1872) — друг И. В. Киреевского, брат поэта и философа Д. В. Веневитинова, сенатор. Его жена — Аполлина Михайловна, урожденная Вьельгорская.
[9] Цит. по кн.: Концевич И.М. Оптина Пустынь и ее время. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1995. С. 249.
[10] Киреевский Василий Иванович (младший). Письмо к Киреевскому Петру Васильевичу // НИОР РГБ. Ф. 99. К. 7. Ед. хр. 25.
[11] Фраза вписана.
[12] Слово вписано.
[13] В<ладимиру> П<авловичу> вписано
[14] Титов Владимир Павлович (1807–1891) — друг И. В. Киреевского, писатель, критик, историк.
[15] мне вписано
[16] одного вписано
[17] Сидонский Федор Федорович (1805–1873) — протоиерей, ключарь Казанского собора в Санкт-Петербурге.
[18] Комаровский Егор Евграфович, граф (1803–1875) — друг И.В.Киреевского, цензор. Комаровская Софья Владимировна (рожденная Веневитинова), графиня (1808–1877) — жена Е. Е. Комаровского, сестра Д. В. и А. В. Веневитиновых.
[19] Рейнгардт Александр Иванович (1812–1885) — знакомый И. В. Киреевского, служил в Медицинском департаменте Министерства внутренних дел.
[20] разумеется вписано
[21] все припарки вписано
[22] ночью и вписано
[23] последние вписано
[24] но вписано
[25] утра вписано
[26] 12-го июня вписано
[27] только вписано
[28] Слово прежде подчеркнуто двумя чертами.
[29] сам вписано
[30] и приготовишь других вписано
[31] но прежде вписано
[32] Распоряжается ~ всё устраивает — вписано слева на полях.
[33] Киреевский С. И. «Чувство любви», «Француз», «Прощание» и другие стихотворения. «Мои воспоминания» <май 1859–1861> // РГАЛИ. Ф. 236. Оп. 1. Ед. хр. 363. Л. 101 об.–102 об.
[34] Там же. Л. 105–113.
[35] Там же. Л. 120 об.–121.
[36] Там же. Л. 124.
[37] Там же. Л. 122 об., 126 об., 127.
[38] Там же. Л. 124–126.
[39] Там же. Л. 138 об.–139 об.
[40] Иван Васильевич Киреевский. Разум на пути к Истине. С. 58.
В нашем Вознесенском приходе в Фаирфакс (США) в день Рождества Христова настоятелем иереем Андреем Фрик была отслужена Божественная Литургия. Преосвященнейший владыка Иосиф, по состоянию здоровья, молился и причастился в алтаре. Было много причастников, несмотря на то, что в США это не праздничный день.
В Праздник Рождества Христова в Одесском Архангело-Михайловском храме была отслужена Божественная Литургия и прошли Рождественские мероприятия - детский утреник и праздничная трапеза.
... В 1933 году Рождество Христово в воскресенье пришлось. Колхоз работал в бывшем удельном лесу по лесозаготовке; торопились наряд свой к празднику кончить, а не успели. Пустяки остались, а всё же не окончено: скажут «религиозный дурман выполнение плана сорвал». Бригадир, Иван Никитич, свой человек, а тут побоялся:
— Ничего не поделаешь, ребята, сказал, придётся ночевать: утром закончим пораньше и домой праздновать.
Потемнели лица, а что сделаешь? А тут-то Гриша Молчок и подходит:
— Отпускай, говорит, — Иван Никитич, людей домой. — Мы, — говорит, — останемся и завтра полегоньку к вечеру закончим. А люди пусть вздохнут.
Обрадовался бригадир.
— Всей бригадой останетесь?
— Ну да, всей... Пегов съездит с вами домой; ты ему отпусти там чего можно сегодня на ужин и завтра на день. Он привезёт.
— Добре, — покрутил головой Иван Никитич, — чудные вы люди, право, — и пошёл собирать колхозников к отъезду.
Опустел лес. Морозный день вечерел. В длинном дощатом бараке горит каменка. Несколько женщин метут пол, моют стол и лавки, развязывают узелки и достают из них спрятанные иконы... Мужчин нет: они снаружи стоят, укрывшись от ветра за стеной барака, и внимательно слушают Григория Лукьяновича...
— «И не было Им места в городе, и пошли Они в пещеру, куда пастухи загоняли стадо на ночь...» За городом была эта пещера... За городом умер и Господь наш... Не освятил Он городов ни рождеством Своим, ни спасительною смертью. Ничего не принесли ему города в дар, как сделали это люди земли... Нечего было принесть городам: ничего они не имели, кроме выдуманной не во славу Божию городской безполезной жизни... Спеленала Пречистая рождённого Бога и Сына, положила Его в ясли, а Сама, я думаю, заплакала, Боже мой и Господи, говорит, прости мiр Твой, что такую встречу устроил он Тебе». А Иосиф, наверное, с болью в сердце думал: «Господи, почему Ты избрал меня бедного и слабого хранить Тебя и Матерь Твою? Нет у меня денег, нет ни слуг, ни власти, чтобы достойно устроить или защитить Вас... Вот лежишь Ты в овечьих яслях, плачет в холодной пещере Матерь Твоя, а я не знаю, чем утешить Её»... И дал Господь знак плачущей Матери Своей, Иосифу, отцу нареченному, всему мiру жаждущему Его и не ждущему, и городам, в которых не захотел Он ни родиться, ни умереть: великое множество ангелов явилось на небе и запели священную песнь: «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение»... Утешила, обрадовала и успокоила всех эта песнь. Утешилась Пречистая, видя, что Сын Её не гневается на род людской, принеся ему волю к добру и мир между собой и Богом. Утешился Иосиф, поняв, что не нужны Господу земные удобства и что неисчислимые легионы ангелов имеет Он и Сам поможет сохранить Пречистую Деву Богородицу и Младенца-Господа... И земля обрадовалась, что снято с неё проклятие Божие за пролитую кровь пастуха — Авеля. За кровь первого мученика из пастухов, Авеля, пастыри получили первые весть об Искупителе, первые и сподобились поклониться Ему.
Григорий Лукьянович замолчал, и поднял глаза к небу, как будто ожидая оттуда славословия ангелов. И все тоже посмотрели на небо.
Заскрипели сани; возвратился Пегов с продуктами.
В бараке было уже убрано и чисто. На передней стене виднелись развешенные иконы, у стены на столе, покрытом скатертью, лежал узелок о. Григория и оловянное блюдо, заменяющее подсвечник: несколько свечей горело перед иконами. О. Григорий развязал свой узелок: в нём оказались подрясник, епитрахиль, две книги и походная дарохранительница. Началось богослужение. Уставщик затруднился бы определить название этой службы. Это было богослужение по уставу, который останется в Церкви на вечные времена, в память последнего — одиннадцатого гонения на христиан. Два раза в году будет совершать Церковь такое богослужение: в день памяти мучеников, исповедников и праведников, в годину отступления просиявших, и в день прощения Руси — празднуя воскресение нашей Родины.
Молящиеся твёрдо знали порядок службы, так как молитвы и чтения были самые общеупотребительные. Богослужение как бы конспектировало собой необходимый запас знаний веры, которого верующие нигде, кроме церкви, получить не могли. По обычном начале, по «Отче наш», народ пел «Верую» и затем читалась глава Второзакония, содержащая 10 заповедей. После этого все пели «Во царствии Твоем», «Богородице Дево» и читалось Евангелие. Затем следовало: «Воскресение Христово видевши», ирмосы «Отверзу уста моя», и общеизвестные песнопения: «Под Твою милость», «Заступнице усердная», «Правило веры» и др. После «Отче наш» священник причащал запасными Дарами, и верующие пели «Да исполнятся уста наша». Затем следовала лития по усопшим. В дни великих праздников пелись тропарь и ирмосы праздника.
В конце службы о. Григорий обратился к народу с поучением.
— Почему, братья, — сказал он, — мы здесь — в лесу собрались славить Родившегося Господа? Разве нет церкви в нашем колхозе, где сейчас тоже идёт служба, и где поют те же священные слова: «Христос раждается — славите»… Почему мы не вместе с ними, почему наши молитвы не идут к престолу Божию из одного храма? Потому, дорогие мои, что получили мы весть от Господа «не возвращаться к Ироду, а иным путём идти в страну свою». Когда призвал к себе Ирод первосвященников и книжников, и спросил их: «Где должен родиться Царь Иудейский?», те отвечали ему точно: «В Вифлееме Иудейском». Узнали ли когда-нибудь матери избиенных Иродом младенцев, что кровь их была пролита по точному указанию первосвященников храма Божия? Осознали ли когда-нибудь эти первосвященники, какое преступление совершили они, открыв Ироду место рождения Господа? Неужели не поняли они, что не Ирод, а они — главные виновники Вифлеемской резни? «Но откуда, спросят некоторые, могли они знать цель вопроса Ирода?» Да разве они не знали, что такое Ирод? Достаточно хорошо знали, но у них были свои соображения; это выяснилось впоследствии, когда спасшегося от Ирода Господа убили сами эти первосвященники. Вот поэтому, братия, мы не в их храме. Мы не откроем Ироду, в чьих душах родился сегодня Христос. Мы не хотим крови младенцев. «А разве — спросит кто — священник в колхозном храме предаёт Господа?» Да, предаёт. Страшное это дело творится сознательно. И не только предаёт своего Царя, но и младенцев Ироду к избиению готовит. Знаем мы, что все посещающие церковь взяты на учёт агентами Ирода. Они не считают своим царём Ирода, а ждут своего царя, и вот священник колхозного храма указывает на них Ироду и говорит: «Смотри, вот в душах этих младенцев Родившийся сегодня Царь. Они не верят мне, что ты — Ирод — царь их: они пришли сюда молиться о пришествии царства Того и, следовательно, о конце твоего, Иродова»… Поэтому мы и в лесу. И не только этим явным предательством страшны священники Божии на службе Ирода. Более страшны они тем, что сами убивают в душах младенцев надежду на спасение от Ирода. Они уверяют от имени Бога, что будто бы Ирод и есть настоящий, законный, Самим Богом поставленный царь, и что только Ирод может дать земле мир, а людям благоволение… Поняли ли вы, братия, почему мы не там? Мы кричим мiру, принявшему Ирода: «Не верьте, Ирод не наш царь». Не слушайте лжесвященников: они уже не Божьи, а Иродовы слуги. Никогда не сможет Ирод дать земле мир и людям благоволение: только кровь невинных будет лить во всё время царствования своего». И когда голос наш дойдёт до сознания младенцев и поймут они правду, тогда рухнет царство Ирода, и во вновь освящённом нашем сельском храме будет священником иерей Божий, слуги же Иродовы не будут допущены к престолу Божию...
