Причины неприятия политики митрополита Сергия (Страгородского) в церковных кругах (по материалам полемических произведений конца 1920-х – 1930-х гг.)

Конец 1920-х гг. был ознаменован для Русской Православной Церкви как усилением гонений со стороны богоборческой власти, так и масштабными внутренними нестроениями, за которыми, впрочем, стояла все та же власть. Нестроения были вызваны сменой курса церковной политики, на которую пошел в 1927 г. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский). После этого в течение 2–3 лет от него отделилось более 40 православных епископов (всего в Русской Православной Церкви их тогда было порядка 200). В это число не включены русские зарубежные иерархи, каковых тогда насчитывалось несколько десятков, из которых после 1930 г. только 3–4 сохранили связь с Московской Патриархией. В общей сложности число православных архиереев, ушедших в конце 1920-х гг. в «правую» оппозицию митрополиту Сергию, сравнимо с числом епископов старого поставления, уклонившихся в первой половине 1920-х в обновленческий раскол. Причем если в обновленчество отпадали в основном наименее стойкие представители Русской Церкви, что, при всей болезненности раскола, в определенной мере способствовало очищению церковных рядов, то в «правую» оппозицию отошли наиболее достойные иерархи, многие из которых сейчас уже прославлены в лике святых. Можно для примера назвать имена священномучеников митрополита Кирилла (Смирнова), архиепископа Серафима (Самойловича), епископов Дамаскина (Цедрика), Василия (Зеленцова), Виктора (Островидова), священноисповедников митрополита Агафангела (Преображенского), епископа Афанасия (Сахарова). Политику митрополита Сергия, что особенно важно, осудил и глава Русской Православной Церкви, заключенный Патриарший Местоблюститель священномученик митрополит Петр (Полянский), который, хотя и не мог по своему статусу быть в оппозиции своему же заместителю, смотрел на сложившееся положение практически так же, как и митрополит Кирилл (Смирнов).

В свете такого масштаба оппозиции митрополиту Сергию существенен вопрос о мотивах, побуждавших подвижников Русской Церкви отходить от ее временного Предстоятеля (впрочем, отходили не только подвижники). Поскольку их отходы во многих случаях предварялись попытками вразумить Заместителя, а затем сопровождались объясняющими разрыв письменными заявлениями, недостатка в источниках для проведения анализа здесь нет. Следует, однако, помнить, что церковная полемика конца 1920-х гг. велась в России в обстановке далекой от свободы дискуссии, в условиях постоянно усиливающихся репрессий со стороны власти. Главным же предметом дискуссии как раз и был вопрос отношения Церкви к враждебному ей государству. По этой причине российские представители оппозиции обычно старались строить свою аргументацию так, чтобы не дать власти повода выдвинуть против них политические обвинения (что в конечном итоге все равно происходило[1]). Иными словами, степень внутренней цензуры в материалах церковной полемики того времени (если только они не являлись анонимными) была достаточно высокой, и слова оппозиционеров необходимо сопоставлять с их делами. Неподцензурными в этом плане были тогда представители русского зарубежья. Они в выражении своего отношения к богоборческой власти не стеснялись и открыто говорили о гонениях, которым подвергалась Церковь в России.

Сам митрополит Сергий действиям оппозиции давал преимущественно политическое истолкование. В печально знаменитой июльской декларации, которая, собственно, и явилась для многих исходной точкой отторжения от Заместителя, говорилось: «Утверждение Советской Власти многим представлялось каким-то недоразумением, случайным и потому недолговечным. […] Таким людям, не желающим понять “знамений времени”, и может казаться, что нельзя порвать с прежним режимом и даже с монархией, не порывая с православием»[2]. То есть еще до возникновения «правой» оппозиции себе Заместитель определил ее как «прежнережимную и даже монархическую». Во втором послании митрополита Сергия и его Синода от 31 декабря 1927 г. было сказано: «В административном отделении от нас хотят быть лишь те, кто не может отрешиться от представления о христианстве как силе внешней и торжество христианства в мире склонен видеть лишь в господстве христианских народов над нехристианскими»[3]. Здесь, конечно, надо иметь в виду, что, если заявления оппозиции подвергались внутренней цензуре, то декларации Заместителя – сильной цензуре внешней. Власть же была весьма заинтересована в том, чтобы представить протестующих против новой политики митрополита Сергия контрреволюционерами, «справедливо» преследуемыми ею за разного рода «противоправительственные деяния». Впрочем, и в личной беседе с представителями петроградской оппозиции в декабре 1927 г. Заместитель заявил им: «Вам мешает принять мое воззвание политическая контрреволюционная идеология»[4]. Петроградцы с этим не согласились.

Среди русского духовенства встречались те, кого действительно можно было именовать «контрреволюционерами», кто считал, что с большевистской властью необходимо вести вооруженную борьбу, но в основном это были представители Русской Зарубежной Церкви. Так, например, в декабре 1929 г. ее Предстоятель, митрополит Антоний (Храповицкий), обратился в очередной раз к народам мира с посланием, в котором писал: «Вот уже 12 лет насильники в Москве раздирают русские души, уничтожают тысячелетнюю культуру, развращают народ, разрушают храмы, оскверняют и уничтожают древнейшие святыни, подвергают гонению духовенство и верующих, морят и гноят в тюрьмах множество невинных людей, культивируют утонченные пытки, перед которыми бледнеет все, ведомое в этой области истории. Искусственно развивается голод и эпидемии болезней, инсценируются восстания и бунты. Все это для увеличения террора. Идет поголовное истребление русского народа. […] К Вам, народы всего мира, к Вам, правители государств, […] к Вам обращаю свое старческое слово, к Вам взываю. Возвысьте свой голос в защиту истребляемого русского народа. Положите предел этой жестокости красных зверей»[5]. В послании же к соотечественникам митрополит Антоний писал: «Итак, русские люди, я вновь призываю вас на борьбу с врагами Христовыми большевиками и прочими богоборцами, готов первый умереть в такой борьбе»[6]. Нужно, однако, заметить, что призывая всех, кого можно, к священной борьбе с большевизмом, митрополит Антоний не шел на разрыв с Патриархом Тихоном и Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Петром, которые, как известно, такие призывы не поддерживали. То есть резко антисоветские настроения части духовенства сами по себе к отделению от московской церковной власти не вели.

Среди видных внутрироссийских оппозиционеров митрополиту Сергию трудно найти того, кто столь же резко, как митрополит Антоний, выражал бы свое отношение к «красным зверям» (в анонимных записках хлесткие выражения в адрес большевиков встречались и на подсоветской территории). Епископ Василий (Зеленцов) в 1930 г. был приговорен к смертной казни за то, что будто бы в написанном им труде «Исповедание верности Христу» допустил призывы к вооруженной борьбе. «Церковь, – гласило обвинительное заключение по его делу, – Василий Зеленцов определяет как политическую и монархическую партии. “Церковь в борьбе, которую ведет, утверждая свет Христов, обязана сражаться до крови. Сражение кровавое за Христов свет Христова церковь под водительством Христа совершает двояко: мученичеством и военным оружием”»[7]. Полностью, однако, инкриминируемый епископу Василию труд не сохранился, и оценить степень его действительной контрреволюционности по тенденциозно подобранным для обвинительного заключения отрывкам нельзя. В известной же записке епископа Василия «Необходимые канонические поправки к посланию митрополита Сергия и его Священного Синода от 16/29 июля 1927 г.», хотя, как понятно уже из названия, декларация митрополита Сергия критиковалась, выражение лояльности власти со стороны Церкви не считалось ни ненужным, ни, тем более, недопустимым[8]. Так же и «Открытое письмо с Соловков Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию по поводу его послания от 16/29 июля 1927 г.», составленное при самом активном участии епископа Василия, начиналось со слов: «Мы одобряем самый факт обращения Вашего к Правительству с заверением о лояльности Церкви в отношении к Советской власти во всем, что касается гражданского законодательства и управления»[9]. Можно привести целый ряд примеров заявлений «правой» церковной оппозиции о своей гражданской лояльности. Так, самое громкое заявление об отходе от митрополита Сергия – воззвание ярославских иерархов, возглавляемых бывшим Заместителем Патриарха Тихона митрополитом Агафангелом, от 6 февраля 1928 г. – гласило: «Мы всегда были, есть и будем лояльны и послушны гражданской власти; всегда были, есть и будем истинными и добросовестными гражданами нашей родной страны»[10]. В одном из первых и наиболее ярких антисергиевских документов, так называемом Киевском воззвании (по одной из версий, его автором был епископ Дамаскин (Цедрик), по другой – священник Анатолий Жураковский) говорилось: «Совершенно искренне мы отмежевываемся от всякого политиканства и до конца честно можем декларировать свою лояльность […]»[11].

Таким образом, можно говорить, что у внутрироссийской «правой» оппозиции митрополиту Сергию само по себе требование лояльности власти, как правило, отторжения не вызывало. Вопрос был в том, что понимать под этой лояльностью, какие конкретно обязательства перед властью она должна накладывать на членов Церкви. Приведенная выше фраза из «Киевского воззвания» далее продолжалась словами: «Но мы не думаем, что лояльность эта непременно предполагает клевету и ложь. Мы считаем напротив, что политическая лояльность есть тоже прежде всего добросовестность и честность. Вот эту-то честную, построенную на аполитичности лояльность можем мы декларировать правительству»[12]. Сам митрополит Сергий в 1926 г. в своем проекте декларации писал: «Обещая полную лояльность, обязательную для всех граждан Союза, мы, представители церковной иерархии, не можем взять на себя каких-либо особых обязательств или доказательств нашей лояльности. Не можем взять на себя, например, наблюдение за политическим настроением наших единоверцев, хотя это наблюдение и ограничивалось бы тем, что за благонадежность одних мы ручаемся, а других будем лишать такого ручательства. Для этой цели у Советской власти есть орган более подходящий и средства более действенные. Тем паче не можем мы взять на себя функции экзекуторские и применять церковные кары для отмщения»[13]. Такой подход к проблеме лояльности был с одобрением принят широкими церковными кругами, но саму советскую власть такое решение вопроса взаимоотношений с церковной властью никак не удовлетворяло. По этой причине митрополит Сергий в 1926 г. легализован не был. Чтобы получить-таки легализацию, он в 1927 г. должен был согласиться с наполнением понятия лояльность несколько иным смыслом, что и было им осуществлено в его второе заместительство. Церковь сразу почувствовала произошедшую перемену. «Иное дело лояльность отдельных верующих по отношению к гражданской власти, – писал в начале 1928 г. епископ Виктор (Островидов), – и иное дело внутренняя зависимость самой Церкви от гражданской власти. При первом положении Церковь сохраняет свою духовную свободу во Христе, а верующие делаются исповедниками при гонении на веру; при втором положении она (Церковь) – лишь послушное орудие для осуществления политических идей гражданской власти, исповедники же за веру здесь являются уже государственными преступниками»[14]. «Истинная православная Церковь всегда должна быть аполитична и духовна, а потому она не была и не может быть ни в какой активной внешней борьбе с Соввластью», – писал епископ Виктор осенью 1927 г., выводя тем самым гражданскую лояльность Церкви из самой ее природы.

Весьма доходчиво разницу между лояльностью по отношению к власти Патриарха Тихона и митрополита Петра, с одной стороны, и митрополита Сергия, с другой, разъяснил в июне 1930 г. киевский оппозиционер Патриархии Г. А. Косткевич в письме своему зарубежному корреспонденту А. П. Вельмину, склонному оправдывать политику Заместителя. Косткевич писал: «Церковь была и будет по отношению к власти лояльной, не будет бороться с ней, будет подчиняться, признавать и пр. Но Вы не хотели понять и увидеть… разницу между посланиями, письмами и пр[очим] Патриарха и м[итрополита] Петра и актами м[итрополита] Сергия. Там была полная лояльность, признание, подчинение не формальное, а по существу, религиозное (власть от Бога), но там не было услужения, не было отказа от церк[овной] внутренней свободы и независимости, не было забвенья о правде Божией; там было разделение кесарева и Божьего. Патриарх, как известно, сам поминал власть, но зато он никогда не совершал актов, позорящих достоинство Церкви, ограничивающих Ее свободу. Назначая епископов, он не спрашивал никого санкции ГПУ, неугодных Правительству он не подвергал церковным репрессиям, наоборот, вопреки воле Правительства, он настаивал на поминовении сосланных епископов и сохранял за ними кафедры. Тоже делал и Петр. И сколько из-за этого ГПУ выслало народу. Ведь существует грань, Вы не станете спорить с этим, где кончается лояльность и начинается услужение (во вред церк[овному] делу), начитается холопство, лакейство. Эту грань м[итрополит] Сергий и переступил – это так ясно, что очевидно, что диву даешься, что Вы этого не понимаете»[15].

Кадровая политика Заместителя и наложение церковных прещений в угоду власти – главные проявления коллаборационизма митрополита Сергия, с точки зрения несогласных с ним. В этом наиболее жестким оппонентам Заместителя виделось уже откровенное пособничество ОГПУ в деле разрушения Церкви, а не просто гражданская лояльность по отношению к власти. «М[итрополит] Сергий капитулировал перед ГПУ, – писал Г. А. Косткевич в 1930 г. – Цитадель Православия – Патриарший Престол – была в руках врагов Церкви, борьба с Церковью идет не только извне, осуществляется не только теми, кто носит мундир ГПУ и партийный билет, но и изнутри теми, у кого на груди панагия и крест, кто ходит в монашеских рясах и епископских мантиях»[16]. «Вся Церковь почувствовала, что митрополит Сергий совершил преступление, что он сдал управление Церковью власти безбожников, и действует, и будет действовать впредь под диктовку ГПУ», – вторил Косткевичу сбежавший из России священник Михаил Польский[17]. Дальше всех в рассуждениях подобного рода, пожалуй, зашел архиепископ Серафим (Лукьянов), заявивший в 1930 г.: «“Радость ваша – радость наша” – это открыто сказал митрополит Сергий. Одна из первых радостей советской власти – уничтожение веры в Бога. Митрополит, разделяющий радость уничтожения веры в Бога, есть богоборец. Он не только отпал от Церкви, но борется с ней. Простая правда, ужасающая своей ясностью и простотой»[18].

Отдельного рассмотрения требует вопрос, справедливы ли подобные обвинения в адрес митрополита Сергия. Останавливаться на нем подробно здесь нет возможности. Если совсем коротко, то далеко не во всем справедливы[19]. В задачу настоящего выступления входит не объективная оценка действий Заместителя Местоблюстителя, а рассмотрение субъективного восприятия его политики современниками, которые зачастую были весьма не беспристрастными и судили по тому, что видели, а видели далеко не всё. Некоторые из обвинителей митрополита Сергия, оказавшись затем в сложной ситуации, сами себя повели далеко не безупречно. Тот же архиепископ Серафим (митрополит с 1937 г.), попавший в 1945 г. в сферу действия советских спецслужб во Франции, поспешил занять просоветские позиции, что было по достоинству оценено в Москве (не только Патриархией) и позволило ему занять должность Экзарха в Западной Европе[20]. Г. А. Косткевич, оказавшись в руках ОГПУ, уже в своих показаниях на следствии в 1931 г. радикально изменил свою оценку деятельности митрополита Сергия: из «холопа власти» последний превратился в расчетливого «контрреволюционера», ловко перешедшего в 1927 г. от нелегальных методов антисоветской борьбы к легальным[21]. Здесь важно отметить, что серьезные обвинения митрополита Сергия в пособничестве безбожию имели место. Доказать факт его сотрудничества с ОГПУ, да еще с целью разрушения Церкви, однако, никто не мог.

Налицо были другие факты, на которые указывали более ответственные критики Заместителя. Очевидным было изменение объяснения им причин напряженности взаимоотношений Церкви и власти. В проекте декларации 1926 г. эту напряженность церковно-государственных отношений митрополит Сергий объяснял отсутствием свободной регистрации церковно-правительственных органов[22], то есть политикой самой власти. В декларации же 1927 г. вся вина возлагалась на Церковь, подобно тому как ранее это делали обновленцам и сами большевики. «Теперь к этому хору лжесвидетелей присоединяется и Заместитель Патриаршего Местоблюстителя со своим Временным Патриаршим Свящ[енным] Синодом […], – комментировал декларацию автор одного из первых критических отзывов на нее (скорее всего, мученик Михаил Новоселов). – Неизвестно, по каким побуждениям высказаны м[итрополитом] Сергием все эти столь невероятные в устах православного иерарха утверждения. Но для всякого христианина ясно, что в этих утверждениях нет истины, что это опасная клевета на Церковь и ее епископов, и что в действительности враждебное отношение советской власти к Православной Церкви отнюдь не было “естественным и справедливым”, как пытается утверждать в своем послании м[итрополит] Сергий»[23].

Явная неправда, звучавшая в декларации, не могла не отталкивать церковных людей от тех, за чьей подписью она вышла. Лукавыми выглядели и вставленные в нее слова «благодарности Советскому Правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения»[24]. Знаки проявления «внимания» богоборческой власти к Церкви были у всех перед глазами: разоренные храмы и монастыри, поруганные святыни, многие тысячи арестов и расстрелов верующих людей. «Изолгавшиеся и истомившиеся в своей лжи люди знали, – говорилось в «Киевском воззвании», – что есть место, куда не могут хлестнуть мутные волны неправды. Есть Престол, на котором Сама Истина утверждает Свое Царство и где слова звучат не как фальшивая, не имеющая ценности медяшка, но как чистое золото. Не оттого ли потянулись к Церкви за последние годы столько охваченных трепетом веры сердец, которые до того были отделены от нас долгими годами равнодушия и недоверия? Что же скажут они? Что они почувствуют, когда и оттуда, с высоты Амвона зазвучат слова лицемерия, человекоугодничества и клеветы? Не покажется ли им, что ложь торжествует свою конечную победу над миром и что там, где мерцал для них светом невечереющим Образ Воплощенной Истины, смеется в отвратительной гримасе личина отца лжи?»[25]«Раньше мы страдали и терпели молча, зная, что мы страдаем за Истину и что с нами несокрушимая никакими страданиями сила Божия, которая нас укрепляла и воодушевляла надеждою, что в срок, ведомый единому Богу, Истина Православия победит, ибо ей неложно обещана и, когда нужно, будет подана всесильная помощь Божия, – писал митрополиту Сергию в феврале 1928 г. архиепископ Серафим (Самойлович). – Своей декларацией и основанной на ней политикой Вы силитесь ввести нас в такую область, в которой мы уже лишаемся этой надежды, ибо отводите нас от служения Истине, а лжи Бог не помогает»[26].

Очевидно также было, что своими действиями митрополит Сергий вовлекал Церковь в политику на стороне большевистской власти, чего не было ни при Патриархе Тихоне, ни при Патриаршем Местоблюстителе митрополите Петре. Все предшествовавшие заявления Церкви о лояльности власти были охарактеризованы летом 1927 г. как «половинчатые», после чего от имени Заместителя было заявлено: «Теперь мы переходим на реальную, деловую почву и говорим, что ни один служитель церкви в своей церковно-пастырской деятельности не должен делать шагов, подрывающих авторитет советской власти»[27]. Слова июльской декларации (пусть и вставленные в нее Тучковым, но признанные Заместителем своими) – «всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное Варшавскому (имеется ввиду убийство русским патриотом Б. С. Ковердой одного из организаторов расстрела Царской семьи П. Л. Войкова. –свящ. А. М.), сознается нами как удар, направленный в нас»[28] – ясно указывали на то, что от прежней аполитичности Церкви, которую отстаивали Патриарх Тихон, митрополит Петр и сам митрополит Сергий в 1926 г., не оставалось и следа. «Наряду с требованием отказа от одних политических настроений декларация определенно предлагает нам запастись другими, – говорилось в «Киевском воззвании». – Наш долг оказывается не только в том, чтобы отказаться от оппозиционных настроений к власти во время нашей ц[ерковной] работы, а наш долг и в том, чтобы обнаружить солидарность с этой властью»[29]. «Послание м[итрополита] С[ергия] и его Синода, – писали об июльской декларации осенью 1927 г. трое неуказанных ссыльных епископов, – вновь толкает Церковь на путь союза с Государством, ибо самое послание есть уже политическое выступление, как и смотрят на него составители и правительство. Выступление м[итрополита] С[ергия] весьма похоже на подобные же политические выступления обновленцев, отличаясь от них не по существу, а только по форме и объему»[30]. Действительно, в политическом отношении Московская Патриархия от обновленцев с 1927 г. практически перестала отличаться.

«Пребывание в Церкви верующих послание ставит в зависимость от их политических взглядов […], что прямо противоречит провозглашенному в начале послания его основному, совершенно правильному принципу, о полной лояльности Церкви к Правительству и о невмешательстве Ее в политическую жизнь», – говорилось в отклике на декларацию митрополита Сергия православных епископов с Соловецких островов, составленном, как уже было сказано, при активном участии священномученика Василия (Зеленцова). Упоминавшаяся выше записка епископа Василия «Необходимые канонические поправки к посланию митрополита Сергия» была почти вся посвящена теме неканоничности вовлечения Церкви в политическую борьбу. Главным аргументом в записке было то, что Священный Собор принял принципиальное решение о «церковной политике» и «2/15 августа [1918 г.] прекратил ее соборным своим постановлением о том, чтобы впредь никого из членов Православной Церкви не привлекать к общественному церковному суду и наказанию за политические действия, именно как за политические». «Следовательно, – рассуждал далее епископ Василий, – каноническое положение во Всероссийской Церкви членов ее относительно политики теперь такое: Всероссийская Церковь, отказавшись от церковной политики, уничтожила внутри себя принуждение членов Церкви к той или иной политике и отменила ответственность членов Церкви перед общественным церковным судом за всякую политическую деятельность, как таковую. […] Между тем послание м[итрополита] Сергия и его синода от 16/29 июля 1927 г. стремится […] всем членам Всероссийской Православной Церкви поставить в обязанность заниматься политикой, притом политикой одного определенного направления, именно того, какого держится в этом послании м[итрополит] Сергий и его свящ[енный] синод»[31].

Особенно резко критиковал митрополита Сергия за вовлечение Церкви в политику епископ Виктор (Островидов). В поведении Заместителя он видел не только нарушение канонов, но и уклонение в ересь. «Православная Церковь, – рассуждал епископ Виктор в записке «Мысли православного христианина» осенью 1927 г., – как дом вечного спасения человека от сей жизни – погибели, никогда не была организацией с определенною политическою окраскою, но она всегда в своих стремлениях и суждениях духовна и аполитична. Теперь же она приспособляется на служение интересам не только чуждым ей, но даже совершенно не совместимым с ее Божественностию и духовною свободою. Т[аким] об[разом] здесь не просто “маневр”, но вместе с поруганием Церкви Христовой совершен величайший грех отречения от ИСТИН Церкви, каковой грех необходимо и повлечет верных в пропасть погибели»[32]. Еще резче Преосвященный Виктор прокомментировал изданное в октябре 1927 г. распоряжение митрополита Сергия о поминовении властей за богослужением: «Смесив в одно в великом святейшем таинстве Евхаристии вопреки слову Божию “верных с неверными” (2 Кор. 6, 14–18), Святую Церковь и борющих на смерть врагов ее (здесь, как видно, внутренняя цензура епископа пропустила довольно резкую характеристику власти, которая таких выражений в свой адрес не прощала. – свящ. А. М.), митрополит [Сергий] этим своим богохульством нарушает молитвенный смысл великого таинства и разрушает его благодатное значение для вечного спасения душ православно верующих. Отсюда и богослужение становится не просто безблагодатным, по безблагодатности священнодействующего, но оно делается мерзостью в очах Божиих, а потому и совершающий и участвующий в нем подлежат сугубому осуждению». Вывод, к которому в итоге приходил епископ Виктор, звучал просто убийственно: «Являясь во всей своей деятельности еретиком-антицерковником, как превращающий Святую Православную Церковь из дома благодатного спасения верующих в безблагодатную плотскую организацию, лишенную духа жизни, митрополит Сергий в то же время через свое сознательное отречение от истины и в своей безумной измене Христу является открытым отступником от Бога Истины»[33]. Как видно, епископ Виктор при всей неординарности своих рассуждений заключал примерно тем же, чем и зарубежный архиепископ Серафим (Лукьянов) (с той существенной разницей, что первый был исповедником, а второй нет).

Так далеко в своих выводах о митрополите Сергии, как епископ Виктор, большая часть представителей оппозиции, однако, не шла. Они указывали на неправомерность навязывания Заместителем Церкви своей политики. «Политика м[итрополита] Сергия и его свящ[енного] синода, – писал епископ Василий (Зеленцов), – есть только их групповая, а не церковная политика. И исключать из клира нашей Автокефальной Церкви даже и живущих внутри нашего государства каких-либо епископов с их духовенством только за то, что они не следуют за политикой другой группы епископов, хотя бы временно или пожизненно управляющих всей нашей Церковью, будет произволом, не оправдываемым церковными древними канонами и решительно противоречащим соборному постановлению от 2/15 августа 1918 г. […] Политика м[итрополита] Сергия и его св[ященного] синода пока ни для кого не обязательна и станет обязательной для членов Всероссийской Церкви не ранее, как когда свободное общее решение епископов Православной Рос[ссийской] Церкви найдет справедливым и нужным сделать их политику церковной политикой, т. е. обязательной для членов Церкви»[34]. В этом суждении епископа Василия звучал весьма характерный для антисергиевских документов мотив, а именно – указание на каноническую неправоспособность Заместителя и его Синода принимать важнейшие решения без согласия Церкви. Митрополит Сергий был всего лишь Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, то есть заместителем заместителя Патриарха. Конечно, вставал вопрос: а имел ли он право браться за кардинальное решение вопроса церковно-государственных отношений, да еще без санкции того, кого он замещал и от кого получил свои полномочия. «Он, – говорилось о митрополите Сергии в одном из первых откликов на его декларацию, написанном, скорее всего, мучеником Михаилом Новоселовым, – должен был запросить м[итрополита] Петра о его отношении к предпринимаемому им весьма важному и ответственному шагу и только с его благословения действовать. Между тем ни в протоколах Синодских заседаний, ни в самом воззвании нет и следов указаний на то, что так было сделано и что благословение получено. Наоборот, обоснование на [словах] покойного Патр[иарха] Тихона […] дает веское основание заключить, что санкции от митроп[олита] Петра не получено. А если так, то это уже крупное самочиние»[35].

Указание на узурпацию митрополитом Сергием не принадлежащих ему прав Местоблюстителя стало еще одним важным проявлением антисергиевской полемики. Наиболее известны и убедительны в этом плане письма священномученика митрополита Кирилла (Смирнова). «Ваши права в ней (в Церкви. – свящ. А. М.), – писал в 1929 г. Заместителю митрополит Кирилл, – только отражение прав митрополита Петра и самостоятельного светолучения не имеют. Принятие же Вами своих полномочий от митрополита Петра без восприятия их Церковью в том порядке, как совершилось восприятие прав самого митрополита Петра, т. е. без утверждения епископатом, ставит Вас перед Церковью в положение только личного уполномоченного митрополита Петра, для обеспечения на время его отсутствия сохранности принятого им курса церковного управления, но не в положение заменяющего главу Церкви, или “первого епископа страны”»[36]. Митрополиту Сергию указывали и на то, что помимо ущемления прав Местоблюстителя – настоящего первого епископа Русской Церкви – он (Заместитель) ущемлял и права епископата. Особенно акцентировал на этом внимание епископ Дамаскин (Цедрик). «Грустно думать, – писал он митрополиту Сергию в мае 1929 г., – о том, что мудрость Ваша попустила Вас не только переоценить себя и свои полномочия, но и решиться действовать вопреки такому основному иерархическому принципу Ц[ерк]ви, который выражен в 34 правиле Св[ятых] Апостолов («но и первый [епископ] ничего да не творит без рассуждения всех». – свящ. А. М.). […] Вы дерзнули от лица всей Ц[ерк]ви предложить свой унизительный акт (декларацию 1927 г. – свящ. А. М.), – Вы же обязаны от лица Ц[ерк]ви отказаться от него, ибо поистине Вы действовали вопреки церковному сознанию, превысив свои полномочия и вразрез с мнением Епископата Рос[сийской] Ц[ерк]ви»[37].

Наличие при Заместителе Синода нисколько не увеличивало его прав, поскольку сам этот Синод никакой соборной санкции не имел. «“Синод” м[итрополита] Сергия, – говорилось в «Киевском воззвании», – организован совершенно не так, как предполагают постановления Моск[овского] Собора 18-го года. Он не избран соборне, не уполномочен епископами и потому не может считаться представительством епископата при м[итрополите] Сергии. Он составлен самим м[итрополитом] С[ергием] и поэтому является, собственно говоря, как бы его личной канцелярией, частным совещанием при нем». Сопоставляя «точки зрения, на которых стоит епископат и лучшая часть духовенства», с декларацией митрополита Сергия, автор (авторы) «Киевского воззвания» делали вывод: «Поскольку заместитель местоблюстителя декларирует от лица всей Церкви и предпринимает ответственнейшие решения без согласия местоблюстителя и сонма епископов, он явно выходит из предела своих полномочий. Переговоры с митрополитом Петром и со всем русским епископатом, несомненно, должны были быть выдвинуты митр[ополитом] Сергием как предварительные условия возможности для него всяких ответственных выступлений. Но дело обстоит еще хуже. Митроп[олит] Сергий действует не только без согласия епископата, но явно вопреки его воле»[38].

Склонность митрополита Сергия прикрывать свои действия синодальными постановлениями провоцировала еще одно обвинение в его адрес, а именно готовность вообще отказаться от патриаршей формы церковного правления. Многих сильно насторожили слова июльской декларации о том, что грядущий Поместный Собор «изберет нам уже не временное, а постоянное центральное церковное управление»[39]. Об избрании на Соборе нового Патриарха в декларации ничего не говорилось. «Декларация определенно ставит патриаршество под вопрос», – реагировало на эти слова «Киевское воззвание». Еще более эмоционально прокомментировал отсутствие упоминания о патриаршестве в декларации епископ Василий (Зеленцов): «Неужели и м[итрополит] Сергий, более других обязанный своей присягой блюсти в целости патриаршество Всерос[сийской] Церкви, как оплот ее в наши бурные дни, – тоже решается торговать патриаршеством и продать его за обещания бархатных ряс и прочего подобного духовенству»[40].

Суммируя все вышеизложенное, можно сделать следующие выводы:

1.  Само по себе требование гражданской лояльности Церкви по отношению к существующей власти для большей части оппонентов митрополита Сергия неприемлемым не было. Даже настроенное непримиримо к большевизму русское зарубежное духовенство с пониманием относилось к попыткам московской церковной власти нормализовать отношения с советским государством, предпринимавшимся до 1927 г.
2.  В том курсе, который начал проводить митрополит Сергий с 1927 г., его оппоненты увидели готовность уже не просто подчиняться власти, но и служить ей. Наиболее радикально настроенные представители оппозиции обвиняли Заместителя в том, что он перешел на сторону богоборцев и сознательно участвует в деле разрушения Церкви.
3.  Даже те оппоненты митрополита Сергия, которые не рассматривали его действия как явно коллаборационистские, видели в них отход от прежней аполитичной линии Патриарха и Местоблюстителя. Церковь митрополитом Сергием очевидным образом вовлекалась в политику на стороне советской власти, политические противники большевизма объявлялись врагами Церкви.
4.  Сомнения в правомочности митрополита Сергия радикально менять характер отношений с властью усиливались его канонически небесспорным положением как Заместителя Патриаршего Местоблюстителя в условиях отсутствия санкции на изменение курса как со стороны самого Местоблюстителя, так и со стороны епископата и соборной полноты Церкви. Обвинения в канонической дефективности управления митрополита Сергия усиливались подозрениями его в готовности отменить в угоду власти сам патриарший строй в Русской Православной Церкви и заменить его на синодальный.

Для публикации комментариев необходимо стать зарегистрированным пользователем на сайте и войти в систему, используя закладку "Вход", находящуюся в правом верхнем углу страницы.