Русские церковные хоры и регенты в Белграде (1920-1970 гг.)
На фото - Иверская часовня в Белграде
В многотысячной массе русских беженцев после поражения и эвакуации Белой армии во главе с генералом П.Н. Врангелем (в 1920 году) помимо военных чинов и священнослужителей было много штатских: ученых, инженеров и других специалистов, врачей, преподавателей, музыкантов, артистов драмы, оперы и балета. И, конечно, много хористов, регентов и солистов разных хоровых ансамблей, среди них и церковных хоров.
Ужасы гражданской войны, перенесенные этими страдальцами, естественно вызывали повышенную религиозность, потребу в молитвах ко Господу и Богородице о помощи, так что разные богослужения, даже литургии, начали совершаться уже на самих кораблях, увозивших этих изгнанников куда-то в полную неизвестность на произвол судьбы.
Сохранилась очень интересная запись об этом в воспоминаниях Константина Керна, будущего архимандрита Киприана, профессора Богословского института при Сергиевском подворье в Париже. Осмелюсь привести отрывок из этой брошюры, так как предполагаю, что она известна весьма ограниченному числу читателей.
«Один из священников, уезжавших в годы гражданской войны из России, попал при эвакуации из Новороссийска на тот же пароход, что и епископ Гавриил и еще несколько епископов из бывшего Высшего церковного управления на Юге России. В море их застал праздник Сретения. Священников ехало довольно много, да еще несколько владык, были облачения, некоторые архиереи успели, слава Богу, вывезти ценные вещи из своих ризниц и тем спасти их от поругания и расхищения безбожников коммунистов. Были, конечно, и сосуды, и святые антиминсы, так что можно было служить даже и литургию на пароходной палубе или в трюме. Больше того, Курский епископ Феофан вез с собою чудотворную икону Курской Божией Матери «Знамение», нашу заступницу и утешительницу в годы изгнания и скитания.
Решили служить всенощную под Сретение. Но оказалось, что нет богослужебных книг или, во всяком случае, они были где-то не на этом пароходе, а на каком-то другом транспорте. Как быть?.. Решили, что придется службу отменить или просто ограничиться пением тропаря и кондака, а наутро уже совершить литургию, которую, конечно, все знали наизусть. Но вот всех спас преосвященный Гавриил, который предложил провести всю службу безо всяких книг и нот. И действительно, он один пропел всю службу праздника, да еще с разными особенными напевами и подобнами. Такова была феноменальная память епископа Гавриила в богослужебных песнопениях и музыке».
Эти строки посвящены, в первую очередь, выдающейся личности – архиепископу Челябинскому Гавриилу (Чепур), великому оратору и «типиконщику», бывшему синодальному ризничему, изумительному знатоку русского церковного пения и композитору, – посвящены его поистине гениальной памяти. Но нам они интересны, прежде всего, как свидетельство о богослужениях в первые же дни изгнания, на кораблях.
Богослужения продолжались и в лагерях (Галлиполи, остров Лемнос и проч.), и там создавались хоры военные, казачьи, смешанные «гражданские»…
Можем опять привести небольшой рассказ о том, как сформировался хор под управлением бывшего певчего Синодального хора в Москве Сергея Жарова, со временем ставший хором Донских казаков с мировой известностью. Вот что об этом говорит сам Жаров.
«По прибытии в Турцию нас разместили в лагерь Чилингир, в 60 километрах от Константинополя… Это были самые тяжелые месяцы в моей жизни… Жили в бараках и землянках. Весь лагерь находился в крайне антисанитарном состоянии. Из-за нехватки пресной воды часто пили прямо из ручья, в котором стирали белье… Со зловещей быстротой распространялась по баракам холера, еще больше упал дух томящегося в неволе гарнизона. Приближался праздник святителя Николая Чудотворца. Шли приготовления к торжественному молебну. Тогда начальник дивизии генерал Ф. Абрамов отдал приказ: лучших певцов всех полковых хоров, уже тогда имевшихся, собрать в один хор. Хор этот должен был своим участием в богослужении содействовать поднятию духа угнетенных войск. В этот хор был призван как специалист и я. В маленькой тесной землянке началась работа с хором. Ноты писались от руки, на плохой бумаге. Все составлялось по памяти. Я занялся аранжировками. Певцы в большинстве случаев были офицеры, и многие из них до сегодняшнего дня поют у меня в хоре. Стало быть, днем основания Донского казачьего хора можно считать 6/19 декабря 1921 года».
Постепенно стал решаться вопрос дальнейшей судьбы русских беженцев. Выдающиеся писатели, философы, певцы, артисты балета, ученые и другие специалисты были интересны Западу. Их охотно принимали там, и так начали создаваться «Русский Берлин», «Русский Париж», «Русская Прага». А Сербия (вернее, новосозданное Королевство сербов, хорватов и словенцев), благодаря людям, знавшим, что Россия сделала в 1914 году для маленькой Сербии, благодаря людям, которые учились в России (среди них, прежде всего, выпускник пажеского корпуса регент-королевич Александр Карагеоргиевич, затем сам король Петр, патриарх Димитрий, выпускник Петербургской духовной академии митрополит Скоплянский (будущий сербский патриарх) Варнава, епископ Нишский Досифей (будущий митрополит Загребский, канонизированный Сербской Церковью как священномученик), академик Александр Иванович Белич, генералы Хаджич, Бошкович и многие другие) считали своим моральным долгом дать приют всем русским беженцам, частям врангелевской Белой армии и его штабу, а главное – Высшему церковному управлению за границей, во главе с митрополитом Киевским и Галицким Антонием (Храповицким).
Королевство приняло 40–50 тысяч русских беженцев. И свободно можно сказать, что приняла их Сербия.
Дело в том, что хорваты и словенцы еще за несколько лет до этого служили в австро-венгерской армии, воевавшей с Россией. Значит, русские были их врагами. Многие лишь недавно вернулись из русского плена (где, кстати, выдавали себя за сербов, насильно мобилизованных австрийцами), многие сочувствовали большевикам и враждебно относились к белогвардейцам. И, несомненно, самое главное – они были ярыми католиками, враждебно настроенными (как и, например, поляки) по отношению к православным. Так несколько кораблей с русскими беженцами, дошедших до Северной Адриатики, до порта Бакар (Хорватия), были вынуждены вернуться в Черногорию.
Благодаря заботам сербского правительства, Сербской Церкви и королевского дома Карагеоргиевичей, а также радушию всего сербского народа, русские беженцы стали обживаться, работать, создавать свои колонии и правления, школы, объединения, рабочие артели. И все это – на «временных началах», до «возвращения домой», ведь каждую Пасху и каждое Рождество русские встречали тостом: «Следующий праздник – на Родине!».
Но главной заботой русских на чужбине была Церковь. Богослужения совершались в беженских столовых, в бараках, гаражах… и всюду в них принимали участие церковные хоры. Они создавались спонтанно: кто-то был в России регентом, кто-то псаломщиком, другие были членами церковных хоров… Вот как это описал в своих воспоминаниях академик, протоиерей Владимир Мошин, выдающийся византолог и палеограф с мировым именем.
«Как и вся русская интеллигенция, которую остроумный Степанов в своих мемуарах метко охарактеризовал как “поющую, вопиющую, взывающую и глаголющую”, наша русская колония не оказалась без талантов. Все пели, все играли, декламировали, танцевали. Вероятно уже через месяц-два по приезде в г. Копривницу был устроен первый “русский вечер” с концертным отделением, где Оля (супруга Мошина. – Примеч. А.Т.) с Веселовским блестяще исполнили на рояле в четыре руки увертюру к Вагнеровскому “Тангейзеру”, княгиня Тохтамышева, хорошая балерина, удивила публику классическими балетными номерами, маленький хор исполнил в декорациях популярную “Волга, Волга…” с двухактовой маленькой опереттой “Мезальянс”, скомпонованной мною как мозаика из русских известных ансамблей, дуэтов, трио и хоров. Зал был переполнен, успех потрясающий!..
В том же первом году нашего пребывания в Копривнице мы основали и хор в местной православной церкви с участием местных певцов-сербов, которым первое время руководил мой брат (Сергей Мошин, о котором будет речь позже. – Примеч. А.Т.), а после его отъезда в Белград принял управление я, и управлял им 12 лет до нашего отъезда из Копривницы».
Это только один из примеров, как создавались русские хоры и включались в церковную жизнь в новой среде, в Югославии.
Начало организованной церковной жизни в Белграде тесно связано с одной из самых светлых личностей Русской Заграничной Церкви в Сербии – с протопресвитером Петром Беловидовым.
Еще весной 1920 года, находясь в беженском поезде на юге Сербии (близ города Парачин), где он познакомился с выдающимся педагогом, будущим основателем и директором русской гимназии в Белграде Владимиром Плетневым, отец Петр пообещал ему принять участие в составлении программы для русских школ и принять на себя преподавание закона Божия. Благодаря покровительству королевского дома и усилиям многих друзей России (прежде всего профессора, академика Александра Белича, главного «опекуна» и защитника русских беженцев в Сербии), удалось сравнительно быстро преодолеть многие препятствия и уже осенью того же года основать в Белграде русскую гимназию.
Торжественное открытие началось с молебна, который был отслужен протоиереем Петром Беловидовым, в актовом зале 3-й мужской гимназии на Покров Пресвятой Богородицы 14 октября 1920 года. Через месяц, 13 ноября, с разрешения директора этой гимназии, была отслужена первая всенощная, а на следующий день – и первая Божественная литургия в том же зале. Этот день можно считать днем основания русского прихода в Белграде и началом регулярных богослужений (т.к. до этого службы совершались изредка, то в бараках, то в беженской столовой на улице короля Петра).
Основателем хора и первым регентом был сам протоиерей Петр Беловидов. Ноты он писал по памяти, лично переписывая их в нескольких экземплярах. Автор этих строк, по глупости, свойственной молодости, став в 1960-е годы регентом хора в Свято-Троицком храме, осмелился сверять рукописи отца Петра с печатными изданиями. И не обнаружил ни единой ошибки! А песнопения были в достаточной степени сложными, такие как «Благослови душе моя…» Ипполитова-Иванова, «Милость мира» протоиерея Виноградова, «Гласом моим ко Господу воззвах…» Архангельского, трипеснецы Страстной седмицы и проч.
Уроженец Ставропольского края (1869 года рождения), бывший законоучителем и настоятелем соборов в Карсе и Новороссийске, отец Петр отличался не только благолепным совершением служб, без какой-либо излишней вычурности, но и с первых же лет жизни своего прихода в Белграде ввел строгую уставность богослужений, настаивал на обиходных знаменных распевах, запретив употребление упрощенных, то есть изуродованных Бахметьевым напевов. И этому он годами учил не только своих певчих и регентов, но и своих «сотруженников» на ниве Господней – протоиерея Владислава Неклюдова, протоиерея Виталия Тарасьева, Леонида Маслича и др. Он был одинок (матушка осталась в Союзе, а два сына погибли в рядах Белой армии), жил в семье своего секретаря Александра Рудько. За великие заслуги перед Церковью награжден митрополитом Антонием саном протопресвитера, так что и служил всегда «первым», кроме как если в богослужениях принимали участие архимандрит Кирик Афонский или архимандрит Иустин (Попович), ныне святитель Челийский. Скончался отец Петр в Великую субботу 1940 года, до последнего издыхания, в постели, совершая службы 12-ти Евангелий, выноса плащаницы и последования плача Богородицы.
Когда в Белград прибыло Высшее церковное управление во главе с митрополитом Киевским и Галицким Антонием и богослужения были перенесены в просторный барак на Старом кладбище на Ташмайдане, отец Петр передал управление хором профессиональным регентам.
Одно время регентом был Борис Добровольский, преподававший пение в русской гимназии и руководивший там школьным и гимназическим хорами. Он был вынужден уйти с должности регента церковного хора, т.к. руководил и работой хора сербско-еврейского общества, и таким образом, по мнению наших церковных властей, нарушил каноны.
Так в Свято-Троицком храме на Ташмайдане, который был заложен на Рождество Пресвятой Богородицы в 1924 году, а освящен накануне сочельника 1925 года, в середине 30-х годов появился хор Павла Григорьевича Проскурникова (впоследствии архимандрит Петр). У него был сравнительно небольшой хор, но исключительно с профессиональными певчими. Он был человеком весьма сдержанным, и это отражалось на стиле пения его хора, безукоризненно точного, стилистически выдержанного, весьма умеренного в динамике. Мне удалось их слушать несколько раз в связи с кончиной протопресвитера Петра Беловидова, когда пели отдельные хоры, а не объединенный хор русских певчих.
Когда в 1934 году в районе Дединье был закончен дворец Карагеоргиевичей и при нем церковь святого Андрея Первозванного (небесного покровителя этой королевской семьи), Проскурников со своим хором перешел туда, где и оставался до начала войны и немецкой оккупации Сербии в апреле 1941 года. Затем Павел Григорьевич с семьей перебрался в Швейцарию. Там, в Женеве, он был рукоположен во иереи митрополитом Анастасием и там священствовал (после смерти матушки приняв монашество) в сане архимандрита до своей кончины, последовавшей в 1971 году.
После ухода Проскурникова в дворцовую церковь в наш Свято-Троицкий храм был приглашен Евгений Прохорович Маслов со своим известным уже тогда хором, певшим до того времени в сербском Успенском храме в городке Земун (через реку Саву, напротив Белграда; теперь это просто белградский район).
Маслов еще в России был профессиональным музыкантом с большим опытом. В составе его хора было много певчих, которые могли выступать и как солисты. В первую очередь, Вера Банина – изумительное сопрано, и Мирославский – бас роскошного тембра и силы. Еще работая в сербских храмах, Маслов со своим хором выезжал на гастроли в другие города, часто давал концерты в Белграде и Земуне.
Не могу не упомянуть интересный эпизод. После одного из концертов в городке Панчево, где была большая русская колония (благодаря дешевизне жизни, близости Белграда и наличию знаменитой русской клиники-госпиталя доктора Левитского), анонимный автор опубликовал обзор на концерт, упрекнув Маслова в чрезмерном «форте» в словах «свет во откровение» в «Ныне отпущаеши…» Соколова. Евгений Прохорович ответил довольно строгой отповедью и на этом прекратил всякую полемику. Судя по инициалам, поставленным вместо подписи (С.М.), критиком мог быть Сергей Алексеевич Мошин, бывший регентом и в Копривнице, и в самом Панчево, кстати, и солировавшем раньше при исполнении этого сочинения Соколова.
Маслов так же, как и Проскурников, работая с хором, доводил исполнение до вершины певческого искусства, но при пении, даже в храме, бывало, громким шепотом отпускал в адрес «провинившегося» нелестные словечки. Кроме того, он иногда «увлекался» и пел не только с тенорами, но и с женскими голосами. Во всех трио («Да исправится…», «Душе моя…», «Воскресни, Боже», «Статьи» Великой субботы) он с Павлом Шевелевым и Мирославским пел партию второго тенора. Перед приходом Красной армии и партизан Тито он, как и большая часть его хора, да и вообще русских в Сербии, уехал на Запад, перебравшись впоследствии в Америку.
Помощниками Маслова были Георгий Рот (впоследствии выдающийся регент в США) и Владимир Акиров (впоследствии регент русского церковного хора в Маракаибо, Венесуэла).
Настали тяжелые времена для Церкви (как русской, так и сербской) – на смену немецкой оккупации пришел красный террор партизан Тито, во всем подражавших Сталину. Певчие, состоявшие на государственной службе (а частники были уничтожены), не смели принимать участие в церковных хорах под угрозой потери работы. Знаменитый сербский бас, выступавший когда-то с Федором Шаляпиным в роли Санчо Пансы, сын сербского священника Жарко Цвеич отказался подчиняться этому гнусному условию и был удален из Белградской оперы на два-три года. Кроме того, из Сербии уехал весь русский епископат, многие священнослужители, да и просто русские люди. В таких условиях принял на себя хор Свято-Троицкой церкви протоиерей Владислав Неклюдов.
Потомственный священник из городка Белый Смоленской губернии (1899 года рождения), прошедший тяготы и ужасы гражданской войны и эвакуации, очутившись в Сербии, закончил (в 1926 году) Белградский богословский факультет (духовную академию), но еще с 1923 года стал приходским священником, помощником протоиерея Петра Беловидова, законоучителем русской начальной школы и гимназии, любимым всеми духовником и главным соратником митрополита Киевского и Галицкого Антония (который в 1936 году скончался на его руках и руках келейника – архимандрита Феодосия).
Отец Владислав был истовым молитвенником. Кто хоть раз присутствовал в алтаре при его служении Божественной литургии, запоминал это на всю жизнь. Он буквально забывал обо всем, даже на «Твоя от Твоих…» забывал иногда, что рядом сослужащий диакон, и сам поднимал священные сосуды. Незабываемы и его пасхальные заутрени, на помосте, сколоченном на тот случай, возле храма Святой Троицы, при пятитысячной толпе, незабываемы его глаза и голос, когда он бросал в эту массу молящихся свое «Христос воскресе!».
Он был исключительно музыкален, хотя не обладал ни сильным, ни особо красивым голосом (второй тенор). Прекрасно вторил во всех трио протоиерею Иоанну Сокалю (первый тенор) с басами протодиаконами Иоанном Байздренко или Александром Качинским («Душе моя», «Статьи» Великой субботы, «Да исправится…» разных авторов, «Архангельский глас» и другие праздничные величания).
И вот в 1945 году ему пришлось стать перед хором Свято-Троицкой церкви. Силы еще были: сопрано дворцового хора Сусанна Ершевская, Аня Дическул из хора Марковского храма, Наталия Быкова – изумительное контральто из дворцового хора, Ольга Жигина – альт из хора Маслова, меццо-сопрано из дворцового хора Полина Бурза, Павел Шевелев и Алексей Дмитриевич Охотин – тенора редкой красоты из хора Маслова, Николай Семененко – из хора оперы, Иван и Яков Бартоши – басы, Иван Иванович Горенко – октава… А нередко по праздникам обычным певчим становился в его хор и знаменитый солист Марининского театра и Белградской оперы Павел Холодков. Но не было спевок, пели «по старой памяти», пели прежний, весьма сложный репертуар, и отцу Владиславу было не под силу держать твердо в руках такой разнородный «ансамбль». Исполняя сложные «концерты» («Вси языцы…», «Да воскреснет Бог», «Преславная днесь» и др.), нередко и сбивались.
В 1948 году настоятель Свято-Троицкого храма протоиерей Иоанн Сокаль и протоиерей Владислав были приглашены в Москву на юбилейные торжества по поводу 500-летия автокефалии Русской Православной Церкви, проходившие в Троице-Сергиевой лавре. В том же году произошел известный конфликт между Сталиным и Тито, и все русские стали сомнительными элементами (как тогда говорили). В Венгрии, Румынии, Болгарии начались процессы над «титовцами», а в Югославии – над «сталинистами», то есть сторонниками резолюции Информбюро, осудившей Тито и его приспешников. Волна арестов и этих процессов не пощадила и нашу бедную эмиграцию. Среди арестованных в 1949 году оказался и протоиерей Владислав Неклюдов. В ноябре того же года в г. Сараево начался суд над «советскими шпионами» – русскими белогвардейцами. И в первый же день было сообщено, что поп Неклюдов покончил собой в одиночной камере. Было ясно, что несгибаемый отец Владислав не соглашался на признание в ложных обвинениях и был убит в титовском застенке.
Первое время после этого регентом нашего хора был протодиакон Александр Качинский, а когда в августе 1950 года он уехал в Триест, на это место был переведен регент хора Иверской часовни Григорий Иванович Криволуцкий (о нем подробнее будет сказано ниже). Но, через год и он уехал к сыну в Берлин, и пришлось подыскивать нового регента.
Мы с братом Василием могли взять на себя эту обязанность (с шестилетнего возраста мы пели в школьном хоре, мы слушали и хор Проскурникова, и хор Маслова, мы пели у отца Владислава, к тому же, у нас было музыкальное образование). Но мы были нужнее как иподиаконы и прислужники.
Кто-то посоветовал пригласить Павла Ивановича Бабаева, до войны бывшего регентом хора 2-й Кубанской казачьей станицы. Вся наша семья (кроме меня и брата отличным знатоком церковного пения была и наша мать, матушка Людмила) взялась обучать его «гласам» и основным песнопениям всенощной и литургии. Певчие были опытные, и потому дело быстро пошло на лад. Но сам Павел Иванович никогда не усвоил до конца тайну смены гласов, да и более сложные концертные песнопения были ему не под силу. В 1955 году он ушел с этой должности, но увел при этом и весь хор, кроме меццо-сопрано еще из дворцового хора Полины Бурзы. В Троицкую церковь был переведен хор Иверской часовни, которым я руководил с 1953 года. Постепенно вернулись все певчие нашего хора, и семь лет, до 1962 года, руководил им я – иподиакон Андрей Тарасьев.
По приказу настоятеля храма я передал хор в январе 1962 года брату, протоиерею Василию, так как из-за работы в церкви я был удален с двух факультетов, где преподавал русский язык и литературу.
Отец Василий был музыкально исключительно одаренным человеком, притом обладал высоким тенором красивого тембра. Помимо своей пастырской работы и богослужений, он с огромным энтузиазмом собирал певцов (часто и сербов), значительно увеличив число певчих. Отец Василий вернул в репертуар песнопения, которые не очень жаловали отец Петр и митрополит Антоний («Покаяния» и «Пасхальный канон» Веделя, «Верую» Архангельского и другие несколько «светские» песнопения), которые не исполнялись ни Масловым, ни отцом Владиславом, ни мною. Когда подрос его сын Виталий, тоже получивший музыкальное образование и обладавший прекрасным детским дискантом, ему уже в 15 лет дали возможность замещать отца (скончавшегося в 1996 году), и он руководит хором подворья Московского патриархата и поныне, находясь в сане протоиерея на должности настоятеля храма Святой Троицы.
Русские люди на чужбине с горечью принимали все новые и новые известия о том, какие святыни и храмы у них на Родине поруганы, ограблены и даже разрушены. Особенно потрясены они были в 1929 году, узнав что нет больше одной из главных московских святынь – Иверской часовни с чудотворной иконой Богородицы, присланной с Афона. И в центре русского церковного зарубежья, в Сербии, в Белграде, где находился Синод РПЦЗ, возникла идея воссоздать утраченную часовню на чужбине. Деятельное участие в этом приняла графиня Святополк-Мирская, возглавившая строительный комитет. Она знала Карагеоргиевичей еще по России, и ей было легче договориться о постройке.
По благословению Блаженнейшего Антония, Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви, начались сборы пожертвований и переговоры о месте постройки этого дома молитвы. Принимая во внимание, что на так называемом Новом кладбище росло число «недождавшихся возвращения на Родину», было решено построить часовню на территории кладбища, на что было получено особое разрешение. Начали поступать пожертвования от королевского дома Карагеоргиевичей, от Сербского Патриарха Димитрия и иерархов Сербской Церкви, от мэрии города Белграда и многих других сербов, с благодарностью вспоминавших, как Россия, абсолютно неподготовленная к войне, все же встала на защиту маленькой Сербии в 1914 году.
Часовня не являлась точной копией московской, так как решено было строить ее с алтарем, освящать по полному чину, как храм, давая таким образом возможность русским посещать богослужения в еще одном «своем» храме.
Торжественное освящение Иверской часовни совершил в 1931 году новоизбранный Патриарх Сербский Варнава, выпускник Петербургской духовной академии, большой друг и покровитель русских беженцев в Сербии. Приходские священники Свято-Троицкого храма на Ташмайдане (кроме настоятеля) попеременно служили в этой часовне, неся однонедельную «череду». В храме был сооружен иконостас работы выдающегося художника-иконописца Гринкевича-Судника, икону Иверской Богоматери прислали иноки русского Пантелеимонова монастыря с Афона, плащаницу – Елеонский монастырь. Вскоре после злодейского убиения короля-витязя Александра в часовне была сооружена икона благоверного князя Александра Невского в память великого друга и защитника русских беженцев в Сербии. Под Иверской часовней был сооружен склеп-усыпальница, где с 1936 года покоится прах Блаженнейшего митрополита Антония (Храповицкого), а с 1957 года – и его верного келейника архимандрита Феодосия (Мельника).
С самого начала при часовне был организован хор, который возглавил Григорий Иванович Криволуцкий. Малые размеры часовни продиктовали и численность хора. Это был квартет, который иногда пополнялся певчими, регулярно приходившими на кладбище, на могилы своих близких. Здесь пели: Марина Круг (сопрано), Екатерина Алексеева (альт), Григорий Баранников (тенор), Феодор Богдановский и сам Григорий Иванович (басы). После смерти мужа с ними пела и генеральша Анна Никаноровна Полтавцева, часто – матушка Людмила Борисовна Тарасьева, по большим праздникам – великолепный бас, муж Екатерины Алексеевой, Виктор. Всех приходящих на богослужения в эту часовню поражала слаженность и легкость исполнения даже самых сложных песнопений. Григорий Иванович почти не управлял «хором», он даже стоял как-то сбоку. Чудные голоса этих, по сути дела, солистов звучали радостно, без каких-либо усилий.
Часто к ним присоединялся и псаломщик русских храмов в Белграде Филипп Дмитриевич Загребельный – сильный и красивый второй тенор, славившийся еще и тем, что великолепно писал ноты (трудно было поверить, что это не печатная рукопись). Он удачно замещал всех регентов и в Иверской часовне и в Троицкой церкви. Белград он покинул в 1944 году, оставив «на память о себе» в Троицком храме ноты Статей Великой субботы.
Алексеевы и Марина Круг покинули Сербию в 1950 году, Баранников, популярный Гриша, певший и в русских ресторанах, скончался, а Григорий Иванович, как уже было сказано раньше, перешел в Троицкую церковь, но вскоре и вовсе покинул Югославию.
Одно время в Иверской пели псаломщики Алексей Дмитриевич Охотин и Феодор Синельщиков, которым помогали Петр Александрович Поздняковский и Андрей Степанович Доич.
В 1953 году, по указу настоятеля протоиерея Виталия, я основал там небольшой хор, который вскоре передал опытному певцу А.С. Доичу, который, к сожалению, всего года два смог исполнять эту обязанность, а затем, по болезни, опять передал управление хором мне. Так создался новый Иверский хор, который в 1955 году перешел в полном составе в Троицкую церковь (о чем речь уже шла). С тех пор в Иверской часовне не было хора, а на богослужениях пели псаломщики.
В настоящее время в Иверской часовне богослужения совершаются только в дни празднования Иверской иконы Божией Матери и в поминальные субботы. И тогда в них участвует хор Свято-Троицкой церкви.
Говоря о хорах и регентах в русских храмах Белграда, нельзя не упомянуть знаменитый левый клирос Троицкой церкви. И он «основан» протопресвитером Петром, и на протяжении многих лет славился своим составом – будущими архиереями, священниками, преподавателями богословия.
Нужно сказать, что все профессиональные хоры нашей церкви исполняли далеко не все песнопения на разных богослужениях, особенно во время всенощной. Спев «Блажен муж» и первую стихиру на «Господи, воззвах» (не «на глас», а Фатеева), они включались лишь для пения догматика на «И ныне». Следуя правилу и уставу заведенному настоятелем, отцом Петром, в Троицком храме стихиры пелись «на 10», и поэтому все остальные стихиры пел левый клирос. Это правило относилось и к стихирам «на стиховне» и «на хвалитех», так было и при чтении канона с вторыми ирмосами и катавасиями. Не говоря уже о том, что профессиональные хоры не участвовали в богослужениях в дни разных святых, которые приходились на будние дни. Тогда левый клирос пел и литургии, и полностью всенощные.
Особо торжественно отмечался день памяти Иоанна Богослова 9 октября, так как 90 % членов хора были студенты-богословы или уже законоучители и преподаватели в семинариях. Руководил этим хором сам отец Петр или псаломщик Леонид Иванович Маслич, выдающийся знаток знаменного пения, Типикона и богословских наук. Одно время он преподавал в семинарии в городке Битоль (Южная Сербия, теперь Македония), где преподавателями были святитель Иоанн, архиепископ Шанхайский, и преподобный авва Иустин (Попович) Челийский, а правящим архиереем был в то время святитель Николай (Велимирович) Охридский.
В канун праздника совершалось действительно всенощное бдение со всеми седальнами, псалмами, кафизмами, с канонархами, а Божественную литургию в сам день праздника служили по-гречески.
Здесь обучались уставу и напевам Александр Сенькевич (будущий архиепископ Лос-Анджелесский Антоний), Лев Бартошевич (будущий епископ Женевский Леонтий), иподиакон Никодим Ефимов (будущий архимандрит Спиридон), Душан Веселинович (будущий иеромонах Амвросий), иеромонахи Макарий (будущий епископ Сремский), иеромонах Андрей (Фрушич) будущий епископ Банялукский, профессор Степан Гущин, псаломщик Виталий Тарасьев, священники Борис Волобуев и Алексей Моргуль, протоиерей Алексей Крышко и многие другие.
Когда многим стало ясно, что пребывание за рубежом не временное состояние до «скорого возвращения на Родину», а, вероятно, разлука навсегда, русские беженцы, обжившиеся уже в гостеприимной Сербии (Югославии), стали ощущать недостаток своего административно-научно-культурно-образовательного центра. Так возникла идея о постройке Русского дома. Благодаря поддержке короля Александра, его двоюродного брата принца Павла (чья мать была из рода Демидовых-Сан-Донатто), Святейшего Патриарха Сербского Варнавы, академика Александра Белича и других покровителей русских беженцев в Сербии, определилось место, где разрешено было построить такой центр. Это была нижняя часть сада при бывшем посольстве царской России в королевстве Сербия, что на главной улице Короля Милана, напротив бывшего дворца. Огромный сад спускался до улицы Королевы Наталии (жены сербского короля Милана Обреновича, княжны молдаво-русского происхождения). Поддержка всех наших покровителей была, конечно, не только моральной. Несмотря на сборы средств среди беженцев, нужно откровенно сказать, что Русский дом был выстроен на деньги вышеперечисленных и многих других благодетелей и жертвователей-сербов. Создание проекта было поручено выдающемуся русскому архитектору Василию Баумгартену, а заботы подрядчика были возложены на инженера Юрия Владимировича Бартошевича.
От закладки и освящения фундамента в 1931 году, до открытия Русского дома прошло всего два года. 9 апреля 1933 года Русский дом памяти императора Николая II был торжественно освящен протопресвитером Петром Беловидовым в присутствии членов королевского дома – королеве Марии, принце Павле, его супруге Ольге – и многих других видных гостях русского зарубежья и Сербии.
В Русский дом были переведены Державная комиссия по делам русских беженцев, женская и мужская русская гимназии, начальная русская школа, театр, Русский научный институт.
Вскоре выяснилось, что в доме прекрасный концертный зал, весь нижний этаж занимал просторный гимнастический зал («соколана»), но нигде не было отведено места для школьной и гимназической церкви. Пришлось одну из боковых ниш, существовавших в сокольском зале, превратить в алтарь, который в будние дни закрывался деревянными щитами.
Школьная церковь Покрова Пресвятой Богородицы была освящена в том же 1933 году архиепископом Анастасием, и в ней совершались службы по воскресным дням, по большим праздникам, Великим постом ежедневно (великопостные часы), а литургии Преждеосвященных даров (по средам и пятницам) – на тех седмицах, когда говели ученики начальной школы или гимназий.
Был создан смешанный гимназический хор, который пел литургии дважды в месяц (в воскресенье, когда служба была для женской, и в воскресенье, когда служба была для мужской гимназии). В третье воскресенье служба совершалась для учеников начальной школы, а в четвертое церковь была открыта для всех.
Служили законоучители, а хором руководили преподаватели пения. В женской гимназии это был Борис Добровольский, а в мужской Андрей Кузьменко и Илья Ильич Слатин.
В воскресенье, когда школы были свободны, в храме пел мужской октет под управлением того же А.Н. Кузьменко.
Посещение богослужений (раз в месяц) было обязательным, ученики стояли выстроенными по классам. Также и участие в хоре было обязательным. В школьный хор принимали детей с третьего класса. Все три гимназических регента были высокообразованными музыкантами (Илья Слатин со своими братьями выступал как знаменитое трио «Слатины»), и гимназический хор пел исключительно слажено. Они часто выступали и на юбилейных торжествах (посвященных, например, в 1937 году Пушкину, ежегодно в дни Русской славы, то есть в день памяти святого князя Владимира и проч.), устраивали свои концерты русских песен, исполняли даже и такие сложные пьесы, как шуточная опера «Иванов Павел» Рапопорта, участвовали в выпускных ежегодных школьных актах.
В начальной школе пение преподавал Алексей Васильевич Гриньков (1893–1966), уроженец Курской губернии, учившийся в Московской консерватории, ставший после переезда в Сербию ( в 1925 году) одним из наиболее известных регентов как духовного, так и светского репертуара. Он был регентом нашего школьного хора, и я, будучи еще учеником первого класса (в 1939 году), попал к нему «в ансамбль», вероятно потому, что мой старший брат уже пел у него. Да не то, что «попал», а быстро стал и солистом, так как голос у меня был звонкий, а слух прекрасный. Да и навык петь в хоре.
Дело в том, что в нашей бедной беженской семье не было ни радио, ни граммофона, но зато был свой семейный «хоровой коллектив»: дедушка Борис – бас, папа – тенор, тетя Таня – сопрано, тетя Люля – меццо, мама – альт, дядя Вовочка – бас. И вот, часто после ужина, кто-нибудь начинал тихо напевать что-нибудь свое, любимое… остальные подхватывали – и домашний концерт продолжался до тех пор, пока тетя или дядя, жившие далеко, не спохватывались, что скоро уйдет и последний трамвай. Пели тихо, чтобы не мешать соседям, пели задушевно, вспоминая далекую Родину, часто друг другу подсказывая слова и жестами приглашая и нас, детей, присоединиться.
Репетиции хора в школе происходили раз в неделю, когда было меньше уроков. Гриньков садился за рояль, а мы обступали его и строго следили, чтобы не смешать партии. Во время спевок он был спокоен и терпелив, учил нас «с голоса», аккомпанируя себе и нам. Он неторопливо объяснял нам слова и выражения на церковнославянском, часто переводил их и лишь после этого разучивал с нами мелодию. В своей работе с новичками он опирался на помощь «старших» учеников (а это были четвероклашки!). Как же они гордились этим и как смотрели на нас, «малышей», свысока! Но во время служб или других выступлений Алексей Васильевич преображался, становился строгим и требовательным, дирижировал темпераментно, немножко припрыгивая и благодаря своему маркантному носу и пряди густых волос надо лбом в эти моменты походил на петушка. Но нам было не до смеха. Попробуй зазеваться или просто не смотреть на него: на ручке камертона у него была тонкая резиновая кишка сантиметров в 25, и он ловко возвращал ею певчего в реальность! Когда мы после летних каникул иногда появлялись очень коротко остриженными, он упрекал шутливо родителей: «Ну как я их теперь за чубы таскать буду?».
Мы очень любили своего «Гринька», любили, не подозревая, какой мастер хорового пения перед нами! А Алексей Васильевич Гриньков и со своим хором в храме святого Гавриила в городке Земун, который был отдан русским, где служил протоиерей Виталий Лепоринский, где своды потрясал своим на всю Россию известным басом протодиакон Василий Вербицкий, и со своим хором в белградском храме Вознесения Господня, хором, который он назвал «Славянский», не только украшал богослужения, но часто гастролировал по Югославии и даже выезжал за границу. У него был своеобразный вкус: боготворил А.Т. Гречанинова, не любил наших «западников» – Бортнянского, Сарти, немножко и Чайковского. С другой стороны, считал, что и церковную музыку можно несколько видоизменять. Интересны были его комментарии и впечатления после концертов хора Донских казаков Сергея Жарова. Желая умерить мои восторги после получения пластинок из Парижа, он с улыбкой мне сказал: «Видел я их дважды, но не все слышал – сплошные нюансы».
Жил он в Земуне, который во время войны и немецкой оккупации вошел в состав фашисткого независимого государства Хорватия, в государстве, где в лагере Ясеновац фашисты-«усташи» зверски убили свыше миллиона сербов. Гриньковых спасло то, что он и до и во время войны руководил хорватским певческим обществом «Томислав», так что их не трогали. После окончания войны новые властители наших судеб стали было упрекать его «в сотрудничестве» с оккупантами, но выручили старые ученики, дорвавшиеся до власти. Однако ему пришлось принять руководство над новыми певческими обществами, осваивать новый «титовский» репертуар маршей и партизанских песен (в основном, переводы с русского).
Но он не покидал и своего любимого дела. В 1941 году из русско-сербского монастыря Туман, на Дунае, бежали от постоянных партизанских набегов и грабежей игумен Лука (Родионов), наследник знаменитого архимандрита Амвросия (Курганова), и десяток монахов. Вместе с ними бежали из монастыря Нимник около сорока монахинь во главе с игуменией Параскевой. Их приютил в Земуне, в своих двух коттеджах, выдающийся врач Софотеров. Игумен Лука знал Гринькова еще до войны и обратился к нему с просьбой создать хор монахинь. После окончания войны игумен Лука объединил оба монастыря под общим названием Братство честного креста и перевел их под омофор Московского Патриарха. В 1950 году его и иеромонаха Феофана (Шишманова) выслали из Югославии, остальные монахи разбрелись по другим монастырям, а женский монастырь переехал в древнюю обитель Манасия, где и поныне есть еще несколько монахинь «Земунского периода». Так вот, Гриньков с воодушевлением принялся за дело и в короткий срок создал изумительный женский хор, исполнявший самые сложные русские церковные песнопения в его аранжировке. Мне не раз доводилось слушать их и по нотам следить, как Гриньков решал эти сложные задачи. Благодаря исключительно высоким сопрано монахинь Рипсимии, Февронии и Анисии и великолепным контральто монахинь Домнины и Евгении, Гринькову удавалось получать звучание весьма широкого диапазона. К сожалению, отъезд монахинь из Земуна прервал эту и для Гринькова новую работу с однородным хором.
Последний церковный «хор», которым он руководил, был трогательный квартет в той же, теперь уже бывшей русской церкви святого Гавриила в Земуне, в составе: Вера Банина – сопрано, Ольга Гринькова – альт, Алексей Гриньков – тенор и слепой казак Степан – бас. Когда скончался в 1959 году протоиерей Виталий Лепоринский и мой мужской октет из Свято-Троицой церкви приехал с настоятелем отцом Виталием в Земун и мы пропели там панихиду по исходе души, то растроганный мой учитель, милый Алексей Васильевич, расцеловал меня и совсем как Державин Пушкина, «в гроб сходя, благословил».
В биографиях Шаляпина часто приводится его разговор с земляком Горьким, что, дескать, когда они лба умрут, от Максима-писателя останется след, а я, говорил Шаляпин, спел – и ничего не осталось. К сожалению, выдающийся русский церковный и светский регент Алексей Васильевич Гриньков творил в такие времена, когда аудиозаписи были редкостью, и от его творчества остались лишь воспоминания тех, кто его ценил и любил как учителя.
Как мы уже сказали, в Белграде было всего три русских храма, где могли быть русские церковные хоры, а, стало быть, и регенты. Главный из них – центр Русской Зарубежной Церкви – Свято-Троицкий храм на Ташмайдане, затем Иверская часовня на Новом кладбище и школьная гимназическая церковь в Русском доме памяти императора Николая II на улице Королевы Наталии. Правда, небольшая домовая церковь была и в русском старческом доме в районе Сеняк. А в большой русской колонии в Белграде было еще много певчих и регентов, так что не удивительно, что они стали предлагать свои услуги сербским приходам.
Один из первых русских хоров был основан при храме апостола Марка, в центре Белграда, на так называемом Старом кладбище на Ташмайдане. Руководил им Виктор Харитонович Щербаков – регент-самородок, уроженец крупного села Балаклеи, где, по его словам, был большой собор, в котором он пел еще мальчиком, а юношей стал управлять хором. Это был регент просто вулканического темперамента, абсолютно владеющий хором без лишних движений и жестов. Но он весьма своеобразно вел спевки: несмотря на то, что почти все его певчие были профессионалами и могли петь, как говорится, с листа, он подробно и ясно объяснял, какой музыкальный эффект ему нужен в определенной фразе, и этого добивался в совершенстве. На этих спевках он бывал несколько резок, даже грубоват. Не раз он, например, отличной певице Сусанне Белубековой на спевках делал замечания: ровнее, без разных придыханий, это тебе не «Казбек» или «Мимоза» (знаменитые русские белградские рестораны, в которых выступала Сусанна). Но во время богослужений ничего не говорил, никаких лишних знаков не делал. Главными его «звездами» были Татьяна Мазыкина и Ольга Ольдекоп из Белградской оперы, лирический тенор Сергей Опоков и изумительный бас Николай Денисенко.
Когда во время войны церковь святого Марка сгорела, Щербаков перешел в церковь Покрова Пресвятой Богородицы, где до него были регентами Леонид Базилевич, Степан Гущин и Александр Залиев. Но это уже был не тот мощный по составу хор. Постепенно, особенно по окончании войны, редели ряды русских в Белграде, а значит – и в хорах. Хор Щербакова и дальше оставался по высокому уровню исполнения одним из лучших в белградских храмах, но из русских у него остались только тенор Вадим Босанько и бас Александр Масевро, так что он в дни храмовых праздников и для духовных концертов приглашал певчих из хора Свято-Троицкой церкви.
Последний его хор был в церкви святого Лазаря. В отличие от А.В. Гринькова Щербаков преклонялся перед мастерством Сергея Жарова и часто вспоминал участие хора Донских казаков в панихиде (в 1934 году), в сороковой день кончины короля Александра, в храме святого Георгия – усыпальнице Карагеоргиевичей на холме Опленац близ городка Топола.
Говоря о выдающихся русских регентах духовной музыки в Белграде, нельзя не упомянуть профессионального музыканта и блестящего руководителя многих хоровых коллективов Александра Артемьевича Залиева (1898 года рождения), уроженца Владикавказа, который, к сожалению, больше внимания посвящал педагогической работе в консерватории и музыкальных училищах, чем практической работе с церковными хорами. Но зато некоторые прекрасные дирижеры и сейчас еще с гордостью называют его своим учителем. Дольше всего он управлял хором соборного храма архангела Михаила (Первое белградское певческое общество, основанное выдающимся сербским композитором Стеваном Мокраняц) и хором в храме Покрова Пресвятой Богородицы.
Исключительно строгий, даже взыскательный, Залиев всегда настаивал на стилевом совершенстве и достигал этого, критикуя тех коллег, которые произведения и Бортянскаго, и Чеснокова, и Турчанинова исполняли одинаково, а значит обезличенно и без учета стиля соответствующей эпохи. Небольшого роста, но прекрасно умевший привлечь к себе внимание хора, он «деспотично» и неуклонно добивался своего и на спевках, и на богослужениях, и на концертах. Он не жаловал те сочинения, где требовались солисты, считая, что этим «затемняется» работа хора. Самое любимое его детище, которому он отдал почти 20 лет своей жизни, был огромный хор художественной самодеятельности почтовых служб «Джока Павлович». Он поднял его на высокий профессиональный уровень, так что мог выезжать с ним на гастроли и по Югославии и за границу, предлагая слушателям весьма сложный репертуар.
Хотя имя Степана Георгиевича Гущина (1888 года рождения), уроженца Харьковской губернии, никак нельзя связать только с Белградом и его церковными хорами, все же это крупное имя русского хорового искусства должно быть упомянуто в нашем перечне. Имея высшее историко-филологическое и музыкальное образование, он, попав в Сербию, стал преподавателем семинарии в городе Призрен, в Косово и Метохии. Там он преподавал пение и русский язык и был регентом хора семинаристов. Когда началась война, он бежал от диких «балистов-албанцев» (фактически фашистов), и в Белграде, помимо того, что продолжал педагогическую деятельность, стал регентом Первого белградского певческого общества, а также хора при храме Покрова Пресвятой Богородицы. После окончания войны министерство просвещение направило его в город Ниш, где он преподавал музыку, руководил многими хоровыми коллективами, и, пока там существовала небольшая опера, руководил оперным хором.
Профессор Гущин был большим знатоком церковного пения, устава и хорового искусства. По рассказам бывших семинаристов, его учеников, он был весьма деликатен и мягок, но хор слушался его и платил ему за отеческую заботу любовью. Он был одним из редких русских регентов, который в совершенстве освоил весьма сложную систему сербских церковных напевов («гласов») и мог обучать этому семинаристов.
В Нише его все полюбили, особенно епископ Нишский Иоанн, очень любивший русское церковное пение и настоявший, чтобы Степан Георгиевич помогал хору соборного храма, хотя знал, что того просто рвут на части и он руководит одновременно многими хоровыми коллективами.
Приезжая изредка по делам в Белград, Гущин с удовольствием принимал предложение дирижировать всю литургию в русской церкви Святой Троицы, и у него всегда было чему поучиться.
В 1950–1960-х годах в церкви Рождества Пресвятой Богородицы в крепости Калемегдан, на холме, под которым Дунай принимает в свои воды Саву, в церкви, бывшей раньше гарнизонной церковью Белграда, с большим успехом руководил хором протоиерей Виктор Царевский, кстати, и сам прекрасный певец с высоким и весьма красивым тенором. Он был постоянным участником всех торжественных всенощных в нашем русском храме (в сербских храмах хор не участвует в таких богослужениях), украшая не только пение хора, но и величания, великопостные напевы («Се жених грядет» и «Чертог Твой»), которые по традиции у нас исполняло духовенство.
В разных храмах Белграда в разное время были регентами русских и сербских хоров Николай Крутиков, Степан Красуцкий, Димитрий Гортынский, протоиерей Михаил Котляревский. Все они внесли свой посильный вклад в сербское хоровое искусство.
Русский философ Николай Бердяев, узнав, что его с большой группой философов и писателей высылают из Союза (в 1922 году), был крайне удручен. Но его духовник отец Алексий Мечёв утешил его словами: «Поезжайте на Запад, ведь в этом ваша миссия». Эту мысль можно применить и к случаю появления в Европе большого числа русских иерархов, священнослужителей, духовных мыслителей и богословов. Сюда же свободно можно отнести и носителей русской духовной музыки – композиторов, регентов, певчих. Но нам кажется, что «миссия» этих последних различается в зависимости от страны, куда судьба забросила русских беженцев. Русский церковный хор где-нибудь в Норвегии, Турции, Тунисе и тому подобное, и русский церковный хор в Болгарии, Сербии, Македонии, да даже и в Румынии – это не однозначные явления. Западные слушатели могут восхищаться песнопениями и высоким уровнем исполнения того или иного русского церковного хора, но это наше художественное и духовное богатство для них остается на уровне более или менее удачного репертуара. А в братских славянских православных странах все это воспринимается иначе, впитывается, принимается часто, как свое, оплодотворяет местную музыку и остается навсегда. Поэтому мысль о нашей эмигрантской «миссии» здесь звучит иначе и значит что-то весьма определенное.
В Сербии, в частности в Белграде, хоровое церковное искусство не было развито так, как в России. Выдающийся знаток жизни русской диаспоры в Югославии инженер Алексей Борисович Арсеньев в своем докладе прекрасно показал состояние хорового пения в Сербии до появления в королевстве русских беженцев.
А вот каково положение на сегодняшний день. В Белграде, где в 1920-е годы существовал только один церковный хор – Первое белградское певческое общество (хор «Обилич» нельзя назвать чисто церковным коллективом, хотя в его репертуаре были и духовные песнопения Стевана Мокряньца, Корнелия Станковича, С. Биничкого, М. Милоевича, Маринковича и других композиторов), в настоящее время нет ни одного храма, где не было бы церковного хора и русских песнопений в его репертуаре. Несомненно, это результат многолетней работы русских церковных регентов и хоров. Правда, сейчас хорами руководят, в основном, молодые выпускники консерватории, не «жившие» с этими песнопениями с детства, и поэтому не всегда им удается сохранить и передать подлинный дух русской духовной музыки. Наиболее популярны среди них «Херувимская № 7» Д.С. Бортнянского, «Милость мира № 6» А.А. Архангельского, «Просительная ектения» с диаконским соло Чеснокова, «Сугубая ектения» («Царская») с соло колоратурой, «Трисвятое» П.И. Чайковского, «Тебе поем» С. Рахманинова и многие другие. Правда, в некоторых храмах считают русское многогласие «западным», а значит, отрицательным явлением, и многие хоры, особенно составленные из молодежи, учившейся в Греции, стараются внедрять якобы «древне-византийское» пение, хотя оно, к сожалению, и не сохранилось в древних записях. Некоторые же из русских песнопений уже считаются «своими», например малое «Многая лета» Бортнянского, которое поют не только в храмах, но и во время свадебных застолий.
Не знаю, как в других сербских городах, но в Белграде, в некоторых храмах, на отпусте поют «Честнейшую херувим» русским напевом к «Величит душа моя» 9-й песни канона. Автор этих строк был свидетелем и даже участником такого процесса, когда русский напев стал сербским.
Когда в 1955 году мой отец, протоиерей Виталий Тарасьев, был награжден правом носить митру, Божественую литургию совершал в нашем храме Святейший Патриарх Сербский Викентий. Будучи молодым архимандритом в городке Сремски-Карловцы, где тогда проживал митрополит Антоний (Храповицкий), он был частым участником русских богослужений и любил их. Поэтому он распорядился, чтобы вся литургия шла «по-русски». На малом входе духовенство и мы, прислужники, запели наше «Приидите, поклонимся». Святейшему оно настолько понравилось, что он попросил нас с братом Василием написать ему ноты, а затем прийти в Патриархию и разучить с ним этот напев. С тех пор он всюду, где бы ни служил, сам начинал и исполнял это песнопение русским напевом, заставляя своих диаконов и прислужников тоже его разучивать. Этот обычай сохранился и при патриархе Германе, и это песнопение перестало быть «чужим», но стало своим, привычным, значит – сербским.
Можно прямо сказать, что русские церковные регенты и певчие с достоинством выполнили в Сербии свою «миссию» и внесли свой духовный вклад в развитие благолепия богослужений в сербских храмах.
В 1878 г. в Тоскану из Ниццы перевели молодого и деятельного отца Владимира Левицкого. Именно он смог убедить членов аристократической русской колонии во Флоренции и императорское посольство в Риме в необходимости строительства православного храма, который и стал первым русским церковным строением на территории Италии
Нуждается ли Православная Церковь в реформаторском Соборе?
6/19 декабря 2014 г., в пятницу, приход святителя Николая Чудотворца в Крофтону (штат Мэриленд, ИПЦ Греции) отмечал Престольный праздник. Всенощное бдение в четверг вечером и Божественную Литургию в сам день Праздника возглавил Его Высокопреосвященнейший Димитрий, Митрополит Америки. Ему сослужили о. Георгий Псароматис, настоятель храма, отцы Христос Патитсас, Феодор Яннакопулос и архидиакон Агафангел. На Празднике, в этот будний день, было большое количество людей, многие из которых отпросились с работы, чтобы иметь возможность помолиться и причаститься Святых Христовых Таин.
Возлюбленные о Господе отцы, братья и сестры,
19.12.14. День святого Николая Чудотворца был отмечен с должным почтением и необходимой торжественностью в одноименном соборе Ахарнэ (Аттика, ИПЦ Греции). Богослужения возглавили Их Высокопреосвященства, Митрополиты Хризостом (Аттикийский и Беотикийский) и Киприан (Филийский и Оропосский).
Архиепископ Аверкий (Таушев). ЛИТУРГИКА
Возникновение русской церкви в православном Белграде отвечало насущной потребности русских людей, выброшенных революцией за пределы своей страны. Организация церковного прихода в гостеприимной Сербии связана с личностью отца Петра Беловидова
Новосвященномученик ФЕОФАН, епископ Соликамский
В воскресенье, 8/21 декабря, Андрей Уэльс из прихода преподобного Серафима Саровского в Глен Аллен (Ричмонд, США, ИПЦ Греции), Вирджиния, был рукоположен в сан диакона Митрополитом Димитрием. Его Высокопреосвященство совершил рукоположение в сослужении с о. Никодимом Гейлом, настоятелем храма, и архидиаконом Агафангелом.
Митрополит Америки Димитрий (ИПЦ Греции) в день Праздника святого Климента Охридского присоединился к своим верным для общей молитвы в одноименном скиту Доусона (штат Джорджия). Некоторые верующие приехали из Дафни, Саванны (Джорджия) и Ларго (штат Флорида). Другие - из Атланты (Джорджия).
21.12.14. Воскресное богослужение в Софийском Свято-Успенском кафедральном соборе (Болгарская Православная Старостильная Церковь) возглавил епископ Фотий Триадицкий.
Эту статью написал клирик Московской патриархии, но несмотря на это, данная работа выдержана в сугубо свято-отеческих традициях и проясняет нам многие моменты, связанные с Таинством Евхаристии. Слава Богу, что и в МП еще остались благоразумные пастыри, которые хоть в чем-то стараются бороться против апостасийных процессов. 
Шесть авторитетных клириков Элладской Церкви от имени Синаксиса православного духовенства и монашествующих этой Церкви