Несколько слов от автора к американскому изданию

Этот труд был составлен нами в Белграде - столице Югославии, когда у верующих русских людей явились надежды на освобождение Родины от ига лютого безбожия и возрождение ее к новой светлой жизни. Отсюда и посвящение этого труда "возрожденному русскому иночеству".
Полагаем, что труд этот не потерял своего значения и для зарубежного монашества и для монашества в будущей России, если милостью Божиею, за покаяние русских людей, Господь судит ей еще воскреснуть, хотя бы на короткое время, как о том есть предсказания.
Монашество всегда исполняло великое служение в истинной Христовой Церкви, и без истинного монашества немыслима и истинная Христова Церковь. Об этом свидетельствует история.
Мы будем счастливы, если наш труд принесет хоть самую малую пользу в великом деле возрождения монашества на нашей исстрадавшейся Родине.

† Архиепископ Аверкий Сиракузский и Троицкий
Джорданвилль, США

* * *

Посвящается возрожденному русскому иночеству в возрожденной России

"Красно поистине и добро житие монашеское - красно поистине и добро, если оно бывает сообразно с теми правилами и законами, которые положили начальники и основатели оного, святым Духом наученные" - Св. Феодор Эдесский, 48 деят. гл. (строгий подвижник и отец Церкви 9 века).
Многих прекрасных вещей не понимает и не ценит "мир сей, во зле лежащий". Недоступна пониманию его и вся возвышенная красота монашеского подвига. Современное человечество, в особенности, слишком приковано к земле и потому считает заслуживающими внимания только материальные ценности. Даже духовная сторона жизни, если она вовсе не отвергается, для большинства современных людей поскольку считается ценной, поскольку она способствует лучшему материальному благоустройству здесь на земле. Современные люди слишком грубо и узко, чисто по земному, утилитарны. Все, что не приносит на их взгляд, немедленно чисто-практической пользы, в смысле улучшения материального довольства и благосостояния людей здесь на земле, без раздумия ими отвергается, как ненужное, бессмысленное, бесполезное.
В этом кроется главная причина нападок современного человечества, даже среди лиц, считающихся христианами, на монашество. Но не только грубые и явно-цинично-откровенные материалисты нападают на монашество. Не любят или хотя бы только отчасти недолюбливают монашество и те, которые, хотя и признают духовные ценности жизни, но в глубине души, где-то в подсознании все же питаются чисто материалистической идеологией, которая и служит основой их личной жизни, главным двигателем их поступков и поведения. А так как они по внешности, хотя не глубоко и поверхностно, все же признают за духовными ценностями право на уважение и преклонение, то это недоброжелательство свое к монашеству им необходимо чем-то обосновать. И вот они находят якобы идейные обоснования.
Еще задолго до революции наша либеральная интеллигенция, далеко ушедшая от Церкви, воспылала ненавистью к монашеству. Не только устно, но и в печати все чаще и чаще стали появляться выпады против монастырей и монашества. Монастыри были признаны устарелыми учреждениями, не приносящими никакой пользы, не отвечающими духу времени, в лучшем же случае - уже сыгравшими свою роль, если таковая роль, роль благотворная, признавалась за ними в прошлом, а в настоящее время подлежащими упразднению. Монахов обвиняли в безделье, тунеядстве, пьянстве, распутной жизни и всевозможных пороках, которые якобы процветали во всех монастырях. Но на этом не останавливались: начались энергичные попытки очернить даже самую идею монашества - монахов порицали за то, что они уходят от жизни, не хотят быть полезными членами общества, отказываются от служения ближним, а т. к. главным их побуждением к отречению от мира служит забота о спасении своей души, то, следовательно, они страшные эгоисты.
Произошла революция. Когда к власти пришли марксисты-коммунисты-большевики и началось яростное гонение на Веру и на Церковь, то едва ли не в первую очередь ярость их обрушилась именно на монахов и на монастыри. Обвинения повторялись все те же, самые элементарные: "монахи-де бездельники, сребролюбцы, пьяницы, развратники, они обманывают народ, вымогают деньги для того, чтобы самим жить весело, беззаботно, припеваючи". Наряду со всеми вообще священнослужителями, "попами", подвергались всевозможным издевательствам, насмешкам, преследованиям, истязаниям и монашествующие. Нечего и говорить, что все имущество монастырское было разграблено, монастыри объявлены упраздненными, а иночествующие разогнаны. Повторялось и прежнее обвинение монахов в эгоизме, которое было распространено на все христианство вообще. Забота о спасении своей души это - ничто иное, как эгоизм. "Религиозники" проповедуют заботу о себе, а мы вот, новые люди, призванные осчастливить весь мир, не думаем о себе, забываем себя, а хотим служить только общему благу, чтобы для всех людей создать счастливую жизнь, рай на земле.
Все эти нападки в глазах многих казались весьма вескими и основательными, тем более, что, к сожалению, в последнее время многие из наших монастырей уже не отличались прежней строгостью жизни; встречались и отрицательные явления, которые давали повод к обвинениям. Так как с течением времени многие монастыри из пожертвований верующих скопили большие богатства, то действительно бывали случаи поступления в монастырь таких лиц, которые искали там не монашеских подвигов и не спасения души, а легкой привольной жизни; случались и проявления безнравственности.
Но дает ли это все право отвергать положительное значение монашества вообще?
Прежде всего, надо знать и твердо каждому помнить, что все компрометирующие жизнь монашествующих случаи и явления значительно раздуваются и преувеличиваются. И это психологически понятно. Злобно настроенные люди, а также люди, сами по природе порочные, преданные страстям, с особым удовольствием стараются подмечать малейшие слабости и нравственные недостатки монахов. Со злорадством следят они за каждым шагом не вполне твердого в устоях монашеской жизни монаха, и в его недолжном поведении, как бы стремятся найти оправдание собственной порочности; очень часто они видят даже то, чего на самом деле нет, но что им непременно хочется видеть. Суд они выносят всегда крайне суровый и немилосердный, как бы желая этим строгим судом "чувство правды, оскорбленное и подавленное в себе, вознаградить нападками на других" (Еп. Феофан. Мысли на каждый день года. стр. 351). Отдельные случаи моментально обобщают, перенося их на целое сословие. Иными словами, я хочу сказать, что все суждения врагов монашества о недостатках последнего весьма далеки от беспристрастия, а потому и нельзя давать им большой цены. Надо только помнить, что люди всегда люди, а потому нет ничего удивительного, если и среди монашествующих встречаются человеческие слабости и немощи. Ведь не каждый же только по одному тому, что поступил в монастырь, тем самым уже немедленно, как бы автоматически, сделался святым!
Но даже и эти действительно встречающиеся недостатки среди монашествующих не дают права относиться отрицательно к самой идее монашества вообще. Ведь это только злоупотребления, а разве в злоупотреблениях идеей можно винить самую идею?
Это было бы нелепо.
Ведь и христиан плохих много, но значит ли отсюда, что и само христианство плохо?
Если встречаются, например, плохие художники или никуда негодные ремесленники, то причем же тут самое искусство художества или ремесло?
Точно так нелепо и нелогично нападать на монашество и хулить монашеский образ жизни только потому, что встречаются плохие монахи.
Но более тонкие и глубокие враги монашества и не останавливаются на таких грубо-примитивных элементарных нападках. Они порицают идею монашества, считая ее безнравственной самое по себе.
Они говорят, что монахи, уходящие от жизни, это - эгоисты, желающие жить только для самих себя и не хотящие трудиться и работать в миру для ближних, на общее благо всего человечества... На первый взгляд это возражение кажется гораздо более серьезным, как будто действительно веским и основательным. Но посмотрим: вправе ли именно миряне обвинять монахов в эгоизме, т.е. жизни для себя?
Кого скорее можно назвать эгоистом - монаха ли, который отрекается от всех мирских привязанностей, удовольствий и наслаждений, отрекается от семьи, от имущества, даже от своей собственной воли и обрекает себя на подвиги непрестанной молитвы, бдения, поста, трудов послушания и всевозможным ограничением и стеснениям или же мирянина, который ни в чем себе не отказывает, живет в свое удовольствие и считает себя вправе ни в чем себя не стеснять и не ограничивать, и всю жизнь свою направляет к тому, как бы устроиться получше, по удобнее и по привольнее так, чтобы использовать для себя возможно больше жизненных благ. Ведь такова жизнь большинства мирян, и в такой жизни они, как миряне, и не видят ничего предосудительного, считают ее законной для себя!!
Служение человечеству, общему благу?
Но кажется для всех очевидно, что среди мирян совершенно забывающие себя и свою личную жизнь и целиком посвящающие себя служению ближним встречаются только в виде очень больших исключений. Такие люди настолько редки, что они невольно привлекают к себе всеобщее внимание, признательность и благодарную любовь.
Большинство же мирян целиком погружены именно в свою личную жизнь, вполне эгоистически преданы устроению своего собственного и своей семьи материального благосостояния. Они могут сколько угодно убеждать и самих себя и других, что служат общему благу, но это только самообман, самообольщение и ни для кого неубедительно.
Монах же, отказавшийся от семьи, от обладания имуществом и даже от жизни по своей воле и живущий в общежитии вместе с такими же монахами, как он сам, действительно трудится и работает не для себя и не для своего личного благосостояния, а на общую пользу, на общее благо всей братии.
Ослепленные злобой к христианству вообще и к монашеству в частности, марксисты-коммунисты не хотят даже видеть и того, что в монашестве давным-давно, уже много веков тому назад осуществлена та самая коммуна, подлинное равенство и братство, к которому они будто бы, стремятся, но при том коммуна самая идеальная, самая возвышенная, какую только можно себе представить, ибо она основана не на насильственном принуждении, не на чувствах взаимной злобы и вражды, но на возвышенных началах самоотвержения во имя христианской любви.
Но мы, могут сказать и действительно говорят враги монашества, обвиняя монахов в эгоизме, имеем в виду не столько монахов, живущих в общежитии, сколько монахов-отшельников, живущих в полном уединении, вне общения с людьми. Вот они-то, эти отшельники безусловно эгоисты, ибо не хотят жить с людьми.
Так ли это, и действительно ли отшельники удаляются от общения с людьми из эгоистических побуждений?
Послушаем, что говорит сам один из таких отшельников, когда его спросили, почему он удаляется от людей.
"Авва Марк спросил однажды Авву Арсения: почему ты бегаешь от нас? Старец отвечал ему: Бог видит, что я люблю вас, но не могу быть вместе и с Богом и с людьми. На небе тысячи и мириады имеют одну волю, а у людей - воли различны. Поэтому я не могу оставить Бога и быть с людьми". (Древний Патерик, гл. 2. стр. 21). Итак, по свидетельству великого Арсения, отшельники уходят от общения с людьми для того, чтобы быть в постоянном общении с Богом и чтобы люди не мешали им исполнять волю Божию. Они хотят, так сказать, освободиться от подавляющего влияния действующего на них комплекса греховных человеческих воль, чтобы находиться под постоянным влиянием Одной лишь святой и всеправедной воли Божией, желающей всем человекам спастися и в разум истины приити.
Поэтому один из великих современных нам церковных духовно-нравственных писателей Преосвящ. Феофан, Вышенский Затворник, так метко определяет сущность монашества: "Монашество есть, с отрешением от всего, непрестанное умом и сердцем пребывание в Боге. Монах тот, у кого так устроено внутреннее, что только и есть Бог да он, исчезающий в Боге". (Письма о Хр. Жизни, стр. 20). Итак, как явствует из всего вышесказанного, монахи это люди, всецело посвящающие себя Богу. Можно ли порицать их за это? И можно ли видеть в этом что-либо предосудительное?
Даже и обыкновенное житейское соображение, которое ниже приводит Феофан Затворник, должно оправдать это настроение духа. "Есть, например, люди, посвящающие себя науке, искусству.., - говорит Еп. Феофан, - отчего? Такой талант. Почему же не благоволить к тем, кои посвящают себя Богу? Ибо и это - дар Божий - настроение духа таково" (стр. 21).
Эгоизм ли это?
Но если давать такое широкое, истолкование понятию эгоизма, то и всякое доброе движение души, всякое доброе дело придется признать эгоистическим. Тогда каждого христианина, делающего добро, надлежит провозгласить эгоистом, ибо сильнейшим побуждением к деланию добра является то внутреннее удовлетворение, которое испытывает делающий добро, вследствие одобрения совести. Тогда и альтруист, горящий любовью к ближним, уже не альтруист, а эгоист, ибо эта любовь доставляет ему высокое нравственное удовлетворение, которое и служит для него сильнейшим побуждением любить ближних и благотворить им.
"К сожалению, - как справедливо замечает другой великий наставник монашества и духовный писатель Преосвящ. Игнатий Брянчанинов, - к сожалению, воззрение современных мирян на монахов очень неправильно потому именно, что миряне слишком отделяют от себя монахов, в нравственном и духов-ном отношении" (т. 1 стр. 477).
"Современные миряне смотрят на монахов, как на существа, совершенно отдельные от мирян: первые все без исключения должны быть образцами совершенства, вторым все позволено и разрешено" (ст. 486).
Вот откуда происходят и нападки на монашество!
Но какой это ошибочный и нелепый взгляд, если в нем разобраться.
Ведь в чем собственно главное отличие монахов от мирян? Ни в чем другом, как только в формах жизни. Что касается духа жизни, то он и у монахов и у мирян должен быть один и тот же. Ведь и те и другие одинаково христиане!
Прекрасно разъясняет это тот же Пр. Феофан Затворник. Он переписывался со множеством лиц, обращавшихся к нему за духовными советами. И вот один из его корреспондентов, которому он послал для чтения книги духовного содержания, пишет:
"Все статьи, присланные вами, содержат наставления почти исключительно монашеские. К мирянам они нейдут. Передаю вам мнение лиц, которым мне приходилось прочитывать некоторые из сих статей".
"Напрасно так думают, - отвечает Еп. Феофан, - по-моему наставления те могут идти ко всякому ревнующему о спасении. Монахи-то ведь христиане, и вступающие в монашество не о другом чем заботятся и поднимают труды, как о том, чтобы быть истинными христианами. И миряне - христиане и должны ревновать о том, чтобы быть истинными христианами. Стало быть, монахи с мирянами сходятся в главном деле. Как же теперь наставления монахам могут не идти к мирянам? Есть часть у монахов, не идущая к мирянам, но она касается только внешнего порядка жизни и отношений, а не внутренних расположений и духа. Последние должны быть одинаковы у всех, ибо "един Господь, едина вера, едино крещение" (Еф. 4, 5). (Письма о христианской жизни, 87, стр. 115-116-117).
Все это с очевидностью явствует из самой истории происхождения монашества.
Что такое значит слово "монах"? Оно происходит от греческого слова "?????", что значит "один". "Монах" значит "живущий в одиночестве"; "монастырь", следовательно, "уединенное, отдельное жилище"; монашество - уединенное жительство. Это жительство имеет свои особенности, которыми отличается от обыкновенного, обычного для всех людей жительства, оно есть жительство "иное", а потому в русском языке образовалось для него наименование "иночества". Монах - по-русски "инок", т.е. "иной" человек, живущий "иным" образом жизни, нежели остальные люди. На чем же зиждется это иное жительство? Почему появились люди, которые захотели жить иначе, чем все? И не является ли это иное жительство плодом своевольных человеческих измышлений, не основанных на евангельском учении, как хотят нас уверить враги монашества, между прочим, все протестанты и наши протестантствующие либеральные богословы, которых очень много развелось у нас в предреволюционную эпоху?
Итак, откуда взялись монахи?
Великий, почти современный нам, наставник монашеской жизни и духовный писатель Преосвящ. Еп. Игнатий (Брянчанинов), основываясь на свидетельствах древних отцов подвижников, так говорит об этом:
"Спаситель мира указал два пути, два образа жизни для верующих в Него: путь или жительство, доставляющие спасение, и путь или жительство, доставляющие совершенство. Последние путь и жительство Господь назвал "последованием Себе", так как они служат точнейшим выражением учения, преподанного Господом, и посильным подражанием тому роду жизни, который проводил Господь во время Своего земного странствования. Условия спасения заключаются в вере во Христа, в жительстве по заповедям Божиим, и в врачевании покаянием недостатков исполнения заповедей: следовательно, спасение предоставлено, и оно возможно, всем, при обязанностях и служения посреди мира, не противных Закону Божию.
К последованию же Господу некоторые были призваны Самим Господом, как Апостолы; но вообще последование Господу предоставлено Господом на произвол каждого, что явствует из всех мест Евангелия, где Господь говорит об этом предмете.
"Аще кто хощет по Мне ити" (Мф. 16:24);
"Аще хощеши совершен быти" (Мф. 19:21);
"Аще кто грядет ко Мне" (Лук. 14:26);
так говорит Господь в начале учения о последовании Себе и о христианском совершенстве.
Принятие на себя жительства зависит от произвола; но условия для жительства предписаны уже Господом; без сохранения этих условий последование Господу не может состояться. Условия последования, или пути и жительства, ведущих к совершенству, Господь изобразил так:
"Аще кто хощет по Мне идти, да отвержется себе и воз-мет крест свой и по Мне грядет" (Мф. 16:24).
"Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим: и имети имаши сокровище на небеси: и гряди вслед Мене" (Мф. 19:21); "взем крест" (Марк. 10:21).
"Аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братию, сестр, еще же и душу свою, не может мой быти ученик. И иже не носит креста своего, и вслед Мене грядет, не может Мой быти ученик. Иже не отречется всего своего имения, не может быти Мои ученик" (Лук. 14, 26, 27, 33).
Здесь предписаны именно те условия, из которых составляются существенные обеты монашества; монашество в начале своем было не что иное, как уединенное, отдаленное от молвы жительство христиан, стремившихся к христианскому совершенству. Христиане многолюдной и богатой Александрии удалились в предместья города, по наставлению св. евангелиста Марка; то же самое наставление дает св. Ап. Павел и всем христианам, желающим вступить в теснейшее общение с Богом.
"Вы бо есте, - говорит он, - церкви Бога жива, якоже рече Бог: яко вселюся в них и похожду, и буду им Бог и тии будут Мне людие. Темже изыдите от среды их и отлучитеся, глаголет Господь, и нечистоте их не прикасайтеся, и Аз прииму вы: и буду вам во Отца, и вы будете Мне в сыны и дщери, глаголет Господь Вседержитель" (2 Кор. VI, 16-18).
Святой Иоанн Лествичник относит это призвание именно к монахам (Лествица, слово 2, гл. 9)" (Еп. Игнатий. I том. О монашестве, стр. 466-467).
Все христиане призваны Господом быть монахами по духу, ибо все они увещеваются быть совершенными, якоже совершен Отец наш небесный (Мф. 5:48). Но не все принимали и принимают это увещание в полной мере, во всей силе слов Христовых. Многие считают для себя достаточным стремиться только к исполнению того минимума заповедей, который необходим для спасения; но есть люди, которые настолько отдаются горячей духовной ревности, что готовы от всего отказаться, все презреть ради последования Христу; эта пламенная ревность побуждает их отказаться даже от того, что позволительно христианам и не служит само по себе помехой к наследованию вечной жизни, именно - они отрекаются от семейной жизни и от обладания имуществом.
Об этом так выразительно говорит великий наставник монашества преп. Авва Дорофей, книга которого должна быть настольной у каждого монаха:
"Они не только сохранили заповеди, но и принесли Богу дары; и объясняю вам, как они это сделали. Заповеди Христовы даны всем христианам, и всякий христианин обязан исполнять их; они, так сказать, дань, должная царю. И кто, отрекающийся давать дани царю, избег бы наказания? Но есть в мире великие и знатные люди, которые не только дают дани царю, но и приносят ему и дары: таковые сподобляются великой чести, великих наград и достоинств. Так и отцы: они не только сохранили заповеди, но и принесли Богу дары. Дары же сии суть: девство и нестяжание. Это не заповеди, но дары; ибо нигде не сказано в Писании: не бери жены, не имей детей. Так же и Христос, говоря: продаждь имение твое (Мф. 19, 21), не дал этим заповеди, но когда приступил к Нему законник и сказал: "учителю благий, что сотворив, живот вечный наследую", Христос отвечал: ты знаешь заповеди: не убий, не прелюбодействуй, не укради, не лжесвидетельствуй на ближнего своего и проч. Когда же тот сказал: "сия вся сохраних от юности моея", Господь присовокупил: "аще, хощеши совершен быти, продаждь имение твое, и даждь нищим" и проч. (Мф. 19, 21). Он не сказал: продай имение твое, как бы повелевая, но советуя, ибо слова: "аще хощеши" не суть слова повелевающего, но советующего" (Поуч. I, стр. 28-29).
В первые времена, в эпоху гонений, все христиане горели высокой духовной ревностью, все были монахами по духу; поэтому в первые три века мы очень мало знаем о существовании монашества, как учреждения, отдельного от христианского общества; не было нужды отделяться ревнующим о совершенстве, ибо все ревновали быть совершенными. Но все же и в ту пору выделялись из общества христиан многие, проводившие уединенную подвижническую жизнь. Об этом свидетельствует преп. Кассиан, который рассказывает, что первыми монахами были избранные ученики св. ап. и ев. Марка, бывшего первым епископом в Александрии Египетской. Они удалились в самые глухие пригородные места, где проводили особый возвышенный род жизни по правилам, которые составил им св. апостол и евангелист Марк.
Иудейский историк Филон, современный Апостолам, гражданин Александрии, также описывает жизнь неких Ферапевтов, удалившихся в предместья Александрии, именно такой, какой изображена преп. Кассианом жизнь первых александрийских монахов, и называет жилища их монастырями. Из описания Филона, правда, не видно, были ли Ферапевты христианами, но описание Филона, как светского писателя поверхностно; притом многие в это время не отличали, христианства от иудейства, считая его иудейской сектой.
Имеется факт, доказывающий, что и в Сирии монашество появилось уже во времена апостольские. Преподобномученица Евдокия, жившая в сирском городе Илиополе, в царствование римского императора Траяна, обращена в христианство преп. Германом, настоятелем мужского монастыря, в котором было 70 иноков. Да и сама она, по принятии христианства, поступила в женский монастырь, в котором было 30 монахинь. Как известно, Траян быль императором с 96 г. по Р. Хр.
Несмотря на сравнительную скудость сведений о монашестве в Апостольские времена, нет сомнений, что происхождение его относится именно к апостольским временам. Трудно даже себе представить, чтобы в те времена, когда так велика была духовная ревность, не было бы среди христиан таких лиц, которые бы последовали учению св. Ап. Павла о высоком значении подвига девства, которое так пространно изложено им в 7-ой главе 1-го послания к Коринфянам.
Живым примером для таких девственников и девственниц первых времен христианства был Сам Господь Иисус Христос, Приснодева Пречистая Матерь Его, возлюбленный ученик его девственник Ап. Иоанн Богослов и Сам Ап. Павел. Вот каким высоким примерам следовало монашество, вот откуда оно зародилось, где его духовный исток.
Но все же в первые века христианства, в эпоху гонений, общий нравственный уровень жизни Христиан был настолько высок, что не было особых причин для ревнующих о подвижнической жизни слишком уединяться, порывая общение с христианским обществом. Можно сказать, что в первые три века все христиане были подвижниками, ибо быть тогда христианином, это значило обречь себя на подвиг страданий за имя Христово, который весьма часто оканчивался мученической смертью. Вот почему в те времена становились христианами действительно лучшие люди, "соль земли", по выражению Христа Спасителя.
Впоследствии с прекращением гонений положение изменилось. Когда в IV веке Христианство восторжествовало над язычеством и сделалось господствующим вероисповеданием, быть христианином стало выгодным для устройства своей жизненной карьеры, а потому христианскую веру во множестве стали принимать люди без должного христианского настроения, зачастую только формально, внешним образом, оставаясь в душе прежними язычниками. Вследствие этого, само собой понятно, общий уровень христианской жизни чрезвычайно понизился. Многие христиане были христианами только, по имени, а жили, как нечистые язычники; стали умножаться пороки и соблазны в христианском обществе. Вот тогда-то все ревновавшие об истинно христианской жизни, желавшие быть не только по имени, но и по духу христианами, начали уходить от мира, удалялись в пустыни, селились "в горах и вертепах и пропастях земных", только для того, чтобы там на свободе, без всякой помехи проводить строгую христианскую жизнь в подвигах непрестанной молитвы, поста и умерщвлении страстей грехолюбивой плоти.
Вот чем объясняется такой пышный расцвет монашеской жизни именно в IV веке, когда прекратились гонения и христианство стало господствующей верой в Римской Империи. С этого времени монашество принимает строго-организованные формы и начинает обособляться в особый институт, который руководствуется специальными правилами, составляющими так наз. монашеские уставы.
Так именно объясняет происхождение монашества преп. Авва Дорофей: "Они поняли, - говорит он, - что, находясь в мире, не могут удобно совершать добродетелей и измыслили себе особенный образ жизни, особенный порядок провождения времени, особенный образ действования, - словом монашеское житие, и начали убегать от мира и жить в пустынях, подвизаясь в постах, во бдениях, спали на голой земле и терпели другое злострадание, совершенно отрекались от отечества и сродников, имений и приобретений, одним словом, распяли себя миру" (стр. 28).
Итак, вот чем вызвано возникновение христианского подвижничества, или монашества!
Оно не было, чем-то совершенно новым, необычным, не сродным духу христианства и не вытекающим из его сущности, как это хотят представить враги его, - совсем напротив: это был неудержимый порыв возвышенно-идеально-настроенной христианской души к Богу, неутолимая жажда стремления к Богу, чтобы, не видя суетного греховного мира и не заражая своей души общением с ним, жить только с Богом и для Бога. Это было неудержимое желание возвратиться к блаженным временам святой и непорочной жизни первых христиан, и до смерти преданных Богу и не желавших знать никакого компромисса с греховным миром.
Отцом и родоначальником этого монашества, как ясно определившегося учреждения в Христианской Церкви, был великий подвижник, "пустынный житель и в телеси ангел" преп. Антоний Великий.
Родился он в 250 г. по Р.Х. в знатной и богатой христианской семье селения Команы в Египте. Получил хорошее христианское воспитание. 18-ти лет он остался сиротой. Большие богатства, полученные им в наследство, представляли ему возможность широкой светской жизни, полной всевозможных развлечений и удовольствий. Но эта жизнь его не привлекала; она казалась ему пустой и суетной. Его все более и более занимала мысль об Апостолах, которые все оставили, чтобы идти за Христом. И вот, однажды, когда он входил в храм, его поразили услышанные им слова Евангелия, которые он и счел как бы обращенными к нему самому:
"Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим, и имети имаши сокровище на небеси, и гряди вслед Мене" (Мф. 19, 21). Слова эти так его поразили, что он немедленно решил исполнить их буквально: все свое имение раздал бедным жителям своего селения, а сам поселился в уединенном месте, сначала недалеко от города, у одного старца-подвижника, стараясь во всем подражать его жизни. Укрепившись здесь для дальнейших подвигов, он уходит еще дальше и поселяется в одной из гробовых пещер. Здесь он проводит много лет, питаясь только хлебом и водой. Трудно представить себе, сколько искушений и внутренней борьбы перенес этот подвижник. Он страдал от голода и жажды, от холода и зноя. Но самое страшное искушение, по словам преподобного, было в помыслах. Помыслы рисовали ему соблазнительные картины мирской жизни, полной всяких удовольствий и наслаждений. К этому присоединялись еще прельщения и страхования от демонов. Временами подвижник изнемогал, будучи на краю уныния и отчаяния. Но усердною молитвою и постом он, с Божией помощью, победил все эти искушения и решил для усиления своих подвигов совсем уйти из обитаемых мест. Неужели же можно думать, что великий подвижник в действиях своих руководился побуждениями, которые можно назвать эгоистическими? Неправда ли, как дико звучит предположение, что преподобный из эгоизма, избрал себе такой невероятно тяжелый, сверхчеловеческий образ жизни! Но этого мало. Уйдя совсем из обитаемых мест, он поселился на развалинах одной крепости и там прожил 20 лет. С собой он принес запас хлеба на 6 месяцев, а потом получал его через своих друзей только 2 раза в год через отверстие в кровле. Вскоре слава о таком необычайном подвижнике распространилась повсюду, во исполнение слов Христовых: "не может град укрытися верху горы стоя: ниже вжигают светильника и поставляют его под спудом,.. но на свещнице и светит всем, иже в храмине суть (Мф. 5:15). Со всех сторон стали стекаться к нему христиане, которые желали под его руководством вести такую же подвижническую жизнь. Пустыня оживилась, "процвела, яко крин"; вокруг преп. Антония в соседних пещерах поселилось множество иноков. Все они пели, читали псалмы и молитвы, постились, трудились, служили бедным, зарабатывая рукоделием себе на пропитание и для подачи милостыни. Св. Антоний сделался их наставником и руководителем, но не связывал их какими-либо строго-определенными правилами, заботясь только о поддержании в них благочестивого настроения, преданности воле Божией и трудолюбия с отрешением от всего земного.
Скоро, однако, он стал тяготиться многолюдством: душа его жаждала полного уединения, и он снова ушел, на этот раз - во внутреннюю пустыню у берегов Чермного моря. Тут, в трех днях пути от основанного им монастыря, он и поселился, продолжая, впрочем, изредка навещать братию для ее руководства и назидания. Но и тут почитатели нашли его и стали во множестве приходить к нему, прося его молитв и наставлений. Господь сподобил великого подвижника дара прозрения и чудотворения: он исцелял приводимых к нему больных.
Только два раза преп. Антоний оставлял пустыню и появлялся в миру. В первый раз в 311 г. при гонении на христиан со стороны Максимина, а во второй раз, уже столетним старцем, он посетил Александрию, когда православные были угнетаемы арианами. Оба раза посещения его принесли великую духовную пользу: своим высоким духовным авторитетом он поддержал верующих и укрепил их силы для борьбы с врагами. Многих язычников и еретиков он обратил к вере.
Незадолго до смерти преп. Антоний, по особому промыслу Божию, встретился с другим великим подвижником, еще ранее его поселившимся в пустыне - с преп. Павлом Фивейским, который жил там непрерывно уже 90 лет, никого не видел и не знал что делается в мире. Похоронив его, преп. Антоний и сам вскоре скончался, будучи 106 лет от роду и за свой подвиги получил наименование Великого.
Преп. Антоний Великий считается основателем монашества отшельнического. Отшельническая жизнь состоит в том, что несколько монахов, хотя и находятся под руководством одного наставника или "аввы", но живут отдельно друг от друга в хижинах или пещерах, занимаясь каждый сам по себе подвигами молитвы, поста и трудами для своего пропитания и на поддержку бедных (плели корзины, циновки и т.п.).
Но еще при жизни преп. Антония возник и другой род иноческой жизни, так называемое: иночество общежительное, которое и получило потом наиболее широкое распространение и существует, где еще сохранилось, до настоящего времени. Эти иноки составляли одну общину, живя все вместе, имели общую молитву, общую трапезу, общее послушание и несли труды все вместе на общую же пользу. Такие общины назывались киновиями или монастырями.
Основателем общежительного монашества был преп. Пахомий Великий. Он родился в 292 г. в Фиваиде в языческой семье. Высоко одаренный от природы он получил прекрасное воспитание и образование. Взятый в 312 г. в войско кесаря Максимина, он во время похода познакомился с христианами, которые поразили его своим милосердием и любовью по отношению к своим врагам. Еще не принимая христианства, он уже молился Господу Иисусу Христу, а по окончании войны сейчас же крестился и удалился в египетскую пустыню, где подвизался под руководством некоего старца Полемона. И вокруг него, так же, как вокруг преп. Антония, стали собираться любители уединенной жизни. Привыкший на военной службе к строгой дисциплине и порядку, Пахомий решил дать отшельникам строго определенную организацию. На одном из островов реки Нила - Тавенне, он и устроил свой образцовый монастырь.
Но скоро этот монастырь не мог уже вместить всех желавших спасаться под его руководством, и он устроил на берегах Нила, по близости один от другого, еще несколько монастырей. Он же устроил и первый женский монастырь, где первой настоятельницей была его сестра.
Жизнь этих монастырей была строго подчинена одному определенному уставу. Основой устава было: целомудрие, отречение от всего земного и беспрекословное послушание авве. Монахи составляли одну общину, жили все вместе, по трое в каждой келлии, вместе занимались рукоделием и вместе вкушали пищу. Одежда у всех тоже была одинаковая: льняной хитон без рукавов, сверху кожаная, на голове куколь в виде волосяной шапочки, на ногах - сандалии. Днем и ночью по звуку трубы или била монахи безмолвно стекались в церковь. Здесь они читали Свящ. Писание, молились, пели псалмы, слушали наставления аввы. По воскресениям из соседнего села приходил пресвитер, который совершал Божественную Литургию и причащал иноков. Из опасения духа любоначалия и превозношения преп. Пахомий и сам не принимал священного сана и другим не позволял.
Главное внимание уделялось духовным занятиям: молитве, посту и созерцательным размышлениям о Боге и духовном мире. Но и физический труд считался необходимым для разнообразия в занятиях и постольку, поскольку давал средства к пропитанию и возможность благотворить бедным. Физические работы исполнялись всеми, не исключая и самого настоятеля. Всякое дело непременно начиналось и заканчивалось с благословения настоятеля. Все, что вырабатывалось трудами иноков, принадлежало не им самим, но шло на общую пользу и употребление всей братии: никакой личной собственности не допускалось.
Пища была весьма скудная: состояла она из хлеба, сыра и овощей, и давалась только один раз в сутки. Только в субботу и воскресение полагалась еще вторая - вечерняя трапеза. В виду такой строгости жизни каждый желавший поступить в монастырь подвергался предварительному годичному испытанию. Но несмотря на это ревность к монашеской жизни тогда была столь велика, что еще при жизни преп. Пахомия общее число монахов в его монастырях достигло 7000 человек, а через 100 лет после него - 50000 человек!
После преп. Антония и Пахомия монашество начало быстро разрастаться на Востоке. Количество монастырей и иноков все увеличивалось и увеличивалось. Один из учеников преп. Антония Аммон основал новое поселение для иноков недалеко от Александрии на горе Нитрийской. К концу IV века здесь уже было около 50 монастырей и 5000 иноков. Монахи поселились и за этой горой в Ливийской пустыне. Еще далее находился скит, где положил начало иноческой жизни преп. Макарий Египетский. Сюда находить путь можно было только по звездам, ибо не было даже тропинки.
Один из учеников преп. Антония Иларион перенес иночество на свою родину в Палестину, где основал монастырь близ г. Газы. Отсюда монашество быстро распространилось по всей Сирии и Палестине.
Св. Василий Великий, который по окончании своего образования, посетил обители в Палестине и Египте, насадил монашество в Каппадокии. Им составлен был особый строгий устав. Этот устав св. Василия Великого получил самое широкое распространение и сделался всеобщим обязательным уставом для всего восточного монашества.
Каждый последующий век давал своих замечательных столпов и руководителей иноческой жизни.
В V-ом веке прославился Савва Освященный, названный так потому, что со званием инока он соединял сан священника. Он учредил иноческую обитель на потоке Кедронском близ Иерусалима. Обитель эта славилась своим богослужебным уставом, который получил широкое распространение на Востоке.
В VI-ом веке замечателен преп. Иоанн Лествичник, игумен Синайской Горы. Он составил известное руководство духовной жизни под названием "Лествица Духовная", от которой и сам получил свое прозвище.
К VI-ому же веку и началу VII-го относится и преп. Авва Дорофей, также известный своим весьма популярным между иноками творением под названием "Душеполезные поучения".
В VI-ом же веке жил и еще один великий подвижник преп. Исаак Сирианин, оставивший нам свои весьма назидательные, для безмолвников особенно, "Слова подвижнические".
В конце 8-го в. и начале 9-го в. прославился знаменитый Игумен Студийского монастыря в Константинополе преп. Феодор Студит, известный своей борьбой против иконоборчества. Число братии в его монастыре возросло при нем с 12 человек до 1000. Его монастырь отличался особой строгостью дисциплины.
Кроме отшельничества и общежития, монашество на Востоке выработало еще особые формы, так наз. столпничество и юродство во Христе. Основателем столпничества почитается преп. Симеон, живший в V в., который 37 лет подвизался в молитве, не сходя со столпа под открытым небом. Скудную пищу он принимал только один раз в неделю, а весь великий пост совсем ничего не вкушал. Он удостоен был дара чудес и пророчеств. После него замечательными столпниками были Даниил и Симеон Дивногорец, а в VII веке преп. Алипий, подвизавшийся на столпе более 50-ти лет.
Наиболее видным представителем подвига юродства был в VI веке преп. Симеон, Христа ради юродивый. Юродивые старались побороть в себе корень всех грехов - гордыню, и преимущественно гордость ума, а для этого нарочно принимали на себя вид людей, лишенных здравого смысла, чтобы за свои странные действия и поступки подвергаться со стороны людей насмешкам и поруганиям.
На Западе монашество распространилось под влиянием восточного монашества. Св. Афанасий Великий во время пребывания там, в г. Риме описал жизнь преп. Антония и возбудил во многих желание подражать его жизни. Много содействовали возникновению иночества на Западе еще знаменитые отцы Западной Церкви: Иероним, Амвросий Медиоланский и блаженный Августин. Но западное монашество скоро приняло свои особые формы и направление в согласии с духом и настроением западного человека. Такое приспособление восточного монашества к условиям западной жизни было сделано преп. Венедиктом Нурсийским, жившим в конце V-го и начале VI-го века. Он дал западному монашеству более практическое направление. Устав св. Венедикта не отличался такой строгостью, как уставы Восточные. Он не требовал от монахов таких тяжких лишений, а заповедовал только благочиние, воздержание и трудолюбие. По уставу Венедикта монахи должны были заниматься обработкой земли, переписыванием книг и обучением детей, а папа Григорий Великий предоставил им еще и миссионерскую деятельность. Самый замечательный и притом многовековой оплот монашеской жизни, существующей до сего времени, как бы своего рода монашеское царство, это св. Гора Афон, Афон представляет собой самый восточный гористый полуостров из числа трех полуостровов, врезавшихся в Эгейское море со стороны Македонии. По преданию Сама Пречистая Матерь Божия посетила Афон, нарекла его Своим жребием и предсказала здесь расцвет монашеской жизни, обещая быть небесной Покровительницей живущих здесь иноков.
Первые исторические сведения об афонском монашестве относятся к VII веку, когда Император Константин Погонат отдал эту гору для обитания монахов. Из подвижников этого раннего времени славится преп. Петр Афонский, проживший на Афоне 53 года. Особенно увеличились поселения на Афоне в эпоху иконоборчества, ибо сюда удобно было скрываться инокам от преследования правительства. Из подвижников IX века особенно известен преп. Евфимий, как устроитель монашеской жизни. В это же время Афон получил важные льготы от византийских императоров. Василий Македонянин отдал весь афонский полуостров в исключительное пользование монахов, а при Имп. Романе Старшем афонские иноки были освобождены от всяких податей и повинностей. Наиболее строгую организацию афонское монашество получило во второй половине X века при св. Афанасии Афонском. Был организован т. н. Протат, состоявший из собрания всех афонских игуменов, который и управлял Афоном, как высшая судебно-административная власть.
В 1046 году был введен на Афоне строгий устав. По этому уставу раз навсегда строго были запрещены на Афоне всякие мирские занятия и увеселения и навсегда был закрыт вход на Афон женскому полу не только людей, но и животных. С этого времени начинается особенный расцвет монашеской жизни на Афоне, который поистине сделался св. Горой, как он именуется в этом уставе. К началу 1-й мировой войны на Афоне было около 10000 иноков и из них больше половины русских.
Афон сыграл громадное значение в возникновении и раз-витии иноческой жизни у нас на Руси.
Монастыри у нас появились сразу после крещения, но родоначальником настоящей строго-подвижнической монашеской жизни у нас на Руси считается тоже преп. Антоний. Он был рожден в г. Любече нынеш. Черниговской губ. и еще в юных годах, по влечению к иноческой жизни, отправился на Афон и там был пострижен в Есфигменской обители. Когда он приобрел известную духовную опытность, постригавший его старец дал ему послушание идти на Русь и насадить иночество в этой новопросвещенной стране. Преп. Антоний, придя в Киев, нашел здесь уже несколько монастырей, основанных по желанию князей греками, но ни одного из них не избрал себе, а поселился в пещере близ Киева, которая был выкопана пресвитером Иларионом, впоследствии Митрополитом Киевским (1051 г). Здесь он продолжал свои строгие иноческие подвиги, начатые на Афоне: пищей его был только черный хлеб через день и вода. Вскоре слава о нем разнеслась повсюду, и к нему стали приходить люди за духовным советом и благословением. Некоторые просились к нему на жительство, желая подражать ему в его подвижнической жизни. Один из первых сподвижников преп. Антония был преп. Феодосий, родом из Курска.
Когда число братии достигло 12-ти, преп. Антоний удалился в затвор на соседнюю гору. Братия же избрали преп. Феодосия игуменом, и он устроил монашескую жизнь на началах общежития. Число иноков все более и более возрастало, и так возникла знаменитая Киево-Печерская Лавра. По образцу Киево-Печерской Лавры стали возникать многочисленные обители во всех концах тогдашней Руси, а сама Лавра сделалась истинным духовным очагом и средоточием всей духовной жизни Киевской Руси. Из нее выходили знаменитые архипастыри, ревностные проповедники веры, писатели и государственные деятели.
Такое же значение, какое имела в Киевской Руси Киево-Печерская Лавра, в Московский период русской истории получила так наз. Троице-Сергиевская Лавра, основанная знаменитым подвижником XIV в. преп. Сергием Радонежским. Кто из русских людей не знает этого дивного подвижника, Игумена земли русской, подвизавшегося в глухом дремучем лесу, близ Радонежа, и благословившего кн. Димитрия Донского на битву с татарами?
Троице-Сергиева Лавра в свою очередь распространила от себя во все стороны множество новых иноческих обителей, которые, помимо чисто-духовного значения имели еще громадное государственное значение для колонизации и насаждения культурной жизни в диких северных и восточных окраинах России.
Особенно замечательными обителями, знаменитыми строгостью жизни, на севере России были: Валаам на Ладожском озере. основанный препп. Сергием и Германом, и Соловецкий монастырь на Белом море, основанный препп. Зосимою и Савватием.
Русский народ крепко полюбил монашескую жизнь и дал из своей среды целый сонм дивных подвижников.
В XV столетии появился у нас и особый строгий ревнитель иночества преп. Нил Сорский, который составил свой Устав, или Предание о жительстве скитском.
Монашество у нас процветало, но дух христианского благочестия настолько проникал все стороны тогдашней жизни на Руси, что жизнь даже рядовых мирян во многом, не только по духу, но и по форме, приближалась к жизни монашеской. Так продолжалось до несчастного нашего сближения с Западом при Имп. Петре 1-ом. На Западе в это время торжествовало повсюду возродившееся язычество под именем Гуманизма, заветы христианские попирались и забывались, дерзко подымало голову циничное безбожие и безнравственность. Вот этот-то тлетворный дух и проник к нам с Запада через окно, прорубленное Петром в Европу. Вся русская жизнь, насильственно ломалась и поворачивалась в чуждое ей и враждебное Православию западно-европейское русло. Тогда сильно пострадало и иночество, испытавшее на себе ряд смертельных ударов со стороны Правительства при Имп. Петре I, так наз. "временщиках" и Имп. Екатерине II. Дошло дело даже до того, что в монастыри было запрещено принимать кого бы то ни было, кроме отставных солдат и неисправимых пьяниц. Из 1200 монастырей, существовавших при Патриархе Никоне, было закрыто 815, т.е. больше, чем две трети, а от оставшихся монастырей отняли церковную землю и прочее недвижимое имущество.
Только с 2-ой четверти XIX столетия русское иночество начало немного поправляться от нанесенных ему ударов. Центральным пунктом расцвета монашеской жизни в эту ближайшую к нам эпоху явилась знаменитая Оптина пустынь в Калужской губ., прославившаяся своими прозорливыми и многоопытными в духовной жизни старцами Леонидом, Макарием, Амвросием и последними Варсонофием и Нектарием.
Разразившаяся в 1917 году революция нанесла окончательно сокрушительный удар русскому иночеству. Монастыри были разграблены и уничтожены большевиками, монахи разогнаны. Внешне институт иночества был упразднен совершенно, но фактически монашество не исчезло: оно только ушло в катакомбы и, по нашим сведениям, далеко не малочисленно, что явствует хотя бы из сообщений советских газет и журналов об открытии и разоблачении, как они говорят, тайных монастырей, скрывающихся иногда даже под видом "колхозов".
Итак, вот какова в кратких чертах вся многовековая история монашества. На протяжении своей истории иночество пережило много перемен, разнообразилось по форме, руководствовалось различными уставами и правилами, но по духу оставалось всегда одним и тем же, верным себе. Сущность его: "Непрестанное умом и сердцем пребывание в Боге", по меткому определению Еп. Феофана, оставалась всегда неизменной.
Что представляет собою иночество в нынешнее время? И как можно сделаться иноком? Что требуется для этого?
По церковным правилам, никакая прежняя жизнь не может служить препятствием ко вступлению в иночество, ибо иночество есть жизнь покаянная, а монастырь - лечебница, по учению свв. отцов, законоположников иночества (43 правило VI вселенского собора). Следовательно, каждый желающий может поступить в монастырь и быть монахом. Поступивший в монастырь находится первоначально на испытании с целью определить, насколько искренно и серьезно его намерение посвятить себя монашеской жизни. В случае, если настоятель монастыря убедится в искренних стремлениях такого вновь поступившего в монастырь собрата, он благословляет ему ношение подрясника с поясом и скуфьи. Такой находящейся на испытании будущий инок носит название послушника, т. к. главная обязанность его в монастыре несение послушания, т.е. той работы, какую определит ему настоятель, в зависимости от его умения и способности. В добросовестном исполнении возложенного на него послушания он должен обнаружить все свое терпение и смирение, основные иноческие добродетели, служащие фундаментом духовной жизни. "Послушание выше поста и молитвы" гласит иноческая поговорка. Это оттого, что послушание, основанное на терпении и смирении, служит к искоренению главного недуга человеческой души - гордости, или самолюбия, от которого происходят все страсти.
Когда послушник, по истечении некоторого времени, докажет своим добрым поведением искренность своего стремления к монашеской жизни, он может быть пострижен в рясофор. Никаких обетов он при этом еще не дает, но обыкновенно получает уже новое имя и может носить, сверх подрясника и скуфьи, еще рясу и камилавку. Для пострижения в эту первую подготовительную ступень иноческой жизни существует особенный богослужебный чин под названием: "Чин бываемый на одеяние рясы и камилавки".
Постригаемый в рясофор предварительно подвергается опросу и увещанию со стороны игумена, затем исповедуется у монастырского духовника во всех грехах своих, соделанных от юности, после чего Игумен вручает его одному из опытнейших и искуснейших в духовной жизни старцев монастырских, без совета и благословения которого он ничего впредь не смеет делать и обязуется ему полным послушанием, как можно чаще открывая ему свою душу и исповедуя самые сокровенные помыслы. Чин пострижения в рясофор совершается Игуменом по окончании часов. По обычном возгласе "Благословен Бог наш" читаются предначинательные молитвы, два псалма (26 и 50), покаянные тропари, а затем Игумен прочитывает над постригаемым две молитвы, в которых просит Бога сподобить постригаемого "пожити достойно в ангельском сем житии", "сохранити его от сетей диавольских", "чисту душу его и тело соблюсти даже до смерти", "даровати ему смирение, любовь и кротость" и "явить его всякого воздержания подвижника". Затем Игумен берет ножницы и постригает его крестообразно, говоря:
"Во Имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святого Духа, аминь.
Рцем вси о нем: Господи, помилуй".
Братия поют трижды: "Господи, помилуй!" Игумен облачает его в рясу и камилавку, ничего не говоря при этом. В заключение он читает еще одну тайную молитву, в которой просит Бога даровать новопостриженному особую силу Божию и благодать для шествования тесным путем жизни, которым шли все святые отцы, и этим чин пострижения в рясофор заканчивается.
Это еще не настоящее монашество, а только "начаток святого образа", по выражению вышеуказанного чинопоследования. Такой постриженник называется "рясофорным монахом", и иногда "рясофорным послушником".
По истечении срока узаконенного испытания, обыкновенно трех лет, как требуют правила (5-ое правило Двукратного собора), или не менее 6-ти месяцев, поступивший в монастырь принимает уже настоящий монашеский постриг с произнесением обетов. Существуют две ступени иноческого звания: низшая - малая схима или мантия, называемая также, обручением великого и ангельского образа, и высшая - великая схима, или самый великий и ангельский образ.
Чин пострижения в малую схиму изложен в особом последовании под названием: "Последование малого образа, еже есть мантия". Чин этот полагается совершать по уставу на Божественной литургии после входа с Евангелием, но на практике в настоящее время чаще совершают его в конце вечерни или всенощного бдения. Принимающий малую схиму исповедует все свои грехи перед монастырским духовником, за всю свою прошлую жизнь от самой юности и приготовляется к причащению св. Христовых Таин. При чтении часов пред литургией желающий постригаться приводится екклисиархом пред "святыя двери" творит здесь коленопреклонение, потом поклоняется ликом по единожды и Игумену. Затем внидя на паперть, отлагает там свои обычные одежды, оставаясь только в одной власянице или специально заготовленной для пострижения длинной до земли сорочке. Этим он знаменует совершенное отложение порочных дел, и стоит там, в притворе "не опоясан, не обувен и откровен". Чин пострижения начинается пением умилительного тропаря, заимствованного из богослужения в неделю о блудном сыне, ибо весь этот чин служит как бы символическим изображением возвращения блудного сына в отеческий дом к своему чадолюбивому отцу:
"Объятия отча отверзти ми потщися: блудно мое иждих житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот твоих, Спасе, ныне обнищавшее не презри сердце. Тебе бо Господи, умилением зову: согреших, отче, на небо и пред Тобою".
Тропарь этот поют монастырская братия, выходя попарно в притвор, с зажженными свечами в руках, навстречу постригаемому, а затем вводят его внутрь храма. Идет он, согбенный, позади всех между своим старцем и екклисиархом, в одной власянице, или сорочке, неопоясанный и необутый. Ведущие, обыкновенно, прикрывают его сверху своими мантиями. Войдя в церковь, он делает земной поклон к востоку, среди храма делает второй такой же поклон, а подойдя к царским вратам, падает ниц перед алтарем и лежит в глубоком сердечном сокрушении, как бы не смея подняться и возвести очей своих к небу. Навстречу ему выходит Игумен и, как только кончится пение тропаря, говорит ему велегласно еще лежащему ниц:
"Бог милосердый, яко отец чадолюбивый, зря твое смирение, и истинное покаяние, чадо, яко блудного сына приемлет тя каюшегося, и к нему от сердца припадающего".
С этими словами Игумен протягивает ему руку и приподнимает его. Он стоит, смиренно склонив голову перед алтарем. Тогда Игумен начинает задавать ему установленные вопросы:
"Что пришел еси, брате, припадая ко святому жертвеннику и к святей дружине сей?"
Игумен знает, зачем он пришел, но спрашивает для того, чтобы явно было всем желание сердца его.
"Желая жития постнического, честный отче!" - отвечает постригаемый.
"Хощеши ли сподобитися ангельскому образу и вчинену быти лику монашествующих?"
"Ей, Богу содействуюшу, честный отче!" - отвечает тот.
Тогда Игумен испытывает его, задавая ряд вопросов: по своей ли доброй воле приступает он ко Господу? Согласен ли отречься от мира по заповеди Господней? Пребудет ли в монастыре и постничестве даже до последнего издыхания? Сохранит ли себя в девстве, целомудрии и благоговении даже до смерти? Сохранит ли до смерти послушание к Настоятелю и ко всей во Христе братии? Пребудет ли до смерти в нестяжании и вольной Христа ради нищете? Претерпит ли всякую скорбь и тесноту монашеского жития, Царствия ради небесного?
На все эти вопросы постригаемый смиренно отвечает: "Ей, Богу содействующу, честный отче!" - и таким образом дает иноческие обеты.
В заключение Игумен читает ему длинное наставление, каким должен быть истинный инок и спрашивает его, действительно ли он хочет быть таким. "Ей, Богу содействующу", - опять отвечает тот.
Вслед за этим Игумен читает одну за другой три молитвы, в которых просит Бога наставить нового инока на истину свою, оградить его силою Св. Духа и даровать ему терпение, дабы он мог невозбранно течь путем иноческой жизни и сочетаться лику избранников Божиих.
Приносятся ножницы и полагаются на св. Евангелии, лежащем тут же на аналое перед алтарем. Игумен простирает руку к Евангелию и говорит:
"Се Христос невидимо зде предстоит: виждь, яко никтоже тя принуждает приити к сему образу: виждь, яко ты от своего си произволения хощеши обручения великого ангельского образа".
Постригаемый подтверждает, что он действительно по своей доброй воле хочет быть монахом:
"Ей, честный отче, от своего ми произволения!"
Тогда Игумен, желая испытать твердость и непреложность обета послушания и вместе с тем, как бы еще раз подчеркивая, что постригаемый сам настойчиво желает пострига и просит о нем совершенно добровольно, говорить ему трижды:
"Возми ножницы и подаждь ми я!"
После каждого раза готовящийся быть иноком подает Игумену ножницы, лобызая его десницу, а тот опять кладет их обратно на Евангелие.
Взяв, наконец, ножницы в третий раз, Игумен еще раз напоминает ему о всей важности предстоящего момента пострига, и говорит:
"Се от руки Христовы приемлеши я: виждь, кому обещаваешися, и к кому приступавши и кого отрицаешися".
Затем, взяв ножницы от св. Евангелия, как бы от руки Самого Христа, он постригает монаха крестовидно говоря:
"Брат наш, такой-то, или сестра наша такая-то, постригает власы главы своея, в знамение отрицания мира и всех, яже в мире, и во отрезание своея воли и всех плотских похотей, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, причем называет новое имя постриженного, "рцем вси о нем: Господи, помилуй".
Братия особенно умилительным напевом поют трижды: Господи, помилуй. Новое имя дается иноку в знак того, что он порывает со своей прошлой жизнью и начинает совершенно новую жизнь, всецело посвящая себя на служение Богу.
Как поступающий на военную службу облекается в военную одежду и во все воинские доспехи, так и инок, как "истинный воин Христов" облекается в особые одежды, как бы "во вся оружия Божия", по выражению Ап. Павла (Ефес. 6, 11).
Надевая подряд одну одежду за другой на новопостриженного, Игумен во всеуслышание объясняет при этом символическое значение каждой одежды, приглашая каждый раз братию молиться о новопостриженном, на что братия трижды поет: "Господи, помилуй". Так, Игумен объясняет значение власяницы, как хитона вольной нищеты, свойственной монашескому житию, затем надевает параман - четырехугольный плат с изображением Креста Господня и орудий Его страданий с надписью: "Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу", как символ взятия на себя благого ига Христова. С параманом возлагается крест в воспоминание крестных страданий Господа и в знамение последования Господу в несении своего креста, то есть терпения всех скорбей и страданий. Затем надевает рясу, как одежду веселия и радости духовной. Эта одежда черного цвета, напоминающая иноку о смерти и о плаче, именуется тем не менее "ризою радования", ибо одевающийся в нее дает обет послушания, которое вводит в нетленную жизнь, избавляет от тления и печали (Нов. Скр. г. IV, и. 18. § 13). Надевает кожаный пояс, в знак "умерщвления тела и обновления духа". Далее облачает его в паллий, или мантию, которая называется "ризой спасения", "одеждой нетления и чистоты". С одной стороны, мантия означает охранительную и покровительную силу Божию; с другой - строгое, неуклонное исполнение иноком правил монашеской жизни. Мантия не имеет рукавов, и этим показывает иноку, что он не имеет воли, нет у него рук для того, чтобы творить дела ветхого человека. дела непотребные, злые (Нов. Скр. г. IV, и. 18). Мантия свободной своей развеваемостью изображает крылатость ангелов, а потому называется ангельской одеждой и обозначает, что монах, как ангел, должен быть всегда готов и удобоподвижен на каждое Божие дело. Затем надевает камилавку, как шлем спасения, а сверху возлагает на нее подкапок, или клобук, называемый в просторечии также наметкой в виде покрывала, "во еже отвратит очи свои, еже не видети суеты". Обувается в сандалии "во уготование благовествования мира, во еже скору ему быти на всякое послушание". Наконец, постригающемуся дается "вервица", или "четки", как меч духовный для всегдашнего упражнения в молитве Иисусовой. По четкам монах совершает свое молитвенное правило, отсчитывая по узелкам положенное число молитв и поклонов. Наконец, Игумен вручает новопостриженному в одну руку крест, а в другую зажженную свечу, и торжественно завершает постриг следующими словами:
"Брат наш такой-то (или сестра такая-то) восприял есть обручение великого ангельского образа, и оболкся есть во вся оружия Божия, во еже мощи ему крепко победити всю силу и брани начал, и властей, и миродержителей тьмы века сего, духов злобы поднебесных! во имя Отца, и Сына, и Святого Духа: рцем вси о нем, Господи, помилуй".
И братия поют трижды: "Господи помилуй!"
По облачении Игумен молится о новопостриженном, чтобы Господь ввел его в духовный свой двор и дал бы ему "непрестанно поминать блага, уготованные всем любящим Бога и распинающим себя, Царствия ради Божия".
Затем следует великая ектения с особыми прошениями о новопостриженном и после возгласа поется, как и при крещении: "Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся". Произносится прокимен, тоже, как при крещении: "Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся", и читается Апостол из послания к Ефесеем, глава 6-ая, где говорится о сущности духовной брани и о том, что для этого нужно облечься "во вся оружия Божия". Потом читается Евангелие от Матфея 10 гл. о том, что любовь к Господу должна быть больше любви к отцу и матери и о благом иге Христовом.
Затем бывает сугубая ектения и потом при пении особой умилительной стихиры, в которой разъясняется символическое значение пострига, как возвращение блудного сына в отеческий дом, бывает целование, или поздравление новопостриженного инока братией, и отпуст.
Новопостриженный инок, не разоблачаясь, проводит затем непрерывно несколько дней и ночей в церкви, упражняясь в умной молитве, чтении и духовных размышлениях.
Подвизавшийся известное продолжительное время в малой схиме может быть пострижен еще в высшую степень монашества - великую схиму, называемую великим ангельским образом. Последование великого ангельского образа очень похоже во всем на последование малой схимы, ибо является в сущности только повторением данных уже обетов, но как повторение оно и обязывает к еще большей строгости их исполнения, а потому и совершается с большей торжественностью.
Великосхимник получает и свои особые одежды, которых нет у мантийного монаха: великий параман и куколь с аналавом. Куколь надевается вместо камилавки с клобуком и представляет собой остроконечную шапочку, с которой свешивается ткань, покрывающая голову и плечи монаха кругом и украшенная пятью крестами на челе, на груди, на обоих плечах и на спине.
Из особых подвигов, приличествующих схимничеству, чин подчеркивает безмолвие. Во многих монастырях поэтому великосхимники проводят особую жизнь, отдельную от прочих братий, редко встречаются с ними и даже на богослужение и на трапезу собираются отдельно от остальной братий. Имя им опять дается новое, в знак начала новой жизни, по сравнению даже с прежней иноческой жизнью. Поэтому и устав их более строгий: более продолжительное молитвенное правило и больше ограничений в пище.
Монахи-малосхимники обыкновенно не едят только мяса, а великосхимники отказываются вообще от всякой животной пищи, вкушая только растительную. Впрочем, все эти степени строгости не представляют собой чего-нибудь вполне определенного, везде и навсегда одинаково зафиксированного, но разнообразятся в различных странах и монастырях, сообразно местным условиям, обычаям и традициям. Главным, в православном монашестве остается дух жизни, а не форма, имеющая лишь второстепенное, вспомогательное, но никак не самодовлеющее значение.
В чем же дух православного монашества? Какова сущность, цель и значение даваемых при пострижении обетов?
Монахи это те люди, которые твердо решились отказаться от своей греховной воли, распять ее в себе, для того, чтобы творить только волю Божию.
А в чем заключается эта воля Божия относительно нас, людей?
"Сия есть воля Божия", говорит Ап. Павел, "святость ваша", "не призва бо нас Бог к нечистоте, но к святости" (1 Сол. 4:3, 7).
Бог желает нас видеть подобными Себе, святыми, совершенными, почему и Христос Спаситель, излагая Свое ново-заветное учение в Нагорной проповеди, как более совершенное, призывающее к совершенству, по сравнению с менее совершенным ветхозаветным, закончил это сопоставление увещанием:
"Будите убо вы совершени, якоже Отец ваш небесный совершен есть" (Мф. 5:48). Осуществлению святости, достижению духовного совершенства мешает зло, живущее в человеческих сердцах со времени грехопадения прародителей. Для того, чтобы достичь святости, духовного совершенства, необходимо преодолеть эту стихию зла, насажденную в мире князем мира сего диаволом. "Весь мир во зле лежит", свидетельствует ученик Христов Иоанн Богослов (Иоан. 5, 19).
Значит, главной задачей инока является борьба со злом, почему он и именуется воином Христовым и облачается во вся оружия Божия в чине пострижения.
Но чтобы успешнее вести эту борьбу со злом, нужно как можно отчетливее уяснить себе, каково это зло, в чем оно выражается. На это и указывает тот же Апостол и Евангелист Иоанн Богослов, когда говорит: "Все, еже в мире, похоть плотская, и похоть очес, и гордость житейская" (1 Иоан. 2, 16), или в переводе на святоотеческий язык - три основных страсти, от которых порождаются все прочие:
Сластолюбие, сребролюбие и славолюбие. Вот с этими-то главными страстями и необходимо вести борьбу, чтобы победить зло, господствующее в мире. Коль скоро они, эти основные страсти, будут сокрушены и искоренены совсем, зла не будет вовсе.
Но как, с чего и откуда начинать борьбу с этими страстями?
Будет ли правильно, если мы станем подсматривать у других людей проявления этих страстей и затем станем уговаривать их излечиться от этих страстей, а сами будем оставаться подверженными действию этих же страстей в своей собственной душе? Так, как будто следовало поступать, чтобы не подвергнуться нареканию в эгоизме за заботу о своей собственной душе. Но неужели не ясно, что это был бы совершенно неправильный подход к делу, который никогда бы не мог увенчаться успехом. В самом деле, смешно и нелепо учить других людей исправлению жизни, а самому нисколько не думать об исправлении своей собственной жизни. Таким путем можно было бы только нарваться на вполне справедливое негодование поучаемых нами. "Врачу, исцелися сам", услышали бы мы в ответ.
Вот почему иноки избрали более правильный путь и усвоили себе несомненно более верно обеспечивающий успех образ действий в борьбе со злом. Они решили начать борьбу со злом в своей собственной душе, искоренить свои собственные страсти, внутренней работой над собой подавить в себе все проявления сластолюбия, сребролюбия и славолюбия.
Неужели можно назвать это эгоизмом?
Не есть ли это, здраво рассуждая, нечто совсем противоположное: именно, подавление и искоренение всех эгоистических чувств в своей душе? Ибо страсти-то как раз и являются детищами эгоизма.
Но каким образом вооружаются иноки на эти три главные страсти, каким способом думают искоренить их в своей душе?
Они стремятся заглушить их и победить насаждением в своей душе прямо противоположных им добродетелей и для этого дают обеты девства, нестяжания и послушания.
Против сластолюбия они вооружаются принятием на себя подвига совершенной чистоты и целомудрия, сребролюбие стремятся победить полным нестяжанием, отказом от всякой собственности, всякого имущества, добровольной Христа ради нищетой, а славолюбие стремятся подавить отречением от своей воли, отсечением ее во всех своих личных желаниях и подчинением воле настоятеля. Девство, нестяжание и послушание считаются поэтому тремя основными, главнейшими обетами монашества, без которых немыслимо истинное монашество, как таковое.
Но неужели в несении этих обетов и добросовестном их исполнении можно видеть, что-либо предосудительное и порицать за это самую идею монашества, как это делали наши либералы, а теперь делают проповедники земного рая - большевики?
Само собой разумеется, однако, что эти обеты должны исполняться не внешним только образом, не по одной лишь форме, а и по духу, ибо и все христианство есть дух, а не форма. "Глаголы, яже Аз глаголах вам, дух суть и живот суть" (Иоан. 6:63), говорит Господь.
Обет девства имеет своим основанием слова Самого Господа Иисуса Христа, находящиеся в 19 главе Евангелия от Матфея. Однажды фарисеи, искушая Господа Иисуса Христа, задали Ему вопрос: "по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею?", Иисус Христос признал развод противным самой природе брака, ибо сочетавшиеся браком, по слову Писания (Быт. 2:24), "уже не двое, но одна плоть". Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает". "Как же, в таком случае, возразили фарисеи, Моисей заповедал давать разводное письмо и разводиться" (Второз. 24, 1). Господь пояснил, что Моисей позволил иудеем разводиться только по жестокосердию их, а изначала так не было, ибо всякий брак по идее должен быть нерасторжимым. Поэтому говорит Господь: "Кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует". Такая нерасторжимость брачных уз, такая связанность с женой, которая быть может обладает невыносимым характером, настолько поразила и удручила апостолов, что они невольно воскликнули: "Если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться!" На это Господь и ответил им словами, которые служат основанием для обета девства: Он как бы одобрил заключение апостолов, что "лучше не жениться", но при этом подчеркнул, что не все люди чувствуют себя способными вести безбрачную жизнь: кто же чувствует себя способным к девственной жизни, тот пусть остается девственником.
"Не вси вмещают словесе сего, - так сказал Господь Иисус Христос, - но имже дано есть: суть бо скопцы, иже из чрева матерня родишася тако: и суть скопцы, иже скопишася от человек: и суть скопцы, иже исказиша сами себе Царствия ради небесного: могий вместити да вместит" (Мф. 19:11-12). Под этими скопцами, исказившими сами себя "Царствия ради небесного" св. отцы издревле понимали девственников, посвятивших себя безбрачной жизни, давших обет девства. Итак, по свидетельству Самого Господа, не все обязываются быть скопцами Царствия ради небесного, то есть девственниками, но только те, которые могут это вместить, чувствуют себя способными к девственной жизни. Подобно этому учит о девстве и св. Ап. Павел в 7 гл. 1-го послания к Коринфянам, которое мы уже вспоминали. "За лучшее признаю, - говорит он, - что хорошо чело-веку оставаться так, - то есть безбрачным, - остался ли без жены? не ищи жены. Впрочем, если женишься, не согрешишь; и если девица выйдет замуж, не согрешит" (1 Коринф. 7:26, 27, 28).
Почему же девство выше супружества?
Потому, что назначение человека, его Божественное призвание, в котором он находит уготованное ему Богом вечное блаженство и становится гражданином Царства Небесного, заключается в стремлении человека к Богу; любовь к Богу поэтому поставляется первой и важнейшей заповедью закона Божия. Кто хочет в полной мере выполнить свое человеческое предназначение, определенное и самим Промыслом Божиим, еще при сотворении человека, тот должен на первом месте в жизни своей поставить стремление к Богу - возлюбить Бога всем сердцем своим, и всею душою своею, и всею мыслию своею (Матф. 22:37). Но этой всецелой и безраздельной преданности и любви к Богу может много мешать и действительно мешает преданность и любовь исключительная к другому, земному существу, которая и является основой брачной жизни, равно как и связанные с этой любовью многообразные земные заботы и попечения. Эта земная, плотская любовь способна иногда настолько захватывать душу человека, все его существо, что уже не остается места любви к Богу; любовь к Богу оттесняется на второй план, а то и вовсе вытесняется, погашается этой земной любовью. Любимое земное существо занимает в душе человека место Бога, становится его идолом, кумиром. Вот почему св. Ап. Павел со всею справедливостью и говорит: "Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене. Есть разность между замужней и девицей: незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу" (1 Коринф. 7:32-34). Семейные люди имеют много всевозможных забот и попечений, которые заставляют их пребывать в постоянном рассеянии помыслов и мешают им сосредоточиваться на мыслях о Боге, о духовной жизни. А плотская любовь, лежащая в основе семейной жизни, мешает человеку, связанному брачными узами, всецело отдать себя любви Божией, заставляет его двоиться, нарушает цельность и нераздельность его духовной природы и стремления его души к Богу.
Прекрасно объясняет это в своем "Учении о девстве" Преосвящ. Филарет, Митрополит Московский:
"Угождение Богу и для сего освящение духа и тела есть цель подвизающихся в девстве. Для того девственник и удаляется от супружества, чтобы особенная склонность к существу земному не задерживала или не кривила его стремления к Богу. По сему стремлению всею силою ума и любви ко Господу и по направлению всей деятельности к благоугождению Ему, девствующая душа и называется невестою небесного Жениха".
Вот почему девство и считается выше супружества. С самых первых времен христианства обет девства пользовался большим уважением, и девство ценилось, как жизнь равноангельная. "Нет подвига более девства", говорит преп. Феогност, "ведущему безбрачную жизнь удивляются сами Ангелы: потому что, сколько трудов и усилий потребно, чтобы, состоя из плоти и крови, стремиться всегда непорочностью подражать невещественности Ангелов! И подлинно, столь велика и возвышенна сия добродетель, что почти кажется невозможной, как превышающая природу, если Господь свыше не поможет" (Феог., гл. 66).
Но восхваляя так девство свв. Отцы запрещают унижать честное супружество. Девство они именуют золотом, а супружество - серебром.
"Ведущий девственную жизнь, - говорит св. Кирилл Иерусалимский, - не возгордись пред теми, кои вступили в брак: ибо "честна женитва во всех и ложе нескверно" (Евр. 13, 4), как говорит Апостол. И ты сохраняющий невинность, не от брачных ли рожден? Не презирай же серебра потому, что ты золото".
Но, конечно, обет девства имеет всю свою силу и значение только тогда, когда девственник не только тело свое, но и душу старается хранить в совершенной чистоте и целомудрии. "Всё должно быть чисто и непорочно в девственнике, посвятившем себя безбрачной жизни. Взоры должны быть устремлены только на небо, уста должно отверзать только для воспевания песен духовных, а уши для слышания истин жизни вечной; воображение должно представлять только изображения чистые и святые".
Таково, по учению свв. Отцов, истинное девство!
Какое же значение имеет обет нестяжания?
Господь сказал: "трудно богатому войти в Царство Небесное: легче верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие" (Мф. 19:23-24). А юноше, который искал жизни вечной и не удовлетворялся одним исполнением заповедей, дал совет, как достигнуть духовного совершенства: "Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим". Основываясь на этих изречениях, монахи отказываются не только от больших богатств, у кого они есть, но и от всякого имущества вообще, дабы ничто не служило им препятствием к стяжанию духовного совершенства и не могло быть помехой ко входу в Царствие небесное. Цель этого обета - совершенно освободить душу от всяких забот и попечений и от привязанностей к земным благам.
"Разве только о том должно иноку заботиться, - говорит св. Григорий Богослов, - чтобы его самого не украли? Ибо у него только и есть, что тело его, прикрытое рубищем. Пусть другие, у которых накоплено много денег, предпринимают для сбережения нужные меры. Мое имущество все заключается в Боге: никто сего сокровища похитить не может. Что же касается до прочего, то пускай все у меня возьмут; мое состояние самое безопасное; и то, чем я владею, вечно останется при мне. Господь есть доля моя (Пл. I. 3:24). Кроме Господа ничего не хочу иметь; когда я служу алтарю, то, имея пищу и одеяние, сим и доволен буду и пойду убог за убогим крестом, чтобы свободнее и беспрепятственнее стремиться горе, возносясь, как говорит Апостол, на облацех в сретение Господне на воздусе".
Давая обет нестяжания и отказываясь от всякого имущества, монахи тем самым подражают примеру свв. Апостолов, которые все бросили, все оставили и пошли за Христом, и примеру Самого Господа Иисуса Христа, Который, живя на земле, являл Собой образец совершеннейшей нищеты; родился в убогих яслях, жил, не имея, где главы подклонить, и умер на кресте.
Третий обет, какой дают вступающие в монашество, это обет послушания. Это монашеское произвольное послушание состоит в совершенной и свободной покорности инока настоятелю и старцу духовному во всем с полною к ним доверенностью. "Монах во всех делах своих в келлии и в рассуждении всякой капли воды, которую хочет пить, - говорит преп. Антоний, - должен руководствоваться советами старших". Главным болезненным недугом нашей души со времени грехопадения прародителей является гордость, или самолюбие, которое есть источник всех греховных страстей.
Давая обет послушания и отрекаясь от своей воли, монах, таким образом, поражает зло в самом его корне и тем значительно облегчает борьбу со страстьми, которые все суть только отродия гордости, или самолюбия. Инок, живущий по послушанию, избегает самоуверенности и самомнения, которые обычно служат главною причиной наших жизненных ошибок, а нередко болезненных падений, разочарований и окончательной гибели.
По свидетельству св. Отцов, опытных в духовной жизни, тот, кто живет не по своей воле, а во всем руководствуется указаниями своего старца - отца духовного, - тот идет верным и неуклонным путем к заветной цели, ибо, как бы в награду за такой подвиг самоотречения, Господь Сам умудряет старца и внушает ему именно то, что служит для духовного преуспеяния руководимого им послушника. Это - одна из таин сокровенной жизни в Бозе людей, посвящающих себя Богу.
"Когда я был в киновии, - рассказывает Авва Дорофей, - я во всем открывался старцу авве Иоанну и никогда не решался сделать что-либо без совета. Случалось, что помысл внушал мне: не то же ли скажет тебе и старец? Для чего тебе беспокоить его? Но я отвечал помыслу: проклят ты и твое суждение, и твой разум, и твое мудрование, и твое ведение: потому что то, что ты знаешь, то от демонов знаешь. Итак, я шел и спрашивал старца, - и случалось, что старец действительно иногда давал мне тот же совет, какой мне представлялся прежде. Тогда помысл говорил мне: Вот - что - то же самое и я говорил тебе: не напрасно ли ты беспокоишь старца! Я отвечал помыслу: теперь это хорошо, теперь это происходит от Св. Духа, а твой совет был худ, потому что происходил от демонов и от страстного состояния. Таким образом я, не попросив совета, никогда не дозволял слушаться своего помысла. И поверьте мне, братия, что я находился в великом спокойствии, в великой беспечальности, так что начал уже беспокоиться о сем, ибо слышал, что "многими скорбьми подобает нам внити в Царствие Божие" (Мф. 14:32), а я не замечал в себе никакой скорби. Посему и страшился и был в недоумении, не зная причины сего спокойствия, пока наконец не объяснил мне старец, сказав: не скорби, ибо всяк, кто отдает себя отцам в послушание, наслаждается сим спокойствием и беспечальностью".
Для уяснения важности обета послушания, как средства преодолеть греховное своеволие, нужно принять во внимание еще следующее. Природа наша до такой степени повреждена, искалечена грехом, что мы неспособны быть вполне беспристрастными в оценках наших собственных поступков, нашего поведения - можно решительно сказать, что в отношении к зрению самих себя, каковы мы есть на самом деле, мы вполне слепы. Вот почему мы и молим Бога великим постом, как научил нас великий подвижник покаяния и знаток сердец человеческих преп. Ефрем Сирин: "даруй ми зрети моя прегрешения!" Мы не видим своих грехов со всею необходимою для плодотворного покаяния ясностью, мы неспособны с должной критикою относиться к себе, к своим душевным движениям, ибо мы ослеплены пристрастием к самим себе. Мы настолько ослепляемся пристрастным к себе отношением, что часто даже и не замечаем, как те поступки наши, которые, как нам кажется, проистекают из чисто идейных побуждений, в действительности двигающей пружиной имеют всего-навсего какую-нибудь скрытую страсть или греховную наклонность. И вот получается, что мы сами себя обманываем, сами себя обольщаем: думая, что делаем доброе дело, в действительности, только поступаем по страсти и тем самым питаем ее, укрепляем ее в себе, вместо того чтобы искоренять ее. Беспристрастно судить о наших поступках и о нашем настроении и давать нам добрые советы, как следует поступать в том или ином случае, может только искушенный во всех тонкостях духовной жизни опытный старец, которому мы, ради Бога, вверяем себя, открываем всю свою душу и обязываемся полным послушанием. "Видел ли ты погибающего, - говорит тот же Авва Дорофей, - знай, что он последовал самому себе, а не совету отцов". Основанием для обета послушания служит изречение книги Притчей: "Имже несть управления, падают якоже листвие: спасение же есть во мнозе совете" (Притч. 11:14), и книги Второзакония: "Вопроси отца твоего, и возвестит тебе, старцы твоя, и рекут тебе" (32:7).
Примером же для подражания всех истинных послушников служит высочайший пример Господа Иисуса Христа, Который, по словам Апостола, "во образе Божии Сый... смирил Себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя", (Филип. 2:6,8) и Сам о Себе говорил: "Не ищу воли Моея, но воли Пославшего Мя Отца" (Иоан. 5:30).
Как ни строги рассмотренные нами выше монашеские обеты, но, тем не менее, познакомившись с сущностью их, мы не можем не видеть, как глубоко заблуждаются те миряне, которые, по словам Еп. Игнатия Брянчанинова, слишком отделяют от себя монахов в нравственном и духовном отношении. Ведь и миряне при своем крещении дают обеты и притом ничуть не менее строгие, чем обеты монашества, но только более общего характера, указывающие на общий дух жизни, а не на частности, как обеты монашеские. Пред лицом Всевидящего Бога в присутствии свидетелей каждый мирянин, прежде нежели быть погруженным в купель крещения и через это возродиться к новой жизни, жизни благодатной и святой, дает торжественное обещание "отречься от сатаны, и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всея гордыни его" и "сочетаться Христу", "веруя Ему, яко Царю и Богу". И не только дает обещание, но и тут же подтверждает категорически, что он уже сделал это в сей момент решительно и бесповоротно, когда на вторичный вопрос священника: "Отреклся ли еси сатаны?" отвечает: "Отрекохся" и на вопрос: "Сочетался ли еси Христу?" так же решительно отвечает: "Сочетахся". По сравнению с этим обетом, который дают все христиане без исключения, обеты монашества являются только как бы уточнением, усилением и как бы углублением обетов крещения. Вот почему даже в самом чине пострижения в малую схиму монашеский постриг называется не чем иным, как вторым крещением, вследствие чего при постриге, когда он завершится, поется то же самое радостное, полное ликования, песнопение, как и при совершении таинства крещения: "Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся". И среди наших богомудрых отцов и учителей Церкви поэтому существует мнение, что пострижение в монашество есть не просто обряд, но таинство и именно: таинство второго крещения, в котором повторяются и вместе с тем углубляются обеты отречения от диавола и верности Христу.
В самом деле. Монах дает обет девства, обещая хранить целомудрие. Но разве миряне не обязаны хранить целомудрие до брака, а в браке взаимную верность и особое супружеское целомудрие, которое, по выражение свв. отцов, состоит в трезвенной отчужденности супругов от порабощения их душ чувственным страстям? Нельзя забывать также и того, что Церковь наша, благословляя и освящая торжественным чином первый брак для каждого христианина, весьма отрицательно относится и как бы нехотя благословляет второй брак, а для третьего брака нет даже особого чина и он допускается только потому, что рассматривается как состояние, все же лучшее блуда. Вступающие в третий брак, в виде епитимии за невоздержание, на 5 лет отлучаются Церковью от причащения.
Монах дает обет нестяжания. Но разве мирянам, по Евангелию, позволяется накоплять богатства для того, чтобы тратить их на свои прихоти и жить в свое удовольствие? Не осуждается ли в Евангелии тот легкомысленный богач, который всю свою жизнь только наряжался в роскошные одежды и весело пировал с своими друзьями, нисколько не беспокоясь о судьбе несчастного бедняка Лазаря, лежавшего в струпьях у ворот его дома? А другой богач, который собирался наслаждаться своим богатством и сказал душе своей: "душе, имаши многа блага, лежаща на лета многа: почивай, яждь, пий, веселися!" не услышал ли строгий приговор от Бога: "Безумие, в сию нощь душу твою истяжут от тебе: а яже уготовал еси, кому будут?" (Лук. 12:16-22). И разве только для одних монахов, а не для всех христиан, должны звучать грозным предостережением от увлечения богатствами слова Господа: "Трудно богатому войти в Царство небесное; легче верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие" (Мф. 19:24).
Разве не всем христианам сказано: "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль ни ржа не истребляет и где воры не подкапывают и не крадут. Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше" (Мф. 6:19-21). И это вполне понятно. Ибо тот, кто накопляет богатства и привязывается к ним своим сердцем, тот больше надеется на силу своего богатства, чем на Бога, и богатство занимает в душе его место, которое должно принадлежать Богу, становится для него кумиром, идолом, ложным Богом, вместо Бога истинного. Любящий богатство - изменник Богу. "Не можете Богу работати и мамоне".
Монах дает обет послушания, отрекаясь от своей воли. Но разве мирянам позволено поступать во всем по своей греховной разнузданной воле? Разве не обязаны они послушанием заповедям Божиим, своим духовным отцам и наставникам да и вообще - старшим и начальствующим лицам не только в духовной, но и в светской гражданской жизни? Что бы это было на земле, если бы каждый из мирян стал жить по своей воле, так как ему хочется! Ведь не к монахам, а ко всем христианам обращено увещание св. Ап. Павла: "Повинуйтеся наставникам вашим и покоряйтеся" (Евр. 13:17) или увещание Ап. Петра: "Будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа, Царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посланным для наказания преступников и для поощрения делающих доброе" (1 Петр. 2:13).
И мирянин, если он желает быть истинным христианином, преуспевать в духовной жизни, должен избрать себе духовника, которому он доверяет, открывать ему всю свою душу, как монах старцу, и во всем в жизни поступать, руководствуясь его советами. Так и поступали действительно в доброе старое время все верующие миряне.
Итак, из всего вышеизложенного нам ясно видно, что монашеские обеты не есть что-то новое в христианстве, что-то для христианства необычное, сверхприродное, вырывающее целую пропасть между монахами и обыкновенными христианами-мирянами, - отнюдь нет. Монашеские обеты это есть всего лишь только повторение, а вместе с тем уточнение и одновременно углубление обетов крещения, тех же самых обетов, которые в более общих словах и выражениях дает и каждый христианин, приступающей ко св. крещению, когда обещает "отречься от сатаны, и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его и всея гордыни его" и "сочетаться Христу".
Вот теперь, когда мы познакомились с монашеством, хотя бы в самых общих чертах, всесторонне: когда мы уяснили себе основную идею монашеского подвига, причины возникновения монашества, обозрели историю монашества, разобрали чин монашеского пострижения с его внешней и внутренней стороны и попытались нагляднее установить, в чем заключается сущность и значение монашеских обетов, нам легче будет разобраться в тех обвинениях, какие предъявляют к монашеству, как именующие себя христианами протестантствующие либералы, так и безбожники-большевики.
Как мы уже говорили, все эти обвинения в существе своем сводятся к следующему: монахи - эгоисты, думающие только о самих себе, уходящие от мира, нежелающие служить людям, а потому от них нет никакой пользы.
Говорящие так должны, прежде всего, разъяснить, как они понимают эгоизм и затем разобраться, действительно ли их понятие об эгоизме соответствует истине. Есть, конечно, монахи-эгоисты, как есть люди эгоисты, ибо и монахи - люди, и ничто человеческое им не чуждо, но не о них идет речь. Речь идет о самой идее монашества. Можно ли назвать ее эгоистической?
Что такое эгоизм?
Понятие "эгоизм" происходит от латинского слова "ego", что значит: "я". Отсюда следует, что эгоизм это служение своему "я", угождение самому себе; эгоист это человек, который свое "я" ставит для себя на первое место и более всего на свете заботится о своем личном благосостоянии.
Но всякую ли заботу о своем "я" можно назвать эгоизмом?
Те, кто так утверждают, впадают в грубое заблуждение, ибо расширяют понятие эгоизма до таких беспредельных размеров, что в душе человека уже не остается места, ни для какого другого чувства, кроме эгоистического, и тогда волей-неволей все до единого поступки и даже сокровенные движения души каждого человека придется признать эгоистическими.
В самом деле. Почему, например, добрый человек старается делать добро другим людям? Разве не потому, что делание добра доставляет ему внутреннее удовлетворение, делать добро ему приятно. Но в таком случае, если руководствоваться вышеупомянутым широким пониманием эгоизма, добрый человек несомненно эгоист, потому что он делает добро, чтобы доставить удовольствие самому себе, угодить своему "я". Если ставить вопрос в такой плоскости, то на свете и нет ничего, кроме эгоизма, и эгоизм следует признать законным чувством, из которого проистекают все действия человека, как злые, так и добрые.
Вот до какого поистине абсурдного заключения дошли мы, руководствуясь пристрастной логикой врагов монашества!
Но, конечно, на самом деле это не так. Под "эгоизмом" следует понимать служение только своему греховному "я", служение тому ветхому человеку, которого заповедано нам совлечься с его страстьми и похотьми. Эгоизм это служение своей гордыне - самолюбию, то есть как раз тому самому пороку человеческой души, против которого направляют главные уси-. лия в своей борьбе монахи.
Бывает, правда, иногда очень тонкий эгоизм, весьма искусно прикрытый, но и его можно вывести на чистую воду. Считать же добрые стремления человеческой души эгоистическими сами по себе, это, конечно, уже натяжка, полнейший абсурд.
Вот теперь и решим вопрос по существу.
Лежит ли в основе идеи монашества доброе или злое стремление?
К чему стремятся монахи, разумеется, монахи идейно-настроенные? С отрешением от всего, непрестанное умом и сердцем пребывание в Боге, вот как определяет сущность монашества Преосв. Еп. Феофан Затворник. Следовательно, истинный монах есть тот, который готов от всего на свете отказаться лишь бы только умом и сердцем своим непрестанно быть в Боге. Он все оставляет, что мешает ему приблизиться к Богу. Главная вожделенная цель его жизни это стремление к Богу для соединения с Богом.
Можно ли назвать это стремление злом и, следовательно, эгоистическим? Конечно, нет! Это стремление к Богу еще потому надлежит признать лишенным даже малейшей тени самого тонкого эгоизма, что оно не является только самовольным стремлением человека, но совпадает вполне с волею Божиею, ибо есть ничто иное как осуществление того главнейшего задания, которое поставлено человеку Самой Божественной Волей еще при его сотворении.
Бог сотворил человека единственно по любви Своей и поселил его в раю, дабы человек вечно блаженствовал в общении с Ним. Но по зависти диавола, человек, сотворенный для блаженной жизни, не устоял на высоте своего предназначения. Грех, вошедший в него через нарушение заповеди Божией, данной в раю, исказил, изуродовал его Богоподобную природу, и вместо того, чтобы находить для себя наслаждение в Боге, человек стал находить наслаждение в служении чувственным страстям своим. Место Бога заняло в его душе его собственное греховное "я", гордость, или самолюбие. Так вошел в его душу эгоизм. Уделом человеческой жизни с тех пор сделалось страдание. Но Бог не оставил человека погибать в этом бедственном положении. Вся история человечества с тех пор это непрерывное Промышление Божие о человеке с целью вернуть человека к Себе, избавить его от страдания и возвратить ему потерянное блаженство. Для этого именно Сын Божий и стал человеком, сошел на землю, был распят на кресте и воскрес, чтобы "вся привлещи к Себе", чтобы вновь призвать человека к общению с Богом и дать ему благодатные силы для этого. Об этом особенно трогательно и выразительно молился Он на Тайной вечери в Своей так называемой Первосвященнической молитве: "Не о сих же молю токмо, ко и о верующих словесе их ради в Мя. Да вси едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в нас едино будут" (Иоан. 17:21).
Итак, единение всех людей в Боге через Иисуса Христа это есть явная и несомненная воля Божия, желающая "всем человеком спастися и в разум истины придти". И это стремление человека к Богу врождено его душе от самого сотворения, как выразительно говорит об этом блаженный Августин: "Ты, Боже, создал нас со стремлением к Тебе, и беспокойно наше сердце, пока не успокоится в Тебе".
Как же после этого стремление человека к Богу можно назвать эгоистическим? Не есть ли это злостная клевета на самые лучшие, самые возвышенные, самые святые стремления человеческой души?!
А между тем стремление человека к Богу это и есть то главное, что определяет собой все поведение и настроение монаха. Ради достижения именно этой заветной цели - единения с Богом - и предпринимаются все монашеские подвиги: отречение от семейной жизни, хранение себя в полной девственной чистоте, отречение от всякой собственности, отречение даже от собственной воли - разве все это можно назвать эгоизмом?
Пусть не говорят, что все это добродетели отрицательные, а укажите нам положительные! Человек, вступающий в единение с Богом, Который есть Полнота всех благ, сам приобщается Полноте этих благ и, будучи облагодатствован всеосвящающей благодатью Духа Святого, в изобилии сподобляется и делается сам сокровищницею даров Св. Духа, которые суть: "Любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание" (Гал. 5:22-23). Но эти дары могут получить только те, которые по слову Апостола, сознавая себя принадлежащими Христу "плоть распинают со страстьми и похотьми" (Гал. 5:24), а это-то как раз и делают монахи, считающие "распинание своей плоти со страстьми и похотьми" главной заботой своей жизни, ради чего отлагают все прочие заботы и житейские попечения.
Итак, мы установили, что самую основную идею монашества - стремление человека к соединению с Богом - никак нельзя назвать эгоистической. Но нет ли чего-либо эгоистического в частностях, в способах осуществления этой идеи монахами? Разберем с этой точки зрения образы жительства монашеского. Их два: общежительный и отшельнический.
Самый распространенный, наиболее ублажаемый и для всех рекомендуемый свв. отцами это образ жительства общежительный. Посмотрим, нет ли в нем чего-либо эгоистического, то есть направленного на служение своему греховному "я"?
Совместное жительство большего или меньшего числа иноков, общая молитва, общая трапеза, общее послушание, общее имущество, ничего своего, но все общее и все, что ни добывается трудами или приобретается, идет на общую же пользу. Можно ли сказать, что в таком образе жизни есть что-нибудь эгоистическое? Да и те, кто поступают в общежительный монастырь, можно, ли говорить о них, что они уходят от людей, не желают служить ближним, не хотят трудиться на общую пользу? Правда, они отказываются от широких планов служения человечеству в том смысле, как это понимают осуждающие их либералы-гуманисты, но ведь служение какому-то туманному идеалу человечества это не более как обольстительная мечта, самообман. Истинная любовь к людям и желание послужить им, принести пользу, заключается не в праздных мечтах о способах облагодетельствования всего человечества, а в искреннем сердечном стремлении делать посильное добро тем людям, с которыми сама повседневная жизнь поставляет нас в непосредственное ближайшее общение. Это - дела милосердия христианского, как внутреннего и внешнего (голодного накормить, жаждущего напоить, нагого одеть, больного посетить, печального утешить, заблуждающегося наставить и т.д.), для которого в общежительном монастыре встречается самое широкое поприще ничуть не менее, чем в мирской жизни. Зато громадное преимущество монастырской общежительной жизни перед нынешней светской жизнью заключается в том, что самые формы ее совершенно тождественны с жизнью первых христиан, о которой повествует Апостол Лука в Деяниях (4:32, 34-35), что "у множества верующих было одно сердце и одна душа, и никто ничего из имения своего не называл своим, но все было у них общее".
"Не было между ними никого нуждающегося, ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов и каждому давалось, в чем кто имел нужду".
Так жили первые христиане; так и поныне живут в общежительных монастырях монахи. Можно ли осуждать их за то, что они стремятся жить жизнью первых христиан?
Хорошо, скажут враги монашества, пусть в образе жизни монахов общежительных нет ничего эгоистического, но ведь первоначальная форма монашества была отшельническая, а отшельники как раз именно уходили от людей и всячески стремились избегать всякого общения с людьми? В чем же заключалось их служение ближним и какая от них польза?
Посмотрим, действительно ли отшельники уходили от мира по соображениям эгоистическим и действительно ли они не хотели служить ближним, избегали быть полезными для человеческого общества?
От какого мира они уходили и почему? Они уходили от "мира во зле лежащего", по слову Апостола, для того, чтобы в полном уединении и находясь в общении только с Одним Богом легче и вернее при помощи благодати Божией победить то зло, которое в мире господствует. Не надо забывать, что ведь мы - христиане - воины Христовы и наша главная жизненная задача это непрестанная борьба со злом, уничтожение стихии зла в мире. Если мы зла не поборем, то оно нас поборет и подчинить своей власти. Но как можно успешно вести борьбу со злом? С чего, прежде всего, естественно необходимо начать эту борьбу? Конечно, начать нужно борьбу со злом в своей собственной душе. Каждый должен побороть зло в своей собственной душе и только после этого он будет в состоянии помогать в этой борьбе и другим людям. К этому именно призывает нас и Слово Божие: "Отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума вашего и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины" (Ефес. 4:22-24).
Для этого именно отшельники и уходили в пустыню, чтобы вдали от кипения греховных страстей человеческих и освободив свою душу от их воздействия, очистить себя от всякой скверны плоти и духа и через это сделаться сосудами благодати Божией. И когда они путем многих подвигов и трудов, "бдениями и пощениями" достигали этого, тогда Бог "поставлял их на свещнице да светят всем": они становились способными, благодаря действовавшей через них благодати Божией, и других научать, как победить зло в своей душе. Из истории подвижничества мы видим, какое высокое служение человечеству несли такие отшельники, как они становились великими молитвенниками, прозорливцами, чудотворцами, благодатными наставниками и духовными руководителями для многих и многих тысяч верующих. Хотя телом они удалялись от людей, но духом становились еще ближе всему страждущему человечеству, обнимая его своею отеческою любовью. Ибо искренняя любовь к Богу неразрывно связана и с подлинною любовью к ближним. И поскольку человек приближается к Богу постольку он становится ближе духом и к другим людям (Авва Дорофей, поучение 6-ое, стр. 88). "Таково естество любви", говорит преп. Авва Дорофей, насколько мы находимся вне и не любим Бога, настолько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовью к Нему, столько соединяемся любовью и с ближними".
И действительно, не поразительное ли явление, вполне оправдывающее таких отшельников: они уходят от мира, но мир, как бы почуяв их благодатную силу, стремится к ним, жаждая получить от них спасительное наставление, вразумление, утешение, и всегда получает то, чего желает. Даже на расстоянии эти подвижники оказывают чудодейственное таинственно-благотворное влияние на человеческие души и, как магнит, всех привлекают к себе. Эти люди становятся совестью мира и дерзновенными молитвенниками за мир перед престолом Божиим, согласно свидетельству св. Ап. Иакова: "много может молитва праведного" (Иак. 5:16).
Вспомним сколько людей спас от греховной жизни преп. Антоний Великий, сколько тысяч иноков пошло от преп. Пахомия Великого! Да что говорить, кого не возьми из великих подвижников, отшельников-пустынножителей, от каждого из них было столько великой духовной пользы не только их современникам, но и многим последующим поколениям, что нелепыми кажутся все обвинения против них об их нежелании служить ближним. Они несли самое высшее служение ближним, какое, только можно себе представить, а именно служение спасению их душ.
А как они этого достигли? Только начав с усиленных забот о спасении своей собственной души, ибо только тот, кто сам "искушен был, может и искушаемым помощи" (Евр. 2:18). О таком способе служения ближним учит и великий подвижник земли Русской преп. Серафим Саровский, когда говорит: "Стяжи дух мирен, и около тебя спасутся тысячи". Это свое учение он оправдал на самом себе. "Стяжав дух мирен" долговременными отшельническими подвигами и трудами, находясь в затворе, он принимал потом многочисленные тысячи людей, стекавшихся к нему отовсюду за духовным советом, наставлением и утешением. "И никтоже от них тощь и неутешен отъиде", по словам церковного песнопения: каждый получал то, за чем шел и возвращался глубоко удовлетворенный.
Без таких людей, которые служат проводниками благодати Божией в мире, жилось бы еще тяжелее и безрадостнее, и весь мир давно был бы охвачен стихией зла, зла торжествующего победу. Вот почему со всею справедливостью говорит Преосвящ. Феофан Вышенский Затворник: "Иноки это - жертва Богу от мира, который, предавая их Богу, из них составляет себе ограду" (Начертание христ. нравоучения, стр. 512).
Богоугодная святость жизни этих подвижников засвидетельствована многими чудесами: даром пророчества и прозорливости, исцелениями больных и т.п. Неужели "эгоистов" Бог наградил бы столь явными и для всех очевидными знамениями Своего благоволения? Но нет, злобных хулителей не убедить и, как атеисту, лишенному духовного зрения, бесполезно доказывать бытие Божие, так и погрязшему в пучине житейских страстей и похотей невозможно доказать пользу и значение жизни монашеской. Они, работая страстям своим и воображая, что служат человечеству, не могут уразуметь, что человек, единственным стремлением которого является, подавив в себе все злое, приблизиться к Богу, тем самым уже несет великое дело служения людям, ибо расширяет область добра в мире и становится посредником между Богом и людьми, светильником для них и примером подражания.
Сколько веков существовало иночество у нас на Руси и никто никогда не думал упрекать иноков в эгоизме за их отречение от греховного мира, а наоборот: иноки и иночество пользовались всегда величайшим почетом и уважением. Многие знатные и славные мира сего нередко принимали иночество, видя в нем вернейшее средство для спасения души; сами князья наши стремились хоть перед смертью облечься в иноческий образ. Влияние монастырей и монашества на светскую жизнь было столь велико, что жизнь даже мирских людей не только по внутреннему духу, но даже и по внешнему укладу своему зачастую приобретала характер жизни монастырской, вследствие чего вся наша Русь в целом нередко мыслилась, как один громадный монастырь, откуда делается столь понятным и близким нашему русскому православному сознанию умилительное наименование преп. Сергия Радонежского "Игуменом земли русской".
И только, когда с Запада вместе с реформами Петра стали проникать к нам сентиментально-лживые идеи гуманизма, идеи мнимого служения какому-то туманно-отвлеченному идеалу человечества, идеи, долженствовавшие заменить собой христианское учение о любви к ближнему, начались нападки на монашество, как чисто христианское, религиозно-нравственное установление, возникло ожесточенное гонение на монастыри, о котором мы уже говорили выше.
Эта ненависть против монастырей и монашества, все более и более последнее время разраставшаяся и вылившаяся в форму неистового гонения при большевиках тем более естественными путями необъяснима, что монастыри с точки зрения этих гуманистов и родных чад их коммунистов-большевиков представляли собой идеальное осуществление человеческого общежития, той самой коммуны, к которой эти мнимые благодетели человечества стремятся, о чем мы уже вспоминали. Помимо чисто религиозной деятельности монастыри развивали и громадную общепросветительную, культурную и благотворительную деятельность. Монастыри имели при себе школы и были сами учебными заведениями, откуда распространилась в народе письменность и книжное просвещение. В монастырях образовывались целые библиотеки, откуда вышли наши первые писатели. Монастыри учили народ и мужчин, более совершенным формам ведения хозяйства, будучи как бы образцовыми фермами. При монастырях устраивались больницы и странноприимницы, где иноки принимали, питали и покоили странников, нищих и убогих. Из иноческих обителей рассылалась милостыня и по другим местам: томившимся в темницах узникам, бедствовавшим во время голода и от других несчастий.
Из жития преп. Феодосия Печерского, например, известно, что он устроил при обители целый особый дом для нищих, слепых, хромых, расслабленных, которых монастырь содержал, а кроме того каждую субботу отсылал целый воз хлебов заключенным в темницах.
Вся история монашества красноречиво свидетельствует о том, что монахи, неся самое высокое служение людям, служение делу их спасения - молитвою и духовным руководительством, вместе с тем не отказывались служить и временным их нуждам.
Откуда же эта ненависть и столь плохо скрываемая злоба к монашеству?
Конечно, не иначе как от врага нашего спасения - диавола, который старается оклеветать все доброе, ибо он "клеветник". Диавол еще в раю позавидовал блаженству первых людей, и на все хитрости пустился, чтобы лишить их райской жизни. Завистью диаволею грех вошел в мир и всю жизнь человеческую исковеркал, изуродовал, сделав ее адом.
Когда же Господь Иисус Христос победил все козни диавола и вновь отверз врата рая человечеству, диавол, как клеветник (ибо это именно значит самое имя его), пытается оклеветать все установления Божия на земле, чтобы вновь преградить людям доступ к райской жизни. Этим и объясняются его нападки на монашество, хитрые клеветнические доводы, которыми он старается опорочить это великое установление Божие, поистине райское равноангельное житие, как монашество справедливо именуется. И всякий из людей, кто верит этим диавольским клеветам и восстает против монашества, творить дело диавола на земле.
Мы же, русские люди, в особенности должны помнить, какую огромную благотворную роль играло монашество на протяжении всей истории русского народа. Русскому иночеству, как верному оплоту веры и благочестия русского народа обязана Святая Русь своим названием , а русский человек своим духовным обликом. И потому немыслимо возрождение России без возрождения русского иночества.
Иночество всегда было верным показателем духовного состояния народа, как бы термометром и барометром в одно и тоже время, указывавшим на его религиозно-нравственный уровень. Процветала иноческая жизнь, значит и весь народ был на высоте своего христианского призвания, падало, уничтожалось иночество - это был знак религиозно-нравственного разложения, духовного падения данного народа. Это в свою очередь показывает, что, хотя иночество как будто и было отрешено от мира, но, тем не менее, тесно всегда было связано с миром незримыми духовными узами.
Вот почему возрожденная Русь должна доказать, подтвердить свое возрождение выделением из среды русского народа сонма молитвенников-иноков, а эти иноки в свою очередь должны закрепить веру и благочестие в возрожденном русском народе, стать сердцем, духовным оплотом возрожденной Святой Руси. Поэтому одной из важнейших задач строительства будущей Новой России должна быть работа, направленная на восстановление иночества. Восстановление, возрождение и укрепление иноческой жизни будет вместе с тем и знамением воскресения Святой Руси.

Август 1941 года, 
г. Белград (Югославия).
Ныне Архиепископ Аверкий

28 августа 1979 года, в праздник Успения Божией Матери, на Святой Земле в Спасо-Вознесенском женском монастыре на горе Елеон, отошла ко Господу игуменья Тамара, в миру Её Высочество Княгиня Татьяна Константиновна, в браке Княгиня Багратион-Мухранская.

 

Она была старшей дочерью Великого Князя Константина Константиновича и Великой Княгини Елизаветы Маврикиевны, получила блестящее образование, воспитала двоих детей и после окончания Второй Мировой войны в Женеве, Её Высочество приняла монашеский постриг с именем Тамары и отправилась на послушание в Святую Землю. С 1951 по 1975 годы матушка Тамара несла тяжелый крест настоятельницы Елеонского монастыря. На её долю выпало много испытаний – ранняя смерть мужа, погибшего на фронте в мае 1915 года, смерть отца, убийство братьев в шахте близ Алапаевска в июле 1918 года и годы изгнания.

 

В Иерусалиме жизнь у матушки была не легче, на начало её настоятельства, Елеонский монастырь считался самым крупный в Зарубежной Церкви. После арабо-израильской войны Елеон стал центом по принятию беженцев, но именно с именем игуменьи Тамары связывают расцвет Елеонского монастыря. В 1975 году настоятельница обители ушла на покой. Говорят, что когда сестры стали ее просить отодвинуть сроки ухода, матушка Тамара прочитала им несколько поэтических строчек своего отца, известного под инициалами «К.Р.»:

 

...Когда креста нести нет мочи,

...Когда тоски не побороть,

...Мы к небесам возводим очи,

...Творя молитву дни и ночи,

...Чтобы помиловал Господь...

 

О последних днях матушки Тамары сохранилось много воспоминаний, которые сегодня являются ценными и уникальными. Хочется познакомить читателей с ними.

 

 

29 июля 1979 г. матушка Тамара слегла и врачи установили у нее гангрену. Тромб закупорил артерию на левой ноге. На той самой ноге, которую она сильно ушибла в молодые годы, катаясь в санях. Хирургическое вмешательство с полным наркозом матушка не выдержала бы – таково было решение врачей. К матушке Тамаре из Америки прилетели сын Теймураз с супругой и сестра Вера Константиновна. Паломничающий в это время на Святой Земле архиепископ Антоний Западно-Американский и Сан-Францисский совершил таинство елеосвящения. У постели умирающей ежедневно читали церковные службы и акафисты. В день Преображения Господня матушку Тамару посетил греческий митрополит Василий Кесарийский в сопровождении архимандритов и диакона. Возложив на тяжко болящую омофор, митрополит со слезами, коленопреклоненно прочитал молитву на исход души. В праздник Успения Пресвятой Богородицы умирающую матушку Тамару причастили. После обеда она мирно отошла ко Господу.

(Из воспоминаний елеонских монахинь)

 

 

Я навсегда, на всю жизнь запомню, какой любовью окружали ее … весь месяц ее духовные дочери. Самая младшая из них после кончины матушки сказала, заплакав, что, вот она четыре года здесь и никогда матушка ее не побранила… А на это другие – постарше, сказали: «А разве нам хоть когда она резкое слово сказала!?» «А со мной (прибавила одна) матушка под столом играла, когда я была маленькой принята ею!

(Из воспоминаний епископа Лавра)

 

 

В обнаруженном в личных вещах тексте завещания матушка Тамара написала также и о том, чтобы после ее кончины „не трогали и не отправляли из обители всех арабских послушниц и монахинь…

(Из воспоминаний монахини Екатерины)

 

 

Отпевание совершал Высокопреосвященнейший Архиепископ Антоний со священнослужителями Миссии РПЦЗ. Матушка Тамара, управлявшая обителью 24 года, была похоронена при огромном стечении народа за алтарной частью Спасо-Вознесенского храма…

(Из воспоминаний монахини Феоктисты)

 

 

Строго-уставно шел чин монашеского погребения. Грустно звучал перебор колоколов… А перед последним целованием слово Владыки о почившей Матушке прозвучало с такой силой и сердечной искренностью, что буквально вся церковь рыдала. Но вот и последний путь Матушки к месту земного упокоения. Могила уготована за алтарем Вознесенского храма, рядом с могилой первой настоятельницы Елеона Монахини Евпраксии. Последняя лития… Образом креста осыпается тело землею и поливается елеем… По завещанию Матушки, тело предается земле без гроба. Последний перезвон колоколов…Уже и крест осенил свежую могилу, а сестры и молящиеся не расходятся, творя молитвы за всех любившую и всеми любимую Игуменью Тамару

(Из воспоминаний монахини Феоктисты)

 

 

 

 

 

 

 

 

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Господь послал мне милость такую… Тридцать три года тому назад в Женеве я присутствовал при постриге во иночество Матушки Игумении Тамары, тогда — княгини Татьяны Константиновны. Знал и чувствовал тогда Владыка Митрополит Анастасий, — кого постригал и для чего постригал: воистину дан был ему Богом дар устраивать жизнь церковную!

И вот, через тридцать три года, не зная совсем, что застану Матушку Игумению Тамару уже умирающей, я впервые увидел эту Святую Землю, этот святой Град, эту святую гору Елеонскую и смог здесь побеседовать с Матушкой Игуменией тогда, когда она могла еще отвечать.

 

И увидел я здесь, как Сердцеведец Бог передает детям в благословение добрые духовные качества родителей. Это касается вас всех, но касается и самой Матушки Игумении Тамары, потому что она дочь такого человека из царского рода, который имел особый дар от Господа воспитывать и привлекать к себе сердца учащейся молодежи.

 

Это был Великий Князь Константин Константинович. И Господь благословил его тем, что дети его: кто положил жизнь за Веру и Родину на поле брани, кто вместе с Великой Княгиней Елизаветой Феодоровной (здесь в Гефсимании почивающей) был брошен в шахту и там мученической смертью скончался… А вот ей, сестре их, рабе Божией Игумении Тамаре, Господь судил обрадовать дух отца своего тем, что она всецело унаследовала от него дар привлекать к себе сердца тех, которых воспитывала.

 

Я навсегда, на всю жизнь запомню, какой любовью окружали ее сейчас весь этот месяц ее духовные дочери. Самая младшая из них после кончины Матушки сказала, заплакав, что, вот она четыре года здесь и никогда Матушка ее не побранила… А на это другие — постарше, сказали: «А разве нам хоть когда она резкое слово сказала!» «А со мной (прибавила одна) Матушка под столом играла, когда я была маленькой принята ею!»…

 

Да, это благодатный дар Божий, дар любви, дар любовью воспитывать! За это Господь дал Матушке кончину в день Богородичной Пасхи, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, когда не только во всех церквах, но и у одра ее многократно воспевалось: «В рождестве девство сохранила еси, во успении мiра не оставила еси»…

 

Отходная читалась. Матушка, моясь, пыталась оградить себя крестным знамением, а духовные дочери помогали. Пели и пасхальные песнопения, вспомнив, как Матушка их любила. И говорят: «Смотрите, складка у рта ее дрожит, Матушка петь старается…»

 

Это была поистине христианская кончина подвижницы. И мы сохраним об этом память. У меня это второй раз в жизни. Так присутствовал я при кончине своего духовного отца схиархимандрита Амвросия когда-то в монастыре Мильково.

А здесь теперь я навсегда запомню, как на святой горе Елеонской Матушка Игумени я Тамара, дочь дивного представителя нашего многострадального царского рода, сменившая звание этого рода своего на смиренное монашество, отходила ко Господу, оставляя всем любовь свою, которая никогда не умирает, и окруженная любовью своих духовных дочерей.

Простимся с нею и будем надеяться, что Матушка Тамара, слышащая наши молитвы о ней, молится и будет молиться о всех нас, а особенно о своих духовных дочерях, так ее возлюбивших. Аминь.

 

 

 

 

 

— Если к какому нибудь времени, то к нашему наиболее всего приложимы эти священные слова возлюбленного ученика Христова и тайнозрителя Иоанна. Наше смутное время весьма скудно пророками, но очень богато лжепророками. Мир оскудел «Духом Божиим», но очень богат «духом заблуждения».

"Змий древний, который есть диавол и сатана" (Откровение Иоанн. Бог. XX, 2), насадил в сердцах людей множество всяких лжеучений, ересей и сект, которыми он прельщает слабых в вере и неискусных в ведении тайн Царства Божия, отвращая их от веры в Бога, в Церковь Христову, в бессмертие души, в загробную жизнь, в будущее воздаяние на суде Божием.
«Одним из самых вредных и поистине сатанинских лжеучений в истории человечества является масонство. О нем мы и намерены по архипастырскому долгу нашему поведать православному русскому миру.

Председатель Архиерейского Собора Русской
Православной Церкви заграницей

† Митрополит АНТОНИЙ
15/28 августа 1932 года
День Успения Божией Матери.
Сремские Карловцы, Югославия.

Эту великую истину всегда ощущали на себе православные русские люди, неустанно призывавшие Богоматерь в своих молитвах. И действительно – едва ли какой-нибудь другой народ так часто, так живо и ярко испытывал в истории своей всесильный покров над собой и дивное заступничество Божией Матери. Безчисленное множество чудотворных икон Ее, явленных во всех концах Земли Русской, и неисчислимое количество чудес, от них источавшихся, а, в особенности, поразительные случаи неожидан­ной помощи всему русскому народу в целом, в самые критические моменты его исторического бытия, убедительно свидетельствуют об этом.

Потому-то и чтил так православный русский народ «Заступницу усердную рода христианского», и Отечество свое с благодарною любовью именовал «Домом Пресвятыя Богородицы», строя в честь Ее многочисленные храмы по всему лицу Земли Русской. А особенно почитал русский человек как раз нынешний великий праздник Успения, верно ощущая своим сердцем, что именно благодаря событию, воспоминаемому сегодня, Пречистая Матерь Божия стала так близка и дорога нам, сделавшись «неусыпающею» молитвенницею за нас и «в предстательствах непреложным упованием», как поет Церковь.

Недаром в самом сердце державной Руси – в первопрестольном граде Москве, по завету великого печальника Русской Земли св. митрополита Петра, еще издревле был воздвигнут величественный храм в честь Успения Пресвятой Богородицы – эта «святая святых» народа русского, – где венчались на царство цари русские и возводились на престол первосвятители Церкви Русской.

Не случайно и первоначальное духовное средоточие Русской Земли – очаг духовного просвещения всей Руси Киевской, каковым безспорно является Киево-Печерская Успенская Лавра, посвящен тому же великому празднику.

Нельзя не отметить, что и самый крайний оплот русского Православия – мощная цитадель его в борьбе против наседавшего на него латинства – Почаевская Успенская Лавра, где подвизался великий борец за Православие преподобный Иов, Игумен и Чудотворец Почаевский, была также посвящена празднику Успения.

Знаменательно, наконец, что центральным праздником подъяремной Руси, на склонах Карпатских гор, праздником, собиравшим всегда, до самого последнего времени наибольшее количество богомольцев, было также Успение Пресвятой Богородицы, в честь которого была сооружена главнейшая святыня карпаторусского народа – прославленный монастырь на Чернечьей Горе близ Мукачева, служивший некогда резиденцией православных епископов Мукачевских «и всея Угорския Руси».

Утешительный и радостный это праздник! И недаром называют его некоторые «Второй Пасхой» или «Богородичной Пасхой». Ведь Пречистое Тело Матери Божией, как гласит общецерковное предание, уже на третий день после погребения, было воскрешено Божественною силою и нетленным взято в райские обители. Уснув временным сном смерти, Пречистая Матерь Божия не только «не оставила мiра», но наоборот – стала еще ближе нам, ибо сделалась всесильной Ходатаицей за нас перед престолом Божиим, поистине «в молитвах неусыпающей».

По словам великого отца Церкви преп. Иоанна Дамаскина, Богоматерь покоряется общему закону смерти для того, чтобы «тело через смерть, как бы чрез огонь в горниле, подобно злату, очистившись от всего мрачного и от грубой тяжести брения возстало из гроба нетленным, чистым и озаренным светом безсмертия».

В этом-то и заключается для нас великое утешение сегодняшнего праздника. Смерть перестает быть страшной, если ей подверглась Сама Матерь Подателя жизни. Нынешний праздник убеждает нас в том, что смерть не представляет собою ничего безнадежно-ужасного: она есть лишь необходимый переходный момент в жизни каждого человека-христианина, который надо пережить, чтобы сподобиться затем жизни вечной. Для истинного христианина смерть не более, как «успение», то есть временный сон, вслед за которым ожидает его сладкое и радостное пробуждение.

Следует ли в таком случае бояться смерти?

Конечно, нет! Что может быть страшного в смерти, если умерла даже Сама Матерь Божия?

Но почему в таком случае многие, даже святые, боялись смерти, и почему заповедуется нам св. Церковью иметь «страх смертный» и молиться о даровании «памяти смертной»? Почему говорит Слово Божие, что «смерть грешников люта»? (Псал. 33:22).

Сила этого последнего изречения, конечно, в слове «грешников». Не сама по себе смерть люта, а грехи наши делают ее для нас лютой.

Грехов и следует бояться, а не смерти.

Грехи и есть действительно самое большое и отвратительное зло нашей человеческой жизни. Они уродуют и коверкают нашу земную жизнь, созданную Богом для радости и благоденствия и делают страшным для нас переход в вечность, уготовляя нам там лютые нескончаемым муки.

Но у современных людей все извращено: они уже не боятся грехов, а боятся только смерти, желая здесь пожить подольше и изобретая всевозможные средства для того, чтобы продлить свою земную жизнь.

Это потому, что самое понятие греха теперь уже вытравлено у них из сознания. Греха для большинства современных людей уже как бы не существует, а одновременно вытравляется и живая вера в будущую жизнь.

Как могло дойти до этого – особенно у христиан?

Причиной этого является тот незримый, но для чуткого верующего сердца ясно ощутимый процесс, который все усиливается в мiре.

Это – все более и более нагло вздымающееся на веру Христову действие «Тайны Беззакония» (2Сол. 2:7-8). На наших глазах, и притом со стремительной поспешностью, создаются в мiре все новые и новые условия, благоприятствующие ее безпрепятственному раскрытию и расширению ее среди людей.

Нужно быть духовно-слепым или самому быть втянутым в этот процесс, чтобы его не замечать. Или вернее… делать вид, что его не замечаешь!

Ведь вся личная, семейная, общественная и политико-государственная жизнь современных людей настолько уже отравлена этим действием «Тайны беззакония», этим смертоносным ядом Апостасии, или Отступления (2Сол. 2:3), что современные люди, большею частью, легко и без зазрения совести грешат, не считаясь с Законом Божиим, и даже позволяя себе дерзко критиковать Церковь Христову и попирать ее спасительные установления.

Только поэтому и мог выступить у нас со своими отвратительно-кощунственными нападками на Св. Церковь и иметь некоторый успех Лев Толстой, которого уже за одно его гнуснейшее издевательство над великим Таинством Причащения Тела и Крови Христовой (в романе «Воскресение») более чем естественно было предать отлучению от Церкви, чего до сих пор не может понять наша отступническая интеллигенция, готовящаяся в этом году торжественно праздновать его пятидесятилетний юбилей (со дня его безпокаянной смерти).

Но самое страшное это то, что Отступление вошло уже внутрь нашей Церкви. Вызвав пагубный раскол в Христианской Церкви одиннадцатого столетия, а затем полное отпадение от истинной веры и Церкви множества всевозможных протестантских и сектантских обществ, начиная с шестнадцатого века, Отступление во всю свою ширь развернулось в нынешнем «прогрессивном» двадцатом веке и стремится теперь «взорвать» изнутри нашу Православную Церковь.

В самом деле. Разве не отступление от Христа – признание «властью от Бога» той власти, которая главной своей задачей ставит вполне сознательную борьбу за искоренение веры Христовой в сердцах людей, выражение благодарности этой власти за ее мнимую заботу о духовных нуждах верующих, активное сотрудничество с нею в ее стремлении к мiровому господству, поддержка ее силою своего духовного авторитета?

Разве не отступление от Христа – хулить новомучеников Российских, кровь свою проливших за Христа и за Его Святую Церковь, называя их «пособниками черного дела», и не стыдиться стоять «на вытяжку» в почетном карауле у гроба лютого гонителя Христовой веры?

Разве не отступление от Христа – «относиться с полным братским уважением» к таким «иерархам», «ни в чем их не упрекая» и, следовательно, вполне солидаризируясь с ними?

Об этом мы прочтем еще ниже.

Разве не отступление от Христа – близкое дружественное, а иногда даже молитвенное, вплоть до совместного «причащения», взаимообщение с отступниками от истинной веры и Церкви, вопреки ясному и совершенно-категорическому наставлению св. Апостола Павла: «Еретика, после перваго и втораго вразумления, отвращайся» (Тит. 3:10)?

Разве не отступление от Христа – тесное сближение с теми, которые позволяют себе гнусно хулить Его Пречистую Матерь, совместные собрания и съезды с ними и провозглашение якобы возникающей таким путем «третьей космогонии» или какой-то «новой эры» в христианстве?

Разве не отступление от Христа – перетолкование и даже литературное искажение текста священных книг Слова Божия, под предлогом мнимой необходимости «нового перевода», в явное угождение отступникам от истинной веры Христовой? или устранение из текста священных книг всех тех мест, которые неприятны врагам Христовым, с извращением истины?

Разве не отступление от Христа – пожертвовав истинной Церковью, стремиться создать из всех безчисленных вероисповедных отступнических обществ какую-то новую «церковь» – «interchurch», на место той единой истинной Церкви, которую основал Сам Христос, сказав: «Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей» (Мф. 16:18)?

Вот как далеко зашло Отступление уже в недрах самой нашей Православной Церкви!

Как можно всего этого ужаса не видеть, не замечать, не понимать и даже насмешливо издеваться над теми, которые во всем этом не могут не чувствовать зловонного дыхания приближающегося Антихриста?

Ведь те, кто все это делают, ясно показывают, что они нисколько не дорожат истинной верой – Св. Православием, что они помышляют только о своем земном благосостоянии, о земных выгодах, о земной карьере, и, что следовательно, истинной веры у них вообще нет, а есть только одна ее видимость. А это, как прекрасно толкует наш великий богослов и глубокий наставник духовной жизни святитель Феофан, Вышенский Затворник, и есть Отступление. (Толкование на 2 посл. св. ап. Павла к Солунянам – стр. 492).

Но что будет с ними там – в ожидающей всех нас будущей жизни?

Помышляют ли они об этом, когда выступают публично с проповедью неправды, когда позволяют себе лживые, лукавые и безответственные утверждения на разного рода «конференциях» и «совещаниях» и на страницах газет, творящих втихомолку все то же дело антихристово, путем явных и косвенных нападок на истинную веру и Церковь Христову?

Горько плачет об этом, все расширяющемся отступлении от веры в Ее Божественного Сына, Пречистая Матерь Божия, а те, кому прежде всего надлежало бы понять значение этого плача и ужаснуться своих деяний, не хотят понимать и не вразумляются. Ибо слишком далеко зарвались они и больше боятся смерти, нежели греха, забывая слова Христовы: «Не бойтеся убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне» (Мф. 10:28).

И хотя все грехи страшны, и всех грехов надо бояться, но более всего в наше время надо бояться столь прельстительного для многих и ставшего как бы модным греха Апостасии. Многие в нынешнее время словно бравируют этим грехом, увлекая за собой других и проявляя поразительную безпечность и легкомыслие, как будто ничто им не угрожает. И это даже несмотря на столь явную угрозу гибели, нависшую над мiром, в результате страшной силы разрушительных изобретений последнего времени.

И это тоже характерное знамение времени! Ибо «егда рекут мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них всегубительство… и не имут избежати» (1Сол. 5:3),

Но мы, пока не захватила нас волна Апостасии, все же – «сыны света», а не «сыны ночи, или тьмы», по выражению Апостола, а потому «не будем спать, как и прочие, но будем бодрствовать и трезвиться» (1Сол. 5:4-6), чтобы не дать себя завлечь в этот губительный процесс.

Будем бояться греха и ответственности за него, но не будем бояться смерти, ибо все равно, рано или поздно, смерть для нас неизбежна, если вратами ее прошла Сама Матерь Источника Жизни Вечной.

Будем усердно и горячо молить Пречистую Матерь Божию, во успении Своем нас не оставляющую и слезы за нас проливающую, да спасет нас от века сего развращенного (Деян. 2:40).

Пресвятая Богородице, помогай нам!