Старинных дорогих икон не было, да и вся обстановка была самая простая. Было ясно, что хозяйка всего этого хранит только самое необходимое, памятное. На стене – рисунок в рамке: раненый, клонящийся на бок всадник на скачущем коне. Позже я поняла, что это – Князь Олег, изображенный очевидцем этого боя. Здесь же акварельный, или гуашный рисунок угла дома с кустом, очевидно – уголок Осташево. На маленькой тумбе – молитвословы, зачитанные до дыр, с темными углами страниц...
Княжна Вера Константиновна в своей квартире в Толстовском фонде. Август 1991 года.
Под портретом отца Великого Князя Константина Константиновича. Слева картина работы Великой Княгини Ольги Александровны.
Первое время наше общение было не столько друг с другом, сколько с болезнью, на которую пришлось ополчиться всеми способами. Прежде всего – утреннее молитвенное правило, которое я читала вслух, возжев свечу из заветного ящика. Вспоминали святцы, доставали иконы святых, или открытки, изображения святых в книгах. Но состояние больной не радовало: пролежни, малейшее изменение положения рук или ног приводило к застою крови, отекам, опасным покраснениям. Я решила выбросить все подушки и валики, что и было сделано. Целый день бедную, измученную болезнью женщину заставляла поворачиваться, приподниматься. Растирала, обтирала, ужасно беспокоила и раздражала ее. Удивительно была ее смирение, терпение, умение держать себя в руках и не раздражаться. Ведь я лишала ее и той малой части комфорта, который дает больному покой. Прошло дней десять – и мы уже полусидим, пролежни ушли, отеков меньше, все меньше времени уходит на сон, все длительнее наше общение. Вот только теперь я стала понимать, что передо мной – владелица любимого мною Павловска, а также нелюбимого Мраморного дворца, в котором меня принимали в пионеры, расположенного рядом с институтом культуры, который я закончила. Чтобы внести ложку меда в бочку рутинных процедур, я старалась разговорить мою подопечную. У Веры Константиновны была прекрасная память, сочетавшая знание и память чувств. Она помнила запахи окруженного хвойными парками Павловска, приморской Стрельны. Больше всего она любила Осташево, дорогое ей с детских лет свободной, лишенной условностей жизнью. На столике возле ее кровати всегда под рукой была открытка с изображением каких-то линялых георгинов. Это было поздравление простых деревенских женщин из Осташево, изложенное в немудреных, сердечных словах. И подписи внизу были такие трогательные: Верушка, Веруня и кто-то еще. Княжна всем приходящим к ней показывала эту открытку, читала ее вслух. И это при той огромной корреспонденции, которую она получала со всех концов мира...
Болезнь потихоньку отступала, в том числе и заботами, и молитвами русской православной диаспоры. Веру Константиновну почитали, уважали и любили все – в том числе и не признающие титулования и сословности (но в душе ее большие приверженцы) американцы. Звонки, письма, газеты и журналы – все это нами просматривается и прочитывается. Зрение княжны было наследственно плохим, и к старости не улучшилось. Она читала через лупу, на 4-ех языках, признаваясь, что французский знает «слабовато». Больше всего ее радовали газета «Православная Русь», изучаемая от корки до корки, журналы «Кадетская перекличка» и «Кадетское письмо». Мне запомнился большой материал о святителе Иоанне Шанхайском (Сан-Францисском), которого как раз прославили. Я о нем ничего не слышала, и рассказы Веры Константиновны были чем-то совсем необычным. Все святые, которых я знала и почитала, были так далеки во времени и жили совсем другой жизнью. А владыка Иоанн не только беседовал с Княжной, но и почитал ее отца, вспоминая свое кадетское детство... Вера Константиновна на мои расспросы твердо и серьезно заявила: «Да, он был святой и это чувствовалось»... Многие нити тянулись из ее квартирки в Европу, Африку, Японию, Латинскую Америку, где жили и молились свято хранившие память о далекой родине, о Царской России рассеянные по земному шару русские... Такое же терпение и смирение в несении данного Богом креста проявляла и сама Княжна.
Княжна Вера Константиновна в храме Преподобного Сергия Радонежского на территории Толстовского фонда.
Однажды она подверглась страшному испытанию. Находясь в маленькой палате на двух человек в госпитале городка Наяк, она чуть не погибла в пожаре. Ее пожилая соседка, любительница покурить в постели, выйдя в ванную, забыла на поролоновом матрасе свою сигарету. Вдобавок к едкому ядовитому дыму, загорелась легкая занавеска, разделяющая кровати. Сработала сигнализация. Все бросились искать источник огня. А Княжна, лишенная возможности даже повернуться в постели, терпеливо сносила дым и жар... После 10-тиминутной беготни я нашла ее на другом этаже – от копоти ставшей брюнеткой, с ярким румянцем на щеке, ближней к горевшей занавеске. Бордовая левая рука, несомненно, тоже свидетельствовала о серьезности ее положения. Держалась она молодцом, с юмором, на блестящем английском языке давала интервью репортерам местной газетки. Мое волнение и эмоции она остудила кратким: «Ну я же родилась в день святого Антипия, который и зубы мне сохранил, и от огня спас». Действительно, зубы у почти 90-летней княжны были на месте, а о чудесном спасении мощей святого Антипия в пожаре можно прочитать в Святцах. Приведя ее в порядок, я поднялась на 4-ый этаж, полностью эвакуированный. Милая сестра-латиноамериканка, очевидно – верующая, отклеила бумажку с печатью на дверях палаты, провела меня внутрь и сказала: «Возьми эту Божию Матерь. Она ее спасла». На совершенно темных, покрытых жирной копотью стенах было одно пятно – ламинированная открытка с изображением Божией Матери. Я ее принесла в новую палату, протерла и укрепила над кроватью Веры Константиновны. Иногда я подходила к окну палаты, любуясь многоцветием осеннего городка, осененного золотыми куполами русской православной церкви Покрова Божией Матери. Эту церковь строил и служил здесь протоиерей Слободской – автор, пожалуй, лучшего учебника Закона Божиего, ныне известного и в России. Вера Константиновна расспрашивала меня, что я вижу. Как тут было не обратиться к стихам, к духовным стихам и даже романсам. В своем памятовании Бога и святых Его Княжна не проявляла каких-либо привязанностей к той или иной иконе, почитая все и никогда не делая комментариев и прочих «дамских» реверансов. Все иконки – печатные, писанные, медальоны, значки – все почиталось ею одинаково: прекращались все разговоры, водворялось молчание, которое я не решалась нарушить... Иногда наши немногословные беседы напоминали какую-то игру в перебрасывании друг другу отрывков стихов, песен, каких-то строчек непонятно откуда, но где-то прочитанных, нами перевранных, но узнанных. Вера Константиновна иногда вспоминала две-три строчки из стихов отца, которого я ранее воспринимала как салонного поэта, певца цветов, закатов, ночей и ароматов. Я рассказывала Вере Константиновне, как одна моя пожилая родственница, обладавшая прекрасным контральто, шепотом расшифровывала мне две буквы в нотах: К. Р. Мне этот «Великий Князь» казался таким же отдаленным, как летописец Нестор. Произнесенные Верой Константиновной строчки стали звучать по-иному. Неожиданно для себя я стала замечать, что они, как в увеличительном стекле приближают ко мне какие-то библейские заповеди, строчки из Псалтыри. Оказалось, что К. Р. – глубокий духовный поэт, молитвенник и провидец...
Княжна Вера Константиновна с мамой Великой Княгиней Елизаветой Маврикиевной в Альтенбурге. 1925 год.
Княжна Вера реже говорила об отце, о котором она оставила опубликованные воспоминания. Но мать она вспоминала с большим чувством любви, ощущения своей вины за недостаточное внимание к матери во время ее тяжелой онкологической болезни. Рак был причиной смерти и ее няни, верной Анны Шадовиц, также скончавшейся на руках Княжны... Воспоминания о братьях были самые неожиданные. Иногда они обрывались молчанием, которое я боялась нарушить. Старшие – Гавриил и Иоанн, совсем взрослые, редко бывали с малышами. Братья были ее наставниками, командирами и непререкаемыми авторитетами. Она старалась подражать им: скакала верхом в мужском седле, вела военные действия, командуя деревенскими ребятами, увлекаясь морским делом. Сама манера общения княжны: краткие, энергичные фразы, взвешенные, обдуманные мнения, удаление от проблем, которые ей не знакомы, вне ее жизни, нежелание повторять чужие мнения – все это так нехарактерно для дамских бесед. Больше всего она любила брата Константина, своего Крестного, который подарил ей Евангелие в бархатном переплете, сохранившееся в годы скитаний. Он и милый, добрый Игорь играли с ней, разговаривали и никогда не подсмеивались, как старшие. Удивительна была ее непритязательность в быту. Ей, перенесшей сложную операцию желудка, пища, доставляемая с кухни, совершенно не подходила. Но она никогда не жаловалась. Мы сами варили для нее легкие супчики и кашки, заваривали свежий чай и кофе, что вызывало ее смущение: «Голубушка, но ведь это очень дорого!». Я ее утешала: «Вы заслужили прожить финальную часть жизни в роскоши», подавая величественным жестом поднос с тощим бутербродом. Так же непритязательна она была в еде, в требованиях, предъявляемых к окружающим. Если была открыта форточка, и я, разгоряченная уборкой, не замечала, что Княжне холодно, она никогда не попросит закрыть ее, только поеживается. Никогда не спросит – скоро ли обед, или почему я не подаю ужин, который, судя по запахам, давно готов. Она никогда ничего не просила, подчиняясь тому, что есть, терпя любые неудобства, громкие разговоры пришедших посторонних людей... Казалось бы, как трудно одинокому, больному и старому человеку в чужой стране, не имея подданства ни одного реально существующего государства, сохраняя верность Царской России. Но она не была одинока: духовенство, выпускники кадетских корпусов, бывшие военные, родственники и православные на всех континентах поддерживали ее.
Однажды Вера Константиновна получила письмо из Парижа, долго его читала, не выпуская из рук. На фотографии я увидела мужчину с добрым, открытым, совсем не европейским лицом, незащищенным взглядом, на фоне русских икон. «Это внук моего брата Иоанна, сын Екатерины, но они все не православные». Мои увещевания о приоритете крови над вероисповедальными препятствиями заставляли нас из дня в день вернуться к этому письму. В конце концов, решено было написать письмо Джованни (Ивану). Это был настоящий подвиг. Несколько дней усаживались, привыкали сидеть подольше. Потом приспосабливались писать вместе. И, в конце концов, маленькое письмо написала сама Вера Константиновна. Продолжение было неожиданным. К нам нагрянули гости, совсем необычные. Красивая худощавая, с живыми южными глазами женщина, трудно назвать ее пожилой, с ней дочь, лет 40 и молодые, крепкие, красивые, полные жизни парни. Один – с большим гипсом на ноге, который было трудно совместить с нашими кроватями, каталками, и прочей недвижимостью. Это была дочь князя Иоанна Константиновича, Екатерина, родившаяся в Павловске 13/26 июля 1915 года (Примечание Дома Романовых: имеется ввиду Княгиня Крови Императорской Екатерина Иоанновна, вышедшая в 1937 году в Риме замуж за маркиза Ружеро Фараче ди Виллафореста и родившая трёх детей, дочерей Николетту и Фьяметту, а также сына Иоанна. Она умерла в Уругвае 13 марта 2007 года), ее дочь и внуки. Гости сердечно, по-родственному старались поухаживать за Верой, все время интересовались, чем бы они могли помочь. Они закутали Княжну в красивую русскую шаль, в которой позже я уговорила Веру Константиновну сфотографироваться. Встреча была недолгой, потому что наш режим предполагал медицинские процедуры. Но мы долго жили этой встречей. Я радовалась, а Княжна – печалилась, что потомки, как и мать, не православные (Примечание Дома Романовых: автор частично ошибается, Княгиня Екатерина Иоанновна была православной, её духовным отцом являлся протоиерей Владимир Шленёв, клирик РПЦЗ в Монтевидео), и она не может быть с ними в молитвенном общении. Сначала я не понимала ее скорби. Потом уже мне открылось, что большая часть ее жизни была заключена в молитве. Духовную жизнь человека, особенно другого, трудно раскрыть словами. Жизнь духа трудно поддается описанию, тем более – постороннего и мало что знающего о внутреннем молитвенном делании, об умной беспрерывной молитве.... Все, что было связано с кадетами и памятью русских воинов глубоко сердечно интересовало ее. Интересовало не фактами и именами, а той молитвенной, духовной, обрядовой памятью, которую она видела и чувствовала, встречаясь с кадетами, даже с их сыновьями, внуками. Книжный шкаф в коридоре был отведен книгам и журналам, подчас рукописным, которые были изданы за рубежом, подчас в очень сложных условиях быта. На эту тему мы не откровенничали, но я видела ее фотографии – единственной женщины – в весьма представительных компаниях явно бывших военных: на дружеских встречах, у братских могил, на Панихидах. Она всегда занимала место в центре, рядом с митрополитом РПЦЗ Анастасием (Грибановским), близким к Константиновичам своим участием в благотворительных делах. Ко всем она относилась дружелюбно, нелицеприятно, без всякой сусальности, но очень внимательно. Я думаю, что многие ее собеседники, публикуя воспоминания о княжне Вере, опускали что-то очень важное, но трудноуловимое. Ее спокойное, лишенное эмоциональной окраски восприятие некоторых вещей удивляло. В комнатах Веры Константиновны были самые простые иконы, подчас просто типографской печати. Святой Иоанн Кронштадтский, почти ежемесячно навещавший их семью, братья-мученики: князья Иоанн, Игорь, Константин. Царская семья, с младшим поколением которой она играла, переписывалась, жила в их дворце во время отсутствия родителей. С Царевичем Алексеем они были почти сверстники, любила и хорошо помнила Анастасию. Рассказывая о своем участии в обличении самозванки, княжна удивлялась внешнему ее сходству с Царевной-Мученицей. Она была уверена, что кто-то из ближнего окружения Царской Семьи участвовал в обучении этой несчастной женщины, которая упоминала многие подробности. Но, конечно, всему заочно обучить было нельзя. Вера Константиновна на встречу с ней принесла ленточку от бескозырки Царевича, которую держала в руках. Самозванка никак на нее не реагировала, хотя «вспоминала» какие-то события. Когда Вера прямо спросила: «Как ты думаешь, что мне сделать с этой ленточкой, не помню, откуда она у меня?», несчастная обманщица не смогла сказать ничего вразумительного. Ее не научили. Вера Константиновна ее жалела, считая больной, вовлеченной в аферу женщиной. Она очень любила Государыню, свою Крестную, которая, несмотря на недомогание, лично присутствовала на ее крестинах, когда старенький священник протопресвитер ее чуть не утопил в купели. Александра Федоровна постоянно интересовалась «малыми» интересами крестницы, писала ей письма, навещала, не забывала о подарках и угощении, которое в семье Константиновичей было весьма редким. Взрослые питались так, как это получалось, частые посты, а также церемониал подачи блюд от старших к младшим приводил к тому, что когда наконец, приносили Верочке, старшие уже расправились со своей порцией и слуги все быстро уносили. Сочувствовавший малышам камердинер Селезнев, начинавший службу еще у молодого великого князя, потихоньку угощал припасенными сладостями, клубникой, баранками. Дети иногда сами готовили на игрушечной кухоньке, но перекусывание и еда не за столом не приветствовались. Вера Константиновна призналась, что среди такого обилия прислуги никто не думал о детском питании, и она с братом Георгием частенько были просто голодны. Пища готовилась в другом корпусе, доставлялась издалека, накрывалась на стол в сложном ритуале, на дорогой посуде, но часто была просто несъедобна для детей. Дети в семье Романовых должны были привыкать терпеть все сложные условия приемов, церковных праздников, долгих поездок, шествий под палящим солнцем или дождем, перемещений в толпе и в давке, ношения не слишком удобной одежды, положенной по протоколу...
Княжна Вера Константиновна и Татьяна Ганф.
Княжна Вера Константиновна в 1998 году в своей квартире в Толстовском фонде.
Ее духовный отец – Митрополит Анастасий (Грибановский) был редким молитвенником, хранителем традиции духовного делания. Он не благословил Княжну ни на брак с потомком немецкого императора, который к ней усиленно сватался, ни на брак с русским офицером, к которому Вера чувствовала расположение. Она сама рассказывала, что ее послушание было во благо, как и ее девство. Я, рассуждавшая по иным меркам, сокрушалась ее одиночеству, отсутствию детей, которые могли бы продолжить династию. Она гордилась тем, что сохранила то звание, которое ей было дано Богом – Княжна Крови Императорской, единственная из всех Романовых. Она знала языки, была умна и энергична. Но не стала ни переводчиком, ни врачом, ни фотографом или просто женой и матерью...
Опубликовано в журнале "Кадетское письмо" № 92. Буэнос-Айрес, июнь 2016 года.
Княжна Вера Константиновна (11 [24] апреля 1906, Павловск, Санкт-Петербургская губерния — 11 января 2001, Вэлли-Коттедж, около Нью-Йорка) — русская княжна императорской крови, младшая дочь великого князя Константина Константиновича и великой княгини Елизаветы Маврикиевны, правнучка императора Николая I. В последние годы жизни Высший монархический совет считал её императрицей России, после смерти которой наследников российского престола не осталось.
(Википедия)
3/16 апреля 2017 г. тысячи людей собрались вместе, чтобы отметить Праздник Пасхи Христовой вместе с Его Высокопреосвященством Митрополитом Димитрием и его предшественником - Митрополитом Павлом, а также с духовенством собора Святого Маркелла в Астории (Нью-Йорк, ИПЦ Греции).
.jpg)
3/16 апреля 2017 г.
2017 г. Пасхальная служба прошла в кафедральном соборе Святого Николая в Ахарнэ (Аттика, ИПЦ Греции), которую возглавил Его Высокопреосвященство Митрополит Хризостом Аттикийский вместе с протопресвитером Михаилом Константинидесом и диаконами Леонидом и Константином.
2017 г. Великий Пяток. 
Святитель Филаретъ (Вознесенский). Ѳомино воскресенiе - Антипасха
В Великую Субботу, 2/15 апреля 2017 г., в храме Свт. Иоанна Шанхайского (ИПЦ Греции) в Моравии — историческом регионе Чешской республики, накануне Пасхи Христовой, по благословению епископа Климента Гардикийского, викария Моравийской епархии, настоятель храма о. Иеремия окрестил восемь новых членов Истинно-Православной Церкви Греции.
... Сейчас особенно бушует буря моря житейского, особенно велико лукавство врагов церковных, ряженых в ризы церковные и не ряженых. Но мы знаем Христову жалость к людям. Мы знаем Его волю, чтобы не погиб ни один из рабов Его. Поэтому всей верой души нашей будем молиться: «Наставниче, спаси нас, ибо погибаем».
В спальне княжны, крошечной комнатке, заставленной старой мебелью, было уютно. Обслуживать Веру Константиновну в такой тесноте было невозможно, поэтому ее перевезли в гостиную, а мне надо было привыкать к новому месту. Комод у входа был заставлен фотографиями, в том числе в металлических овальных ободках, скомпонованных на деревянной панели. Фотографии смутно виделись через стекло в зеркальной огранке. Над кроватью – иконостас, в том числе и современная писанная икона – мученицы Веры. Металлический образок, поврежденный сильным ударом, так что невозможно было разглядеть сам образ, ряд типографских иконок-открыток.
Украшение сени для Плащаницы в храмах Аттики
